ядевшись, мы обнаруживаем странноватый «хоровод инородцев» вокруг Юрия Живаго, идеального (по замыслу Пастернака) русского человека. Причем инородчество этих персонажей лишь заявлено, но, опять же, никак не развито. Это заявленное инородчество напоминает наспех смастеренные карнавальные маски, которыми поспешно прикрыто что?.. «А-а! – догадался один мой хороший приятель. – Они должны были быть евреями?»… Во всяком случае, такое впечатление вся эта маскарадная игра может производить. Пастернак хотел окружить Юрия обожающими его… инородцами-иноверцами-евреями!.. Более всего чувство обожания должно быть, конечно, свойственно женщинам. Юрия обожают жена Тоня, любовница Лара, сожительница Марина (эта чистокровная русская девушка, дочь дворника Маркела, почему-то оказывается «черненькой» – без старика Фрейда подобную особенность ее внешности, придуманную Пастернаком, не объяснишь!). Обожают Юрия и друзья-инородцы – Гордон и Дудоров. Впрочем, об обожании мы еще поговорим. А пока обратим пристальное внимание на еще одного инородца, который тоже Юру обожает (как гениального поэта) и при встречах старается всячески ему помочь. Это таинственный Евграф. Евграф родом из экзотической Сибири, мать его – «мечтательница и сумасбродка» – княгиня с фамилией уж совершенно экзотической – Столбунова-Энрици. Внешний облик Евграфа также таинственно-экзотичен: «…смуглое лицо с узкими киргизскими глазами. Было в этом лице что-то аристократическое, та беглая искорка, та прячущаяся тонкость, которая кажется занесенной издалека и бывает у людей со сложной смешанной кровью». И снова мы слышим зависть в голосе еврея Пастернака, которому – увы! – не досталось ни аристократического происхождения (хотя бы и незаконного!), ни – тем более – даже капли этой «сложной смешанной крови»! Кроме всего прочего, у Евграфа «роман с властью», а в эпилоге пастернаковского повествования мы встречаем Евграфа в чине генерал-майора; сам по себе чин – не такой уж высокий, но если перевести «генерал-майор» буквально, получится «самый главный генерал», полководец… Трудно усомниться в том, что адресатом насквозь комплиментарного образа таинственного и фактически всесильного Евграфа является… Сталин, Иосиф Виссарионович… Но это вам не прямолинейный комплимент булгаковского «Батума»; о нет! Здесь тебе и намеки изящные на аристократическое происхождение (такие мифы о Сталине ходили), и происхождение из отдаленной экзотической местности (Кавказ, как в настоящем фрейдистском сновидении, заменяется Сибирью, то есть Юг – Севером, но суть от этого не меняется) и всегдашняя готовность всесильного правителя помочь гениальному поэту. Ту же тему «Поэт и царь» Мандельштам решал неоднозначно и даже и мучительно: да, прихожу, как равный (ведь поэт тоже в своем роде царь!) в Кремль, но несу повинную голову; да, «меня только равный (то есть царь!) убьет», но ведь убьет же! Пастернак всё решает попросту: царь – верный помощник и ценитель поэта! Занятно…
И теперь самое время перейти к главной героине романа, к страстной и фактически единственной любви Юрия Живаго, к Ларе. Какая из женщин Бориса Пастернака не претендовала на престижную роль Лары! Кажется, всех обошла, что называется, Ольга Ивинская. Я вообще-то не сторонница копания в грязном (или чистом) белье того или иного автора в поисках прототипов его произведений. Я это называю «прототипным литературоведением» и не считаю правильным такой подход. Яблоко рождается от яблони, котенок – от кошки, а художественное произведение – от других художественных произведений, предшествующих и современных писателю. Но в случае образа Лары, пожалуй, изменю себе и загляну в некоторые подробности биографии Пастернака. Итак. Лара – неотразимо прекрасна, Лара – фактически символическая женщина-идеал, женщина-мечта, женщина, которая никогда не будет окончательно принадлежать влюбленному в нее; женщина, потеря которой меняет жизнь влюбленного, рушит его надежды на нечто лучшее в жизни… Такая женщина у Бориса Пастернака была – Ида Высоцкая! На опубликованных фотографиях – это очень заурядная юная девушка, обладательница самой что ни на есть заурядной и малопривлекательной характерной еврейской внешности. Но фотографии фиксируют некие мгновения, не всегда самые прекрасные; кто знает, что там было в живой жизни…
Нет, никогда Пастернак (а, может, и никто другой) не писал такого стихотворения, как «Марбург», наполненного таким томительным, мучительным ожиданием… Неужели причиной такой муки являлось простое: ответит ли «да» девочка в беретике на предложение студента вступить в законный брак? Кстати, если бы она сказала «да», то законный брак двух лиц иудейского вероисповедания был бы, конечно, зарегистрирован в синагоге; фигурировал бы свадебный балдахин и раздавленный туфлей жениха хрустальный бокал… Но она не согласилась… А ведь подобная женитьба сулила Борису Пастернаку реальные и большие жизненные перемены, прежде всего – независимость материальную! Ведь Ида принадлежала по рождению к богатейшему клану русских евреев-чаеторговцев, приданое за ней полагалось огромное… Это, конечно, не означает, что Борис ее вовсе не любил и собирался жениться исключительно по расчету, но и расчет не исключался, и это желание кардинальных перемен в жизни, желание материальной независимости вовсе не являются преступлением… В той самой реальной жизни между сыном художника, пусть даже и достаточно преуспевшего художника, и дочерью богатейшего купца первой гильдии существовала ощутимая пропасть, которую не могли замаскировать ни общение на равных, ни совместное веселое времяпрепровождение, ни игры и танцы. В романе пропасть также существует, но она как бы вывернута наизнанку. В повествовании, где Пастернаку снится, что он Миша Гордон, которому снится, что он – Юра Живаго, это Юра воспитывается в солидной и чистоплотной и состоятельной семье, а Лара – «Девочка из другого круга», обитательница «неблагополучного района» Москвы, почти в подростковом возрасте развращаемая циничным жуиром… Рассказывая биографию Лары, Пастернак сразу информирует нас о том, что его героиня – дочь бельгийца и «обрусевшей» француженки. Далее в романе эта особенность происхождения Лары никак обыгрываться не будет. Или «бельгийско-французское» происхождение Лары – тоже надетая на нее наспех маска? А под маской опять же еврейка? Мы узнаём, что мать Лары – женщина трусливая, не очень умная, но очень чувственная (о чувственности еще успеем поговорить!). Зовется она Амалией Карловной, то есть она не так уж и «обрусела»? Во всяком случае, в православие она не перешла, иначе носила бы русское православное имя и отчество по крестному отцу. Детей ее зовут Родионом и Ларисой – русские православные имена, то есть дети Амалии Карловны крещены в православие… Лара не религиозна, хотя и захаживает в церковь (православную!), когда у нее возникает этакое настроение… Но если мать Лары – француженка, не перешедшая в православие, то, значит, она католичка и должна хотя бы иногда бывать на мессе… Похоже, советский писатель Пастернак совсем забыл, какую важную роль в Российской империи играла религиозная принадлежность человека. А, может быть, и не забыл, а просто вытеснил из своего сознания эту серьезную подробность, потому что сам принадлежал в детстве и юности к презираемому религиозному меньшинству… В характере Лары нет никаких черт, которые бы указывали на то, что ее все-таки воспитывала так или иначе мать-француженка. Может быть, Пастернаку никакие такие черты не известны? Ан нет! Вот в романе появляется характерный опять же для русской прозы образ «комичной французской гувернантки». Мадемуазель Флери оказывается подчинялась «страсти к сводничеству, глубоко коренящейся в романской природе». Не будем тратить время на размышления о том, чем не угодила Пастернаку «романская природа». Да ничем! Он попросту использовал расхожее для русской прозы определение… Однако погодите! Ведь и у Лары ее «природа» целиком и полностью «романская»! Как же тогда «страсть к сводничеству»? А Пастернак со свойственным ему сонно-фрейдистским простодушием скоро позабыл о том, что Лара (формально?!) наполовину француженка, наполовину бельгийка… А почему она – «Лара», «Лариса»? Суть, вероятнее всего, вовсе не в попытке перевода греческого слова «лариса» на русский язык. Да, название «Лариса» носят несколько греческих городов, и происходит это название, скорее всего, от «ларос» – «чайка». Но такое объяснение указывает на другую героиню русской литературы, на Ларису из пьесы А.Н. Островского «Бесприданница», там и убитая выстрелом девушка, и волжские просторы. Но можно обратить внимание и на образ рокового жуира Паратова, погубившего, в сущности, Ларису. В смысле привязанности к чувственным удовольствиям и циничности у Паратова и Комаровского действительно даже и много общего. Но лучше отметим другое: Пастернак подчеркивает в «падшей» Ларе ее светлые волосы – белокурость, а Юрий Живаго говорит, что она «заряжена всей мыслимою женственностью на свете» как? «… как электричеством, до предела…» То есть Лара, Лариса связана с понятием и ощущением света. Она – Клара, Кларисса, Клер – светлая, чистая несмотря ни на что? Хотя само имя «Клара» могло использоваться в качестве своего рода «псевдонима» женщины, занимающейся проституцией («Барышня Клара» Бунина)…
С образом Лары в романе тесно связана тема чувственности. Фактически во всех литературах мира тема чувственности реализуется зачастую через тему инородчества и иноверности. Чувственными обязаны быть африканцы, арабы, евреи, турки, русские. Короче, все являющиеся в данной стране, в данной среде инородцами или иноверцами. Особое место занимает миф о специфической «восточной» чувственности. И Пастернак всей этой мифологии явно подчинен. Надо отметить, что особенно чувственными выступают в русской литературе конца девятнадцатого – начала двадцатого века такие инородцы и иноверцы, как евреи и кавказцы… Не случайно Комаровский водит Лару в отдельные кабинеты ресторанов «под длинною вуалью», напоминающей читателям о чадре, о восточном покрывале. С формальной точки зрения кутать и прятать Лару нет никакой необходимости, она не женщина «из хорошего общества», которой следует беречь свою репутацию… Довольно трудно понять, почему автор считает, что Комаровский «погубил» Лару. Ведь она благополучно вышла замуж за Пашу. Однако семейная жизнь не складывается с первой ночи, когда «Красная девица» студент Антипов очутился в одной постели с опытной, развращенной Комаровским Ларой, и последовательно переходил от «верха блаженства» к «дну отчаяния». Возможно деликатно предположить, что Комаровский пробудил в Ларе некую порочную чувственность, тем самым и погубив ее… Начав с неприятной и в тоже время престижной для нее роли любовницы богатого циника, недолго пробыв законной женой, она снова и снова возвращается к роли любовницы – Юрия Живаго и Комаровского…