— Она убежала, — добавила Долли. — Убежала и потерялась среди листьев.
— Надо же, а я все пропустила, — сказала мама.
— Разве вы не слышали, как те люди кричали: «Жевачка! Жевачка!»? — спросила Долли. — Так собачку зовут. Жевачка.
— А что потом? — спросил папа. — Вы нашли ее?
— Дэйл нашла, — сказала Долли. — Она все это время сидела неподалеку. Надыбала где-то кусок тыквенной корки, и грызла.
— Видно, недаром ее назвали Жевачкой, — прокомментировал я.
Мама засмеялась, но к ней никто не присоединился.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — подытожил папа. И снова принялся за куриную ножку.
— А дяденька дал нам с Долли за это по доллару, — лучась от гордости, похвасталась Дэйл.
— Каждой по доллару? — воскликнула мама. — И что же вы с ними будете делать?
— Вы не можете их забрать. Мы их сбережем, а в городе купим «Twizzlers».[1]
— Хороший выбор, — вставил я. Я люблю «Twizzlers».
Папа повернулся ко мне:
— Ты сегодня тоже проделал хорошую работу. Неужели тебе не понравилось?
— Не особо, — признался я.
Он вздохнул.
— Знаю, знаю. Я должен был переменить свое отношение. Но мне нужно рассказать вам то, что я слышал.
Мне страшно хотелось рассказать папе с мамой историю, что поведал мне Хэйвуд — о ферме, кладбище и разгневанных мертвецах. Однако я сильно сомневался, что это подходящая тема для застольной беседы.
Но слово — не воробей. Я больше не мог держать это в себе.
Папа потянулся за стручковой фасолью. Показал на мою тарелку:
— Девин, ты почему не ешь?
— Я хочу рассказать вам, что я слышал. Об этой ферме, — сказал я. — Вы в курсе, что эту землю раньше использовали под кладбище?
Мама издала удивленный возглас:
— Чего-чего? Под кладбище?
Долли прищурилась:
— То есть, типа, с мертвецами?
— Именно, — сказал я. — Здесь было старое кладбище. Как раз там, где сейчас тыквенное поле.
— Бред какой-то. Где ты это услышал? — возмутился папа.
Прежде чем я успел ответить, в кухню вошла миссис Барнс. В руках она держала две увесистые сумки с продуктами. Папа поспешно встал, чтобы помочь ей донести их до кухонной стойки.
— Скажите, здесь ведь раньше было кладбище? — обратился я к миссис Барнс.
Миссис Барнс несколько раз моргнула. Разгладила ладонью на груди фланелевую рубашку.
— Ты, верно, наслушался разных историй, — сказала она. — Нельзя же верить всему, что болтают, сам понимаешь.
— Это мне Хэйвуд сказал, — возразил я.
Она засмеялась.
— Я же говорю, нельзя верить всему, что болтают. У моего мальчика необыкновенно развита фантазия. Он хороший мальчик. Но живет в каком-то придуманном мире. Витает в облаках.
Папа снова уселся за стол. Миссис Барнс открыла сумку и принялась выгружать продукты.
— Ну, продолжай, — сказала мама. — Что там дальше? Не слишком страшно для девочек?
— Нас ничем не проймешь! — заявила Долли.
Я обвел взглядом сидевших за столом родных. Они смотрели на меня. Я знал, что никто из них мне не поверил.
Миссис Барнс была права. Наверняка это какая-то дикая выдумка.
Мертвецы не могут посылать свой гнев через тыквенные побеги. Тыквы не оживают из-за душ людей, почивших как минимум сотню лет назад. И никто не может восстать из мертвых и принять облик…
…черного кота?
Я скосил глаза. И, разумеется, Зевс был тут как тут — стоял возле моего стула. Он смотрел на меня, словно ожидая, чтобы я закончил свою историю.
Нет. Ни за что. Это какое-то безумие.
Но почему тогда Хэйвуд выглядел таким испуганным, когда увидел, что кот наблюдает за нами с поля? Почему он бросился наутек?
Неужели он просто валял дурака?
— Потом расскажу, — сказал я. — Это безумная история.
Я понятия не имел, что в ближайшее время эта история станет гораздо, гораздо безумнее.
12
После ужина я вместе с близняшками посмотрел по телику фильм. Это была комедия о пацане, который махнулся телами со своим папашей. Отчаянно несмешная, но девочки с нее угорали.
Интернета в доме не было — даже беспроводного. Так что мой ноутбук был бесполезен. Если друзья рассчитывали застать меня онлайн — их ждало разочарование.
— Пора в кровать, — объявила мама. — Завтра великий день. Хэллоуин.
Близняшки ушли в свою комнату. Я не чувствовал усталости, но тоже отправился к себе и часик-другой почитал книгу. Это была очередная подростковая антиутопия. Там описывалось безрадостное будущее, в котором все города превратились в руины, и немногим уцелевшим приходилось бороться за выживание.
В центре сюжета была семья, обнаружившая, что они — последняя семья на Земле. И это их не слишком обрадовало.
Представляете себе, что было бы, если бы моя семья оказалась последней семьей на Земле? Хо-хо! Это уже была бы не антиутопия, а самый настоящий ужастик!
Я понятия не имел, который час. У меня в комнате не было часов. Только скрипучая старая кровать с вонючим одеялом, да видавший виды комод — и больше ничего.
Но мои веки отяжелели, словно каменные. И зевал я не переставая. В общем, я решил, что пора на боковую.
Я думал о завтрашнем дне. Я надеялся, что папа снова позволит мне работать за кассой. Деревянная будочка давала мне ощущение относительной безопасности.
Я переоделся в пижаму, изображавшую костюм Человека-Паука. Это папа у меня так шутит. Он знает, что я не люблю супергероев. Зато она теплая.
Я выключил верхний свет, забрался под колючее одеяло и натянул его до подбородка. Подушка была мягкой, но я чувствовал затылком каждое перышко в ней.
Серебристый свет луны лился в окно напротив кровати. И тут я вдруг понял, что забыл его закрыть. Занавески тихо колыхались на ветру.
Дождь прекратился, но я все еще слышал, как падают с деревьев тяжелые капли. Залетающий в окно ветерок был теплым, теплее, чем днем.
Я смотрел в окно, ожидая, когда сон возьмет свое.
Что-то двигалось. Что-то двигалось за окном.
В лунном свете я увидел за стеклом неясные тени. Что-то возникло в поле моего зрения, а затем снова скользнуло вниз.
Заморгав, я сел в кровати. И уставился в окно.
И вновь я увидел тени за трепещущими занавесками. Что-то тянулось вверх… вверх… Извиваясь, оно вползало в окно.
Оно было тонкое и заостренное на конце. Не змея. Нет. Не змея. Слишком длинное и толстое для змеи.
Оно качнулось вбок. А потом заметалось из стороны в сторону.
Затем оно свернулось на подоконнике.
И тогда я узнал его. Я понял, что это было.
Я не верил своим глазам. И тем не менее, я это видел.
Это была тыквенная плеть.
Она неспешно перевалила через подоконник и вползла в комнату.
Да. Она беззвучно тянулась ко мне.
И пока я ошалело взирал на нее, цепенея от ужаса, не в силах говорить, не в силах издать ни звука, появилась вторая. Да. Вторая плеть. Толще. Мощнее.
Она поднялась рядом с первой. Обвила ее. Плети извивались вместе. Как спутанные шнурки.
Затем они расплелись. Они извивались. Они хлестали друг друга. И продвигались… продвигались в мою комнату.
Тускло поблескивая в лунном свете, они соскользнули с подоконника и потянулись к кровати… потянулись ко МНЕ.
13
Я широко раскрыл рот, чтобы позвать на помощь. Но не смог издать ни звука.
И потом, комната родителей расположена в дальнем конце коридора. Они все равно меня не услышат.
А если и услышат — все равно не поверят. Я знал, что будет, если я ворвусь к ним в комнату и притащу их сюда. Плети наверняка исчезнут.
И папа начнет смотреть на меня косо. И обвинит в том, что я сочиняю бредовые истории, лишь бы убраться с фермы.
Родители ни за что не поверят мне. Да и кто бы поверил?
Я с такой силой вцепился в края одеяла, что заныли руки. Сидя в кровати, с прямой, как доска, спиной, напрягшись всем телом, я смотрел, как плети, корчась и извиваясь, вползали в мою комнату.
Занавески затрепетали сильнее, словно им тоже было страшно, и хотелось сорваться с места и улететь. В свете луны казалось, что они светятся, будто наэлектризованные.
Усилием воли я заставил себя вылезти из постели. Половицы холодили босые ноги. Меня всего трясло, колотил озноб.
Это как в фильме ужасов. Только на самом деле. И это происходит со мной.
Хорошо. Я знал, что нужно делать. Я был совсем один. Помощи ждать не от кого.
«Девин О`Бэннон против ползучих тварей».
Давай, Девин! Давай, Девин!
Я набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание.
Затем я ринулся вперед. Ринулся к окну. Я увернулся от извивающихся в воздухе плетей. Увернуться-то увернулся, а у самого сердце едва не выскочило из груди.
По-прежнему задерживая дыхание, я достиг окна. Вцепился обеими руками в оконную раму — и изо всех сил рванул ее вниз.
Я ударил ею по плетям. И еще раз. И еще.
Они застонали. Звук был отвратительный. Словно отрыжка, идущая из чьей-то бездонной утробы.
Я услышал их стон — а потом деревянная рама перерубила их.
ХРЯСЬ.
Да!
Она разрубила плети. Рассекла их. Отсекла их.
Концы плетей со стуком свалились на пол спальни. В каждом было не меньше фута длиной. Нет. Пожалуй, больше. Упав на пол, они больше не двигались.
Наконец, я с шумом выпустил из груди воздух и снова задышал. Я смотрел на толстые обрубки на полу. И делал вдох за вдохом.
Яростный стук в окно заставил меня поднять глаза.
И, к своему великому ужасу, я увидел две искалеченные плети; какой-то странный сок сочился из их обрубков. Плети истекали темною жижей, и жижа эта походила на кровь.
Я ахнул, когда они с размаху врезались в стекло. Ударили, отступили — и ударили снова. И снова.
Они не остановятся, пока не ворвутся в комнату.
— Нет! — крикнул я. И снова бросился к окну.
— Убирайтесь! Сейчас же! Убирайтесь! — завизжал я и забарабанил по стеклу кулаками. — Убирайтесь прочь! Прочь! Прочь!