— Господин, — бормотал он, — если князь узнает, что я показал вам дорогу к княжне Кудруне, он вздернет меня на дворцовой стене для острастки другим прислужникам.
— Дурень, — возразил витязь. — Он ничего не узнает, если ты сам не проболтаешься ему об этом. Да и с дочкой Грунлафа ничего не случится — я лишь молвить хочу ей пару словечек, и тотчас назад. Ну, берешь серебро?
Спустя минуту юный витязь смело шагал по коридорам дворца, а слуга, поставив поднос с объедками на пол, бережно прятал за пазуху два серебряных слитка.
— Кудруна, прекрасная Кудруна! — проговорил витязь приглушенно, остановившись напротив двери, ведущей в покои дочери Грунлафа, и осторожно постучав в нее. — Прошу тебя, поговори со мной совсем недолго!
Молчание было ответом витязю, и ему пришлось постучать снова. Но вот за дверью послышались шаги, и девичий голос произнес:
— Кто стучится ко мне так поздно? Ты, непрошеный гость, видно, хочешь, чтобы я позвала стражу, которая тебя лишит жизни уже за то, что ты имел дерзость ломиться в мои покои!
— Нет, я не собирался нарушить твой сон дерзким вторжением! — страстно и умоляюще заговорил юноша. — Но я один из тех, кто приехал, чтобы добиваться твоей руки!
— Вот и добивайся ее на состязаниях, — строго ответила Кудруна. — Похоже, ты не больно-то в себе уверен, если пытаешься склонить меня к свиданию прежде, чем доказал, что луком владеешь так же хорошо, как языком.
— Что ты, Кудруна, что ты! — шептал витязь, приблизив лицо к щели между дверью и косяком. — Лук не дрогнет в моих руках, а глаз мой столь зорок, что не голубку, выпущенную из рук твоих, а малую синицу я сумею сразить, почти не целясь.
— Так что же тебе мешает завладеть мною, победив других гостей? — дрогнул голос Кудруны.
— Просто я опасаюсь, что Грунлаф, даже если и стану первым я, не отдаст тебя мне, витязю неродовитому. Все твердят, что Владигор станет твоим супругом.
— Что же, Владигор — известный князь и храбрейший витязь. Я бы с великой радостью сняла с него обувь перед постелью брачной!
— Но ведь ты его не знаешь! Видела ли ты его лицо? О, это почти урод! Злые глаза выглядывают из-под косматых бровей, волчьи клыки торчат из вечно мокрого, сочащегося зловонной слюной рта, уши, как у рыси, стоят торчком, а волосы — как щетина кабана!
— Но… но, — заволновалась Кудруна, — я такого страшного не видела сегодня среди вас! Ты лжешь мне, витязь!
— Нет, не лгу! Просто Владигора не было сегодня! Посмел бы он явиться! А на состязаниях все наденут личины, вот и не увидишь ты Владигора прежде, чем Грунлаф, желая союза с ним, не соединит ваши руки. Не отвертишься потом! Ты же, дверь немного приоткрыв, на меня взгляни — увидишь, как красив я и строен, как нежны мои щеки, как пылают мои глаза! Ну же, посмотри!
Заскрипела щеколда, и дверь приотворилась. Кудруна с выражением крайнего любопытства на лице выглянула в коридор. Тотчас в правой руке юноши блеснуло жало длинного и узкого ножа, а левая его рука ухватилась за кромку двери. Еще мгновение — и он, с силой рванув дверь на себя, ворвался бы внутрь… как вдруг чьи-то еле слышные шаги заставили юношу резко повернуться и вскрикнуть. Перед ним стоял необыкновенный старик — глаза его исторгали языки пламени. Дверь мгновенно захлопнулась, а витязь так и остался с раскрытым от изумления ртом, не в силах оторвать взгляд от страшных глаз старика.
— Прекрасная Карима, что ты делаешь во дворце Грунлафа, да еще в наряде витязя? — зашептал Крас на ухо «юноше», когда, взяв за руку переодетую княгиню леса, отвел ее, покорную, подальше от горницы Кудруны. — Неужели ты тоже решила попытать счастья на состязаниях стрелков из лука?
Карима, выдержав взгляд колдуна, ответила:
— Нет, не руки дочери Грунлафа я хотела добиваться, а, пробравшись во дворец, зарезать ту, кто стала причиной гибели всех наших мужчин! Ведь они умирали с ее именем на устах!
Крас тихо рассмеялся, глаза его потухли:
— Спрячь кинжал, Карима. Не Кудруну нужно винить, а меня, чародея Краса. Ведь это я показал разбойникам ее изображение. Но не для их взоров оно предназначалось, а лишь для Владигора, плененного красотой Кудруны. Я знаю, ты тоже Владигора полюбила, подобно дочери Грунлафа. Хочешь, он станет твои супругом?
— Да, хочу! — твердо ответила Карима, все еще сжимая кинжал. — Помоги мне в этом, Крас, и я навеки стану твоей служанкой! Знай, что я сама постигла тайную науку, сама научилась отыскивать травы, что способны делать человека послушным. Владигор отведал моего зелья, но противоядие, принятое им перед этим, убило силу отвара!
Крас кивнул:
— Хорошо, Карима, хорошо. Мне ничего не стоит влюбить в тебя Владигора, но и ты должна потрудиться.
— Ну, говори скорее, что мне нужно делать? — уже трепетала от нетерпения Карима.
— Во-первых, тебе придется метко стрелять. В этом я помогу тебе. Во-вторых…
Карима перебила колдуна:
— Но для чего же мне стрелять? Чтобы получить Кудруну в жены?
— Нет, — улыбнулся Крас, — только лишь затем, чтобы Владигор не стал первым и тем самым не сделался женихом Кудруны. Во-вторых, я хочу, чтобы у тебя и у Владигора были одинаковые личины. В первый день состязаний он выйдет в своей личине, ты — в своей, а на второй день сделай такую же, как у него. На третий день мне нужно, чтобы на Владигоровом лице была твоя личина, — постарайся как-нибудь незаметно поменяться с ним. Но прежде дашь мне свою ненадолго.
Карима не понимала, что задумал Крас, но слушала его очень внимательно.
— Для чего все это? — спросила она.
— На третий день, решающий, Владигор явится в той личине, на которой моей рукою будут начертаны особые знаки и письмена, незаметные, понятно, для его глаза. О, с их помощью он станет посмешищем — не только Грунлаф его возненавидит, но и Кудруна, в воображении которой Владигор являлся прежде лучшим витязем всего Поднебесного мира. Осмеянный, он упадет в твои объятия — об этом я тоже позабочусь.
Карима заулыбалась, ее ноздри хищно раздувались, глаза сверкали. Она взмахнула кинжалом и сопроводила этот решительный жест словами:
— Все сделаю, все! И стрелять буду без помощи твоей лучше всех этих пустобрехов-пьяниц! И маски, если надо, подменю, чтобы мой любимый был осмеян всеми! Лишь бы с ним вместе оказаться, лишь бы стал он князем леса, а я — его княгиней!
Спрятав кинжал под полу свиты, Карима удалилась, а Крас, насмешливо покачав головой, опустился на корточки, оперся о стену спиной и скрестил на груди руки.
«Ах, люди, люди! — думал он презрительно. — Все-то вам неймется, и нет покоя душам вашим. Отчего же вы носитесь по кругу своих страстей, точно лошадь на привязи, погоняемая кнутом наездника? Как научить мне вас презреть свои страсти? О, жестокой покажется вам эта наука — вам, Владигор, Кудруна, Карима и Грунлаф!»
6. Стрелок с безобразным лицом
К вечеру первого дня состязаний из доброй сотни князей и витязей осталась лишь половина, и князь игов был немало этому рад. Он хотел лишь одного — чтобы победа досталась Владигору. Грунлаф еще на пиру хорошо рассмотрел синегорского князя, и если раньше, затевая этот брак, он думал лишь об интересах государственных, то теперь, как любящий отец, совершенно искренне желал выдать Кудруну за этого красавца богатыря, небезосновательно в себе уверенного и благочестивого.
Для состязания выбрали большое поле неподалеку от стен столицы, Пустеня, — выкосили траву, установили скамьи для именитых горожан (простонародье должно было следить за стрельбой, сидя на стожках уже подсохшей травы). Понятно, что ожидалось скопление народа: не бывало еще такого во всем Поднебесном мире, чтобы властитель княжества при выборе жениха для своей единственной дочери принимал во внимание лишь умение лучше всех стрелять из лука. В Пустене много говорили об этом, и в общем все пришли к выводу, что их Грунлаф, отличавшийся прежде мудростью, или немного повредился рассудком, или уж замыслил такую хитрость, на которую мог быть способен лишь сам Сварог, умнейший из всех богов.
Не одна лишь стрельба из лука ждала собравшихся — вначале были намечены конные ристалища, для чего заранее оповестили всех горожан, и те, кто имел хороших лошадей, не могли не соблазниться возможностью покрасоваться на дорогом скакуне, а то и выиграть награду: позлащенное седло, а к нему вдобавок — вся конская сбруя.
После ристалища всех желающих приглашали сразиться с медведем, но выйти против него не с рогатиной, а лишь с большим ножом. Метание в цель ножей, борьба, кулачные бои, лазанье по гладкому, намазанному жиром шесту, к верхушке которого были привязаны красные сафьяновые сапоги, даровое угощение простонародья некрепким пивом, пряниками и фруктами — все это придумали устроители состязаний, чтобы память о таком событии осталась в народе надолго и слава о щедрости Грунлафа пошла гулять по Поднебесному миру.
Но вот настал черед соревнованиям стрелков из лука. Загудели охотничьи рога, завыли трубы, затрещали барабаны. Все, вытягивая шеи, повернулись в сторону городских ворот, откуда выехали на конях те, кто должен был оспаривать честь стать супругом княжны Кудруны. Всадники приближались к месту состязаний, и все слышнее становились удивленные и даже испуганные возгласы, летевшие из толпы:
— Батюшки, да никак оборотни едут!
— Не иначе вурдалаки!
— Ах, щур, спаси и сохрани!
— Бежать бы отсюда надо, бежать!
Горожане, крестьяне, смерды заволновались, уже готовые броситься врассыпную, волнение грозило давкой, смертью, но тут раздался голос Грунлафа, перекрывший гул толпы:
— Остолопы! Куда бежать собрались?! Это же мои гости в личинах едут, не тронут они вас!
Слова Грунлафа не сразу успокоили толпу — люди жались друг к другу, в страхе глядя на приближающихся всадников. И впрямь многие гости постарались: кожаные, берестяные, суконные личины закрывали их лица от корней волос до подбородка, открыты были только глаза и рот. Вдобавок некоторые размалевали личины краской разноцветной, прикрепили к ним козлиные уши и рога. Иные всадники украсили свои хари пышными усами или бородами, использовав для этого конский волос, так что люди, не знавшие об уговоре таком, просто диву давались, покуда тех, кто был попьяней, не разобрал смех, а вскоре стали смеяться и остальные прочие, и вот уже до слез, до икоты, до падения на землю хохотала вся толпа, и всадники этим были немало оскорблены — проезжая мимо, били смеющихся плетьми, пинали их ногами, стремились грудью коня толкнуть. Но вот подъехали к коновязи, стали спешиваться, и народ увидел, что на спине у каждого особый знак нашит.