Случайные звуки. Случайные тени. Уши Тома Гардена привыкли различать фоновые шумы. Идя домой вдоль Мейн Стрит в Манхассете, он расслышал шаги,
— не эхо его собственных шагов, отражающееся от мокрых зданий, не шаги кого-то, кто шел домой. Они следовали за ним, звучали, когда он шел, и стихали, когда он останавливался.
Он поворачивался и смотрел, если попадалась густая тень. Ничто не двигалось. Ничто не прекращало движения.
Гарден улавливал запахи, недоступные обонянию. Он послал заряд предупреждения, состоящий из страха, дурных мыслей, стальных игл кому-то там в тумане.
Никто себя не обнаружил.
Он простоял еще секунд десять. Глядя на него, можно было подумать, что он нерешителен и испуган. В действительности, он хотел услышать первый шаг.
Тишина.
Гарден засунул пальцы за подкладку своего вечернего костюма и вытащил звуковой нож. Это было хитроумное оружие, хотя и оборонительное, но запрещенное. Кусок пластика размером с игральную или кредитную карту выдавал звук в диапазоне от 60 до 120 килогерц мощностью 1500 децибел, в виде луча шириной в один сантиметр и толщиной в один миллиметр. «Лезвие» было эффективно на расстоянии трех метров. Такой звук рвал слабые молекулярные связи в органических молекулах. На пределе мощности он мог поджечь сталь и взорвать воду. Пленочная батарея внутри карты обеспечивала ее действие в течение девяноста секунд, этого хватало, чтобы вспенить чью-то кровь в нужном месте.
Он держал карту в правой руке, кончиками пальцев, приготовившись нажать на кнопку.
Вооружившись, Том Гарден снова начал двигаться, так будто он ничего не слышал и не подозревает.
Шаги возобновились тут же, почти одновременно, но их направление невозможно было определить.
Он подумал, что убийца, возможно, применил старый сыщицкий трюк и идет впереди. Шаги могли доноситься спереди, от кого-то, кто следил за ним, используя витрины магазинов, и часто оглядываясь, чтобы не упустить его из вида.
Гарден снова прощупал пространство вдоль своего пути, используя чувство, которое было наполовину обонянием, наполовину слухом.
Кто-то был там. Напряжение мускулов, готовых к бегству.
Он продвигался вперед медленно, держа нож наготове. Большой палец лежал на кнопке. Шаги точно совпадали с его шагами, но их тембр изменился. В них слышалось легкое постукивание.
Впереди, мимо светлого пятна уличного фонаря проскользнула чья-то тень и скрылась в темноте здания.
Гарден пошел на мысочках, высоко поднимая колени, как спринтер.
Постукивание, эхо других шагов прекратилось.
Гарден побежал вперед, в круг света.
Справа что-то царапнуло по асфальту, словно кто-то переступил с ноги на ногу.
Он повернулся налево — к проезжей части улицы, спиной к пятну света. Лезвие его звукового ножа готово было вспороть темноту перед ним.
— Не купите ли девушке выпивку?
Тот же голос! Те же слава! Сэнди сказала их той первой ночью, четыре года назад, когда вошла в «Оулд Гринвич Инн» в Стамфорде.
— Сэнди?
— Ты не ожидал меня, Том? Ты же знаешь, я не могу быть далеко от тебя.
— Зачем ты пряталась? Гарден поднял правую руку, притворяясь, что защищает глаза, незаметно пряча нож во внутренний карман.
— А почему прятался ты, Том?
— У меня была пара плохих недель. Выйди вперед. Дай мне посмотреть на тебя.
В ответ она засмеялась. И вышла из тени: грациозная, с прекрасными формами, гибкими движениями и спокойными глазами. Тонкая пленка дождевика облегала ее словно сари. Поверхность его отсвечивала всеми цветами радуги в такт дыханию. Под ним было вечернее платье из искусственного шелка, оставлявшее обнаженными плечами. То же самое, что и тогда, четыре года назад. Том вздохнул.
— Ты действительно помнишь?
— Конечно… Чему обязан?
— Я такая глупая девушка, — улыбка. — Я испугалась, Том. Испугалась твоих снов. Они были такие… такие странные и завораживающие. Я была нужна тебе именно из-за них, и все, что я о них думала — это то, что ты ускользаешь куда-то, куда я не могу последовать за тобой. Я прекратила наши отношения, но мир оказался без тебя пуст и холоден.
Она говорила это, она наклонив голову вперед. Это скрывало ее глаза. Гарден вспомнил, что Сэнди не могла солгать ему, глядя в глаза. Любую ложь, от «В химчистке нечаянно испортили твой ужасный желтый пиджак» до «Я не знаю, что случилось с „Ролексом“, что подарила тебе миссис Вимс». Сэнди всегда лгала ему, наклонив голову и рассматривая свои туфли. Она поднимала глаза только тогда, когда думала, что он поверил ей.
— Что ты хочешь, Сэнди? — мягко спросил он.
— Быть с тобой. Делить с тобой все. — Она глянула на него, но ее глаза были скрыты тенью век от падающего сверху света. Казалось, они вспыхивали каким-то тайным триумфом.
— Хорошо — сказал он. — Хочешь есть?
— Да.
— Я знаю место, где завтракают ловцы крабов перед выходом в море. Там можно получить приличный кофе и блюдо бисквитов.
— Покорми меня, Том.
Она подошла к нему в кольце света. Руки ее, с длинными, тонкими пальцами и красивыми ногтями, покрытыми рубиновым лаком, обняли его. Ее тело прильнуло к нему. Кончик языка раздвинул его губы в поцелуе. Как всегда.
СУРА 2. ДУХИ ПУСТЫНИ
И старые, и юные умрут
Чредой уйдут, побыв недолго тут
Нам этот мир дается не навеки,
Уйдем и мы, и те, кто вслед придут
Старик ухватил уголек корня терновника при помощи стальными щипцами и прикоснулся им к куску смолы в своей чаше. Смола задымилась. Он быстро направил едкий дым, через смесь воды и вина в кальян, чтобы очистить его, и только потом вдохнул его.
Стены комнаты стремительно понеслись ему навстречу, словно внезапный конец долгого падения. Дым успокоил боль в суставах и пульсацию в старых шрамах, он поплыл на своих подушках, не чувствуя тела. Усмешка кривила его губы, пока они не сложились буквой «О». Его глаза закрылись.
Золотые гурии, одетые в дым, гладили холодными пальцами его лоб и бороду. Другие массировали его конечности и расслабленный живот.
Где-то струились фонтаны, разговаривая с Шейхом Синаном звонкими голосами. Голоса шептали ему о фруктах размером с его кулак и спелых, как грудь девушки. Колыхались широкие листья, навевая прохладу и грезы о ласках. Сок этих фруктов…
Холодный ветер коснулся лица Старика, осушив пленку пота. Колыхнулся закрывающий вход ковер, чьи-то пальцы сжали гладкую ткань на его груди, дернули за белые волосы.
— Проснись, Старик!
Веки Шейха Рашида эд-Дина Синана распахнулись.
Черные глаза юного Хасана уставились на него. Он был самым молодым из хашишиинов, совсем недавно прошедшим обряд посвящения. Но он уже успел завоевать авторитет и напрямую разговаривал с самим Синаном — Главой Общины. Словно само его имя — Хасан — такое же, как у Хасана ас-Сабаха, давно умершего основателя Общины ассасинов — давало ему такое право, на которое он не мог претендовать ни по возрасту, ни по положению.
— Что тебе нужно? — спросил Синан дрожащим голосом.
— Я хочу, чтобы ты пробудился во всеоружии своей мудрости.
— Зачем? Что случилось?
— Христиане у ворот.
— Много христиан? И ты разбудил меня только из-за этого?
— Похоже, они не собираются убираться. Они стали лагерем будто для осады.
— Они опять надоедают своими требованиями?
— Как обычно: чтобы мы вышли и сражались.
— Тогда зачем же ты разбудил меня?
— С ними тамплиеры.
— А! Под предводительством брата Жерара, ты полагаешь?
— Нет — насколько я мог видеть.
— Так значит ты смотрел только со стен.
— Это правда, молодой человек был близок к замешательству.
Голос шейха Синана приобрел твердость.
— Иди и посмотри вблизи и лишь потом зови меня из Тайного Сада.
— Да, мой господин Синан, Хасан слегка поклонился один раз и вышел.
Бертран дю Шамбор начал подозревать, что его обманули.
На третье утро осады Аламута он стоял перед своим шатром. Красные лучи восходящего солнца показались в расселине горы за шатром и осветили усеченный утес, возвышающийся перед ним. Свет окрасил серые камни в цвета осенних листьев, которыми полны в это время года долины Орлеана. Утес незаметно переходил в крепостные стены. Только очень острый глаз мог заметить, где желобки покрытого эрозией камня переходят в штриховку каменной кладки.
Если считать гору за основание крепости, то высота ее стен была более двух сотен футов. У Бертрана не было ни лестниц, ни крюков, ни веревок, чтобы взобраться на вершину.
А даже если бы они и были, ни один человек не смог бы взобраться на такую высоту, когда сверху на него летят стрелы и сыплются камни.
Остроконечные палатки лагеря были еще в тени, в глубокой расселине между Аламутом и противоположной горой. По ней шла единственная дорога к крепости, по крайней мере, единственная, которую можно было видеть и о которой можно было говорить, и слабой струйкой тек ручей. Этот ручей возможно мог питать, колодцы внутри крепости. Между дорогой и водой, зажатыми меж отвесных скал, и разместились палатки людей и коновязи.
Бертрану понадобилось полтора дня, чтобы убедить своих рекрутов в том, что они должны пить и брать воду выше по течению, а мыться и облегчаться ниже. Некоторые из них до сих пор не беспокоились об этом. Хотя это и были основы воинского искусства.
Список того, что Бертран не мог сделать, был длиннее, чем список его возможностей.
Он не мог построить осадные машины. Не только из-за того, что здесь не было места для их постройки как не было места и для маневра, но главное
— здесь не было дерева — и невозможно было купить за сирийские динары. Это была страна, где вооруженные христианские воины на конях были дороги, но простые доски и брусья были еще дороже.
Он не мог начать общий штурм. Дорога, ведущая к крепости, извивалась: сначала на север, потом на юг, затем снова на север… И за каждым поворотом ожидали сарацины. Перед поворотом склон холма под дорогой они превращали в крутой обрыв, а склон над дорогой защищали стеной камней. Так что оставался очень узкий проход, достаточный лишь для того, чтобы рядом могли проехать два вооруженных всадника. В ста шагах от каждого такого прохода располагался отряд сарацинских стрелков. Они пили охлажденные соки, ели фрукты и сладости и посылали стрелы в прорези шлемов тех