– Я в сводниках не нуждаюсь, – проговорила она сквозь стиснутые зубы. – Если вы когда-нибудь впредь заговорите со мной – пусть даже просто приветствуя меня – и если упомянете мое имя какому-либо мужчине, то я информирую инквизиторов о ваших отвратительных делишках.
Фоска покинула Ридотто и никогда больше не появлялась там.
Фоска проводила больше времени со своим братом Томассо. Он был единственным человеком, с которым она могла без опаски говорить о Рафе. Порой через свои связи с революционным подпольем в Венеции и с французскими якобинцами он получал информацию о радикале, который называл себя Леопард. Он неустанно боролся за освобождение французских евреев, сумел выстоять в годы террора и занял важное положение в Первой диктатуре.
В то время французы воевали со всеми государствами в Европе, кроме России и Испании. В марте 1796 года Директория приказала с трех направлений атаковать Австрию, своего самого опасного и агрессивного врага. На пост командующего итальянской армией был назначен генерал-корсиканец Наполеон Бонапарт, австрийцев изгнали с территории Италии, которую Директория жаждала передать Франции.
В конце марта Томассо встретил Фоску в кафе Флориана и сказал, что, как стало ему известно, Леопард покинул Париж и занял пост капитана в армии Бонапарта.
– А я слышала, что он воюет в Пьемонте, – всполошившись, сказала Фоска. – Ты считаешь, он в безопасности?
– Конечно, в безопасности, – успокоил ее Томассо, – он же офицер, а офицеры не сражаются, просто следят за боем с безопасного наблюдательного пункта, расположенного где-нибудь на склоне холма.
«Но почему он не черкнет ни строчки?» – безутешно размышляла она.
– Шесть лет, Томассо. Шесть лет – и ни малейшего подтверждения, что он все еще интересуется мной. Почему? Если бы не ты, то я даже не знала бы, жив ли он! Венеция наводнена французскими шпионами. Он их должен был бы знать, если он действительно занимает важный пост. Он не пишет мне потому, что разлюбил меня.
– Ты говоришь глупости и прекрасно это понимаешь, – быстро возразил Томассо. – Он не может переписываться с тобой. Это слишком опасно. А как раз сейчас он оказался в самой гуще битвы. Как, по-твоему, он должен поступить? Попросить Бонапарта на пару недель прекратить войну с тем, чтобы он, Раф, смог съездить к тебе и поздороваться?
– Шесть лет – большой срок, – сказала она задумчиво, не прислушиваясь к тому, что говорил Томассо. – Он забыл обо мне, нашел другую.
– Не понимаю, зачем я с тобой вообще разговариваю о нем, – раздраженно сказал Томассо. – Это только выводит тебя из равновесия. Не могу видеть тебя, Фоска, в таком состоянии. Ты так изменилась… Ты была полна радости и любви к жизни!
– А сейчас я ходячая смерть. Ты это хочешь сказать, Томассо? – мрачно улыбнулась она.
– Я все время думаю: почему ты не бросила Лоредана? Нет, так ставить вопрос не совсем честно. У тебя, вероятно, не было выбора. Пусть так… Но попытайся же найти хороший выход из плохой ситуации. Он предоставил тебе довольно большую свободу.
– О да. В этом отношении он ведет себя вполне цивилизованно, – с горечью отметила она.
– Тогда воспользуйся этим. Найди кого-нибудь, полюби его и забудь Леопарди. Разбитое сердце лечит лишь новая любовь.
– Как звали человека из известного мифа, Томассо? – спросила она. – Того, которого боги приказали цепями приковать к горе и наслали на него орла, чтобы он вечно терзал его внутренности?
Томассо сдвинул брови.
– Прометей?
– Да. Так это я, Томассо. Я прикована к горе, и орел поедает мое сердце. Эта рана никогда не заживет, ибо меня никогда не перестанут терзать.
Томассо посмотрел в сторону, не зная, как развеять боль сестры или облегчить ее несчастье. Через несколько мгновений Фоска положила свою ладонь на его руку и печально рассмеялась.
– Бедняга Томассо, я совсем не хочу портить тебе настроение. Мы прекрасная пара. Не так ли? Последние из рода Долфинов: одного из нас обрекли на нищету, другая стала рабой жалости к себе самой!
Он заставил себя усмехнуться.
– Как разваливается могущество?
– Как? Очень быстро.
– И как далеко все заходит?
– До самых глубин!
– Ну и в чем тогда между нами разница? – Томассо философски пожал плечами. – Мы оба еще молоды. У каждого из нас свои взгляды. И у обоих есть мозги.
– Не так уж молоды, – Напомнила она ему. – Представь, мне уже почти двадцать девять!
– О Боже мой! Неужели? А я бы не дал больше тридцати пяти!
Она начала смеяться, и Томассо последовал ее примеру. Они хохотали до тех пор, пока хватило сил, пока не почувствовали себя глупцами и не стали задыхаться от смеха.
Томассо вытер глаза.
– Когда у тебя день рождения? Десятого?
– Четырнадцатого. Через две недели.
– Надо его отпраздновать. Позволь мне вывести тебя из дома, угостить обедом и сопроводить в театр. Однако, конечно, ты должна выдать мне авансом небольшую сумму.
Ее глаза загорелись. Перед ним вновь была прежняя, безрассудная Фоска.
– Нет, постой, Томассо. Мне пришла в голову идея получше. Я соберу гостей. Устроим огромное празднество. Бал! Организуем в свою честь большой прием в танцевальном зале дворца Лоредана.
– Блестящая идея! – зааплодировал Томассо.
– Ты, Томассо, пригласи всех своих друзей. Я хочу, чтобы на бал пришли барнаботти – те из них, кого можно будет собрать.
Томассо скептически уставился на нее.
– Ты сошла с ума? – с трудом выговорил он. – Они разорят вас, не говоря уже об их разговорчиках!
В Венеции бытовала пословица, согласно которой один обедневший почетный горожанин способен съесть больше, чем стая саранчи. Барнаботти не очень любили в качестве гостей. Их убогая нужда служила напоминанием о том, как пришло в упадок много прекрасных старых семей. К тому же они были неописуемо прожорливы, когда дело доходило до бесплатных еды и напитков.
– А почему бы им не прийти? – решительно спросила Фоска. – Никто их никогда никуда не приглашает. Представь себе, Томассо, они торжественно проходят через ворота дворца в отрепьях и заплатах. Гордо шагают по дому и радуются, что их пригласили к Лоредану!
– Но… но ведь будут и другие гости, – насмешливо пробормотал Томассо. – Они ни за что не вынесут такого.
– Других гостей не будет. Только барнаботти и я. Мы здесь все в равной степени отверженные.
– А что скажет Лоредан? Он придет в ярость. Никогда не разрешит!
– Это не имеет никакого отношения к Лоредану, – сказала она, вздернув голову. – Он не приглашен. Это мой день рождения, мой бал, а они мои, а не его гости.
Томассо радостно захихикал.
– Когда он узнает, его хватит апоплексический удар. Представляешь, какие разнесутся сплетни? Газеты напишут: «Пятьсот барнаботти принимали в доме комиссара!»
– Да, – сказала Фоска, сопроводив свои слова странной улыбкой. – Мне это безразлично. Я должна это сделать, а потом… Что случится со мной потом, меня мало беспокоит.
– Вот сейчас ты прежняя Фоска, которую я в прошлом знал и любил! – радостно воскликнул Томассо. – О, что будет за ночь!
В десять часов накануне двадцатидевятилетия Фоски Лоредан первые ее гости стали проходить через ворота дворца и скапливаться на больших мраморных лестницах. Они прибывали пешком, ибо не могли позволить себе нанять гондолы. У них были озябшие и бледные лица. Они надели свои лучшие наряды: испачканные и превратившиеся в лохмотья кружева, чулки, насквозь продуваемые через дыры в них, изношенные ботинки, до блеска начищенные гусиным салом и слюной, вышедшие из моды пальто с обтрепанными лацканами и карманами, а также лоснящимися от долгой носки обшлагами, жилетки из некогда богатой парчи, сейчас поблекшей и покрытой пятнами, потерявшие форму шляпы и панталоны, отвисшие на коленях и задах.
У них были мягкие и белые руки, не привыкшие ни к какому более полезному труду, чем писание обличительных статей против государства и тасовка игральных карт в «Ридотто». Их глаза светились отблеском былого величия.
Все они являлись сыновьями самых замечательных венецианских родов, имена которых при рождении заносились в «Золотую книгу». Немногие из них работали домашними учителями в состоятельных семьях. Было среди них несколько сводников и проституток. Большинство жило лишь на мизерные пенсии, которые им выплачивало государство, плюс жалкие цехины, которые они могли получить, продавая свои голоса в Большом совете.
Большинство из них Фоска знала в лицо, а многих – по именам. Она стояла рядом с Томассо при входе в танцевальный зал и любезно приветствовала гостей. В черном бархатном платье, отделанном у шеи золотой нитью, с длинными в обтяжку рукавами и слегка поднятыми плечами, Фоска была ослепительна, и поэтому траурная расцветка ее наряда ни у кого не вызывала удивления. На ее шее и в зачесанных наверх волосах сверкали бриллианты.
Толпа нищих росла. Вспотевшие ливрейные лакеи носились взад и вперед с подносами, уставленными стаканами вина, фруктами и кексами. Подносы опустошались почти немедленно после того, как появлялись из кухни. Очевидно, барнаботти жили впроголодь, питаясь раз в день, обычно пудингом из кукурузной муки, фруктами и кофе.
Некоторые привели с собой женщин – размалеванных нерях и шлюх, лица которых были обезображены следами оспы или сифилиса, они вряд ли могли рассчитывать на более денежных клиентов, чем эти нищие. Фоска же приветствовала их очень тепло, будто к ней в гости приехали герцогини.
Танцевали под небольшой оркестр. По мере того как вино разогревало глотки и развязывало языки, нарастал гул голосов. Вскоре шум стал оглушающим, подавил треньканье клавесина, сделал почти неслышными звуки скрипки.
Все разговоры вертелись вокруг революции и войны с Францией. У всех на устах было одно имя – Бонапарт. В нем они видели долгожданного спасителя, человека, способного испепелить венецианское правительство и дать барнаботти шанс стать у руля. Бонапарт был в Италии, на севере, и некоторые города целиком покорялись ему. Гости Фоски предсказывали, что и Венеция вскоре станет французской.