Вот в чем дело, Дэвид. И вот что может уничтожить тебя, как только пресса обо всем разнюхает.
— Пресса никогда и ничего не узнает.
— Нет, узнает. И ты думаешь, тебе удастся после этого получить пост в кабинете министров, о котором ты мечтаешь, Дэвид?
При этих словах он стал еще бледнее. Эвелин видела, как на лице мужа страх сменило выражение ненависти.
— Письмо, — начал своим прокурорским голосом Дэвид Годболд, — я расцениваю как простой шантаж и больше ничего.
— Ты не можешь встретить истину с открытым забралом, мужественно, Дэвид?
— О какой истине ты говоришь?
— О той, что я бесплодна. В течение двенадцати лет у нас не было ребенка. Сначала я думала, что вина в тебе. Но теперь знаю — дело во мне, только во мне.
Боль отразилась во взгляде Эвелин. Дэвид вновь взял письмо и начал вглядываться в аккуратные буквы.
Наступило молчание, а потом Эвелин заговорила вновь. Голос ее был спокоен и тверд:
— Разве ты не понял сути, Дэвид?
— Что?
— Здесь говорится, что если у тебя нет достаточных средств, то ребенка заберут из школы и определят на работу.
— Ну что ж. Тогда я кое-что предприму.
— Интересно, что?
— Я пошлю им денег, чтобы она смогла завершить образование. Может быть, немного побольше.
Эвелин села напротив мужа и внимательно посмотрела ему в лицо. Улыбка появилась у нее на лице:
— Нет, Дэвид, ты сделаешь совсем не это. Совсем не это.
День начался новой пулеметной очередью.
Эти звуки вывели Джозефа из забытья, он поднял голову. Перед тем как упасть на снег без сил прошлой ночью, Джозефу удалось доползти и скрыться под склоном обрыва. Это спасло ему жизнь, потому что за ночь выпал обильный снег и вчерашние жертвы были теперь погребены под ним. Кроме того, с утра сверху посыпался новый поток окровавленных тел и камней.
Сидя без всяких чувств под обрывом, он видел только, как падают в снег мертвые, нарушая общий белый покров своими окровавленными и изуродованными лицами, руками, ногами.
Через несколько минут все кончилось. Кровавая масса еще какое-то время шевелилась, но пули были посланы точно, поэтому очень скоро внизу все вновь погрузилось в тишину. Наверху замолкли голоса охранников, и воцарилось полное безмолвие. Мрачные облака, казалось, вот-вот обрушат на землю снежную бурю. Джозеф почувствовал, что теряет ощущение реальности и впадает в летаргическое забытье.
Но тут его разбудили. Медленно повернув свою изуродованную голову, Джозеф посмотрел в сторону, откуда исходил странный звук. Под обрывом укрылись еще двое несчастных, выживших в этом аду. Один из них был тяжело ранен в ногу, другой каким-то чудом остался совершенно целым и даже без единой царапины.
Второй и подбирался сейчас к Джозефу. Щеки его впали, а острые зубы походили на клыки какого-то зверька. Джозеф узнал его. Это был Волошин, бывший журналист, гражданин Бельгии, выходец из белой эмиграции. Его арестовали во время посещения Москвы, когда он решил навестить семью. Это было много лет назад. Его арестовали за антикоммунистические статьи и дали пятнадцатилетний срок. Он смог выжить в мире ГУЛАГа, умело имитируя сумасшествие. Но сейчас Волошин, кажется, действительно помешался. Он взглянул в изуродованное лицо Джозефа и сказал:
— Погано, да? Но всегда можно выжить, если очень этого захочешь. Вам хочется этого или нет? Несмотря ни на что?
Джозеф слабо кивнул в ответ.
— Тогда выживете. Нож еще у вас?
Джозеф медленно разжал пальцы. Маленькое лезвие блеснуло у него на ладони. Волошин протянул было руку за ним, но Джозеф тут же сжал пальцы.
— Нам надо сделать это сейчас. — Волошин указал в сторону свежих трупов, — прежде чем они замерзнут, как те, другие.
Джозеф заглянул в волошинские глаза и там, на самом дне, увидел блеск безумия. Голова его невольно качнулась в отрицательном жесте.
— Вы здесь всего одну ночь, Иосиф Александрович, — зашипел Волошин, — а я — два дня.
Джозеф увидел, как рука сумасшедшего потянулась за камнем. На драку сил уже не было, поэтому он протянул ладонь и слабо разжал пальцы.
Волошин, не произнеся ни слова, схватил лезвие и направился к трупам. Джозеф видел, как он разорвал сначала одежду, а потом начал делать надрезы на теле. Человек с перебитой ногой издал жадный звук и из последних сил пополз к трапезе.
Отвращение поднялось в Джозефе и окончательно развеяло летаргическое забытье. Мрачная, убийственная реальность вновь вернула его к жизни.
Но теперь у него не было даже ножа. С большим трудом Джозефу все-таки удалось встать на ноги, и с первым же движением боль пронзила все тело.
Он выбрался из укрытия и взглянул наверх. Сердце похолодело от увиденного. Обрыв был невероятно глубок, а склоны — ровными, как полированная поверхность. Джозеф ослаб, его мучили боль и голод. Даже для здорового и сильного человека подъем был бы очень тяжел, а для Джозефа, в его нынешнем положении, он был почти невозможен.
Он избегал смотреть в сторону двух людей, склонившихся над трупом. Его взгляд продолжал блуждать вдоль склона. В дальнем углу что-то чернело. Может быть, это трещина, дающая хоть какой-то шанс на спасение. Джозеф заковылял к ней.
Чтобы добраться туда, ему понадобился целый час, но его надежда сменилась еще большим отчаянием. Все усилия оказались напрасными. Палачи не могли бы выбрать лучшего места для казни. Здесь, рядом с трещиной, склон оказался еще круче, и выбраться отсюда было бы никому не под силу.
Повалил снег, огромные хлопья спускались с небес на землю, стало темно, хотя был полдень.
Джозеф стоял, дрожа от усталости, и глядел на крутой гладкий склон. Это был конец всех оставшихся надежд.
Беззаконие, страшное беззаконие по отношению к нему одержало окончательную победу. В глубине души Джозеф в течение всех пятнадцати лет надеялся, что страх и голод никогда не сделают с ним то, что они сделали с Волошиным. Но сейчас вдруг этот склон стал для него физическим воплощением несправедливости и беззакония. Гигантским обелиском, пригибающим Джозефа к земле.
Он не выдержал, рухнул на колени, и слезы брызнули из глаз. Оставалось только ждать неминуемой смерти.
Катарина стояла на могиле бабушки, и ветер играл пышными черными волосами. Она встала сегодня рано, до зари, чтобы прийти сюда и положить цветы к урне с прахом покойной, прикрепленной железным кольцом к мраморному диску.
В этот утренний час на кладбище никого не оказалось. Ветер играл с дикими цикламенами, которые и принесла с собою Катарина.
Дедушка и бабушка лежали рядом. Она посмотрела на надпись и прочла:
Винченцо Киприани (1889–1944)
Роза Киприани (1892–1959)
Катарина никогда не видела своего дедушку, который умер до ее рождения. Но бабушка очень многое значила в ее жизни. Самое существование этой женщины уже многому могло научить, не говоря уже об ощущении покоя, которое всегда исходило от нее, вставшей преградой между жестоким внешним миром и детством Катарины. Но вот бабуля умерла, и Катарина почувствовала себя вдруг такой беззащитной. Никто уже больше не защитит ее так, как бабушка. И горе от этого ощущалось еще острее и казалось невыносимым.
Впрочем, бабуля никогда особенно не любила Катарину.
Девочка чувствовала это с самого младенчества. Первое ее ощущение в этом мире — ее никто не ждал здесь: дядя, страдающий туберкулезом, и сама бабушка. Словно тень покинутости простерлась над всеми ними.
Для остальной же родни — двоюродных братьев, сестер и других родственников — Катарина была объектом ненависти и неприязни. А после смерти бабушки именно на них легла забота о девочке, и тогда родственнички не нашли ничего лучшего, как написать Дэвиду Годболду.
Катарина не знала, что они это сделали, ей даже не приходило в голову, что родственники способны на такое. Она приготовилась после смерти бабушки работать на фабрике либо отправиться в приют.
Из двух зол сама Катарина предпочла бы фабрику, потому что знала, что по своему развитию во многом превосходит своих сверстниц. Жалованье давало бы ей самое желанное в ее маленьком мире — независимость. Потом можно было бы заняться и образованием. И в конце концов настанет день, когда Катарина свободно покинет эту дыру, где она была рождена, где царят стыд и бесчестье.
Весть о письме к отцу вывела Катарину из себя. Чтобы просить денег у него — да ни за что на свете. Ведь она ненавидела отца почти с самого рождения. Вновь о чем-то просить этого человека, чтобы опять натолкнуться на отказ. В течение пятнадцати лет ее семья второй раз обращалась к нему с просьбой.
Бабуля обычно старалась избегать разговоров о рождении Катарины. Она даже не упоминала о матери и всегда пресекала расспросы о ней на полуслове.
Роза Киприани была молчаливой женщиной с твердым характером, и внучка только раз увидела, как бабушка вышла из себя. Это когда ее сына Тео — дядю Катарины — отправляли в туберкулезный санаторий.
— Будь проклят этот клоун и его чертова война! — не выдержала Роза, имея в виду Бенито Муссолини. — Он забрал у меня все: мужа, дочь, а сейчас еще и сына!
Катарина знала, что болезнь Тео началась от раны, которую он получил на войне: туберкулез кости распространился по всему телу и уничтожал его.
Только в шесть лет Катарина услышала о своем отце. О нем с издевкой рассказал ей один из кузенов.
Выяснилось, что он был иностранным солдатом по имени Дэвид Годболд, который прятался во время войны в доме бабушки. Затем его схватили немцы и отправили в Германию. Но он оставил ее мать беременной, отказавшись жениться. Грех был наказан смертью роженицы, что воплощало, по мнению кузена, саму справедливость.
Вот тогда-то и началась ее настоящая ненависть. После такого рассказа Катарина полностью уверилась, что смерть матери лежит на совести некоего Дэвида Годболда, считающегося ее отцом. Впрочем, Катарина тоже убила свою мать, прокладывая себе дорогу к жизни и свету.