Гарден стоял перед ним прямо.
— И что это значит?
— Старое приветствие для старого знакомого, Томас.
— Но я не знаю тебя, разве что понаслышке.
— Вот я и хотел бы испытать тебя: что именно ты знаешь?
Гарден решил, что ему предлагают высказаться.
— По твоему собственному определению, ты — «борец за свободу». Но другие называют тебя просто террористом. Ты развязал нескончаемый кровавый конфликт в Палестине, что привлекло к тебе половину арабского мира. Ты находишь наслаждение в разжигании давно утихших споров, натравливая клерикалов на умеренных, арабов на евреев, турков на арабов, шиитов на сунитов и так до тех пор, пока все они, до последнего, не бросят свои дела, увязнув в борьбе. У тебя нет ничего за душой, кроме ненависти к существующему порядку — даже если это тот порядок, который ты сам помогал устанавливать. А теперь ты привез свою революцию сюда, в Штаты. Зачем?
Хасан покачал головой:
— Ты ничего не помнишь, ведь правда?
— Ты подписал договор в Анкаре и сам спустя год нарушил его. Ты открыл свободный проезд в Старый город для евреев и христиан, а затем расстрелял их машины, едва они подъехали к пропускному пункту в Бет Шемеш. Ты называешь себя Ветром Бога, поскольку не подчиняешься законам ни одной страны. И все же люди любят тебя. Они называют твоим именем свое оружие и бросаются в битвы, которые не могут выиграть. Почему ты здесь?
Хасан улыбался. Нетерпение остальных арабов улеглось, словно Хасан каждому положил руку на плечо.
— Потому что здесь ты, Томас.
— И что ты здесь сделал? Захватил региональную электростанцию. Думаешь, тебе заплатят, если ты оставишь ее в рабочем состоянии? Или дадут тебе спокойно выйти отсюда — и сдержат слово, когда ты пригрозишь все это взорвать?
— Они сами мне ее предложили, — усмехнулся Хасан. — Бросили вызов. Это был такой лакомый кусочек, к тому же так небрежно охраняемый, — мог ли я устоять?
— И все это — чтобы дать Америке пинка?
— Не только Америке — всей западной цивилизации.
— А что плохого сделал тебе Запад?
— Ты в самом деле не помнишь, Томас?
— В этой стране полно людей, которые ненавидят твою идеологию, Хасан. Это беженцы из Палестины, Ирана, Ирака, Пакистана и Афганистана — все они приехали в эту страну, спасаясь от террора. Они устали от древней кровавой вражды, которая привязывает человека к его племени, а его племя противопоставляет всему человечеству. У тебя нет здесь последователей.
— Слушайте — говорит Запад! — Хасан в наигранном восхищении поднял руки. — Вы — интернационалисты и космополиты, потому что завоевали и покорили все другие нации, кроме собственной. Вы ставите разум и науку выше веры и смирения, потому что в гордыне своей полагаете, будто способны вычислить промысел Божий. Вы почитаете людские договоры, законы и обещания, потому что утеряли веру… Так ты не помнишь?
Гарден мог многое еще сказать, но какая-то умоляющая нотка в голосе Хасана заставила его сделать паузу. Он посмотрел на Сэнди, но та отвела глаза.
— Что я должен помнить?
— Ты прикасался к камням?
— К каким камням?
— К камням старика, которые ты забрал у Александры.
— Да, прикасался.
— Ну и?…
— Они… рождают звуки, ноты. Как стеклянная гармоника — но, может быть, эти звуки только у меня в голове.
— И все? Просто звуки? — Хасан казался разочарованным.
— А должно быть что-то еще?
Хасан посмотрел на Сэнди, затем на Итнайна:
— Вы уверены, что это тот человек?
— Он не может быть не тем, мой господин! — почти закричала Сэнди.
Итнайн кивал, и пот катился по его лицу.
Губы Хасана искривились в брезгливой гримасе, глаза презрительно сузились.
— Пойдешь с Хамадом, — сказал он наконец Итнайну. — Найдешь пульт управления. Начнешь снижать уровень энергии. Будем торговаться.
— Да, мой господин. — Поклонившись, Итнайн собрал взглядом своих людей и бегом бросился выполнять приказание.
— Мой господин Хасан… — начала Сэнди.
Хасан одарил ее тяжелым взглядом.
— Возможно, мы потерпели неудачу, — продолжала она. — Да, мы не сумели привести этого человека в то состояние, которое тебе требовалось. Это моя вина, и я…
— Ну что еще? — рявкнул Хасан.
— Возможно, если еще раз обеспечить ему контакт с осколками Камня…
— Да при чем тут камни-то эти? — спросил Гарден.
Не отводя убийственного взгляда от помертвевшего лица Сэнди, Хасан протянул руку ладонью вверх. Она торопливо вытащила из кармана брюк пенал старика тамплиера. Хасан взял его и открыл крышку. Шесть камней, шесть фрагментов музыкальной гаммы, покоились в серых поролоновых гнездах.
— Держите его! — крикнул Хасан.
Гардену тут же заломили руки, обхватили сзади за пояс и за колени.
Держа коробочку на вытянутой руке, словно в ней был яд, Хасан поднес ее к подбородку Гардена и прижал снизу так, что все камушки коснулись кожи.
Боль такая же, как прежде, но слабее. И ровный аккорд: ля, до-бемоль, ре-бемоль, что-то еще. И еще цветная карусель перед зажмуренными глазами: лоскутки пурпурного, голубого и желто-зеленого, другие краски, словно осколки радуги. Что-то еще ввинчивалось в мозг: обрывки воспоминаний, слои времени, скрещенные клинки на фоне неба, кавалерийский пистолет с восьмидюймовым дулом, шеренга зеленых мундиров с блестящими медными пуговицами, другие образы, слишком быстро мелькающие в голове.
Том Гарден хотел потерять сознание от боли, но не мог.
Хасан отвел руку.
Гарден открыл глаза. Он смотрел прямо в черные, лишенные глубины зрачки араба.
— Это не тот человек, — сказал Хасан почти с грустью.
— Мой господин! — вскрикнула Сэнди. — Давай попробуем…
— Нет, — отрезал Хасан. — Мы слишком долго пробовали. Он — ничто. — И бросил своим людям: — Увести его и связать.
— Они не должны этого делать, — заметил ИскИн на том конце кабеля. Собственно, он говорил сам с собой, забыв, что подключен к волоконно-оптической системе Элизы.
— Что делать? — переспросила она.
Другой переключился в режим прослушивания. А может, он вообще исчез?
— Они изменяют границы конверта, — сказал ИскИн. — Дают неверное сочетание кодов. Такого рода команды всегда должны сопровождаться правильной последовательностью кодов. Я остановил их.
— Это… хорошо?
— Это необходимо.
Элиза ждала, напряженно вслушиваясь.
— Ну нельзя же так! — снова пожаловался ИскИн тысячу миллисекунд спустя. — Они ведь нарушат целостность поля.
Другой внезапно вышел из дремотного состояния.
— Сканируй людей! — скомандовал он.
— Нет времени, я должен…
— Сканируй!
— Нет значков. Не персонал. Не уполномочены.
— Кто-то из них должен излучать следующий энергетический рисунок, — начал Другой мягко, — примерно такой… — Он начал развертывать последовательность чередующихся положительных и отрицательных чисел. Отрицательные содержали очертания Другого.
— Сканирую… Есть такой.
— Пометь его и отслеживай.
— Но неавторизованные команды!.. Магнитное поле теряет стабильность.
— Пусть действуют.
Гарден все еще лежал там, где его оставили арабы: на боку, локти связаны сзади, колени и лодыжки тоже опутаны веревками, длинная петля охватывала запястья и лоб, оттягивая голову назад. Он находился в темном чулане, где-то далеко от реакторного зала.
Дверь за его спиной открылась, пропуская полоску света и какую-то тень. Затем затворилась вновь.
Он попытался повернуть голову и посмотреть, но это движение затянуло петлю на руках и причинило боль. Расслабившись, он уронил голову на цементный пол.
Под потолком зажглась лампочка в проволочной сетке.
— Том?
— Сэнди.
— Мне так тебя жаль.
— Что ему от меня надо? При чем тут я?
— А ты правда не понял?
— Нет, и пропади оно пропадом, что бы это ни было!
Она опустилась перед ним на колени и низко наклонилась. Ее глаза изумленно округлились.
— Ты лжешь, Том Гарден. Ты всегда чувствовал в себе силу. Она — за пределами твоих лет, за пределами твоего тела. И ты ясно это ощущаешь, когда прикасаешься к камням. Ты не должен мне больше лгать.
— Только боль — вот, что я чувствую, когда прикасаюсь к ним. Боль, музыка, цвет — это все.
— А что же ты еще хочешь?
— То есть?
— Могущество — это всегда боль. И музыка, и цвет, разумеется. Но прежде всего боль. Вопрос только в том, знаешь ли ты, как этим могуществом пользоваться? Или нет? Или же ты просто скрываешь от нас свое знание?
Она поставила на пол небольшой кейс. Гарден, скосив глаза, рассматривал его: кожаная папка, отделанная зеленым бархатом, что-то типа футляра для драгоценностей. Внутри оказались квадратные конверты из вощеной бумаги, вроде тех, в которых обычно хранятся коллекционные камни. Она вытащила два — наугад, раскрыла, стараясь не дотрагиваться до содержимого, и высыпала на пол осколки того же красно-коричневого камня. Осколки начали подпрыгивать и приплясывать на грязном сером полу.
Еще два конверта, и новые осколки, присоединившись к первым, начинают приплясывать. Один, подпрыгнув, коснулся его щеки. Все тело пронизало острой болью.
Еще два конверта… Теперь уже стало ясно, что камешки не собираются успокаиваться. Они кружились перед его лицом под действием собственной кинетической энергии, вертелись и подпрыгивали, выстраиваясь в некое подобие шара… А Сэнди подсыпала все новые и новые, стараясь не дотрагиваться до них. Каждый осколок, касавшийся в своем странном танце его щеки, подбородка, зажмуренных век, лба, казался Тому острием раскаленного ножа. И ни один не отскакивал прочь, словно был притянут магнитом.
— Что это, Том?
— Камни.
— Чьи камни?
— Я… Я не знаю.
— Чьи?
— Старика? Кого-то из Рыцарей Храма?
— Ты гадаешь! Говори: чьи камни?
— Ну — мои!
— Почему твои?
— Потому что они прыгают ко мне!
Пустые конверты лежали у нее на коленях, как осенние листья. Внезапно они тоже зашевелились. Осколки подхватили этот ритм, и Том тоже почувствовал его своими ободранными локтями, бедром, коленом. Пол дрожал, словно его распирало энергией. Сферическое тело, составленное из пляшущих осколков, поднялось в воздух и повисло перед его глазами.