[1]. «Да уж, – подумала нянюшка с мечтательной улыбкой, – что ни говори, а жаркое ланкрское лето такая штука… И невинность только способствует потере этой самой невинности».
Вдруг из десятков имен всплыло одно. Ну точно! Как же можно было о ней-то забыть? Да очень просто: взяла и забыла. Когда начинаешь думать о девушках Ланкра, ее имя не сразу приходит в голову. А потом говоришь: «Ах да, и она тоже, само собой. Разумеется, очень примечательная девушка. И прическа оригинальная».
Но она умная и, самое главное, небесталанная. Во всех смыслах. Возьмем, к примеру, голос. Через него проявляется сила. И опять-таки весьма примечательная внешность, поэтому вряд ли стоит опасаться, гм, дисквалификации…
Ну что ж, в таком случае решено. Новая ведьма, которую можно задирать и на которую можно производить впечатление, – это несколько взбодрит матушку, а Агнесса потом только спасибо скажет.
Нянюшка Ягг с облегчением вздохнула. Шабаш – это минимум три ведьмы. А две ведьмы – это свара.
Отворив дверь в хижину, она по невысоким ступенькам поднялась в свою спальню.
На пуховом одеяле покоилось озерцо серой шерсти – это был принадлежащий нянюшке кот, здоровущий котяра по кличке Грибо. Перед тем как залезть в постель, нянюшка, уже облаченная в ночную сорочку, переместила своего любимца в ноги – признаться, не без некоторого труда. Грибо даже не проснулся.
Чтобы отогнать дурные сны, она хлебнула из бутылки, пахнущей яблоками и счастливой кончиной головного мозга. Затем взбила подушки, подумала еще раз: «Она… решено!» – и отбыла в страну сновидений.
Некоторое время спустя Грибо проснулся, потянулся, зевнул и бесшумным прыжком переместился на пол. После чего этот зловреднейший и коварнейший меховой шар, достаточно умный, чтобы, разинув пасть и уложив себе на нос кусочек хлеба, усаживаться под кормушкой для птиц, вспрыгнул на подоконник и исчез в оконном проеме.
А еще несколькими минутами спустя соседский петух, собираясь встретить новое утро, вытянул шею – и безвременно скончался прямо посередине «кукареку».
Перед Агнессой простиралось гигантское пространство темноты. Одновременно ее слепил яркий свет. У самого края сцены, в длинном, наполненном водой желобе, плавали гигантские плоские свечи. Они-то и давали яркий желтый свет, совсем не такой, как от масляных ламп, к которым она привыкла дома. Там, за световой стеной, ждал зритель – громадное и чрезвычайно голодное животное, жадно разинувшее пасть.
– Будь добра, милочка, сообщи нам, когда будешь готова, – донеслось откуда-то из-за световой стены.
В этом голосе не было какой-то особой зловредности. Просто его обладатель хотел, чтобы она побыстрее начинала, чтобы поскорее отпела свое и освободила сцену.
– Я… э-э… приготовила одну песню, это…
– А ты предупредила госпожу Надмену? Она знает мелодию?
– Э-э… вообще-то, мой номер исполняется без аккомпанемента, это такая…
– Так это народная песня?
Во мраке зашептались. Кто-то тихонько засмеялся.
– Ну что ж… Пердита, если не ошибаюсь? Мы внимательно слушаем.
Судорожно выдохнув, Агнесса запела «Песню про ежика». И примерно к слову этак седьмому поняла, что совершила большую ошибку. Такую песню надо петь в таверне, где на тебя бросают плотоядные взгляды и где слушатели громко сдвигают кружки в такт. А эта огромная сверкающая пустота буквально засасывала ее голос, заставляла его дрожать и взлетать на несвойственную ему визгливую высоту.
В конце третьего куплета Агнесса замолчала. Она почувствовала, что краснеет – начиная примерно с коленок. Площадь предстояло покрыть немалую, поэтому красноте потребуется некоторое время, чтобы добраться до лица, зато потом вся Агнесса, с ног до головы, станет приятного клубничного оттенка.
До нее донеслось приглушенное шушуканье. Вроде бы прозвучала какая-то ремарка насчет тембра, а потом кто-то сказал: «Зато внушительно». Последнее высказывание ее вовсе не удивило. Агнесса знала, что и в самом деле сложена внушительно. Под стать зданию Оперы. Нельзя сказать, чтобы она особо гордилась этим.
Затем тишину разорвал громкий вопрос:
– Судя по всему, милочка, пению ты нигде не училась. Я прав?
– Не училась, – подтвердила Агнесса.
Это целиком и полностью соответствовало действительности. Единственной стоящей упоминания певицей Ланкра была нянюшка Ягг, которая применяла к песням чисто баллистический подход. Это когда нацеливаешься голосом в конец куплета, а дальше бьешь из всех орудий.
В зале снова зашушукались.
– А теперь, милочка, продемонстрируй нам парочку гамм.
Краснота уже добралась до груди. Подобно грозе, она поднималась вверх по крутым склонам…
– Парочку гамм?
Опять шушуканье. Приглушенный смешок.
– До-ре-ми? Слышала о таком, милочка? Начинаем с самого низа. Ля-ля-ля?
– О да, конечно.
Не обращая внимания на армию смущения, успешно штурмующую ее шею, Агнесса взяла как можно более низкую ноту и, подобно нянюшке, вдарила из всех орудий.
Концентрируясь на нотах, она флегматично протаранивала себе путь от уровня моря к горным вершинам. И она не замечала ничего – ни того, что стул, вибрируя, запрыгал по сцене (это было вначале), ни того, что где-то неподалеку лопнул стакан (это уже ближе к концу), а со стропил в оркестровую яму свалилась парочка летучих мышей.
Наконец Агнесса замолкла. Раздался глухой стук – это брякнулась еще одна мышь, – после чего воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким потрескиванием стекла.
– Это… это весь твой диапазон, милочка? – вопросила большая пустота.
В проходах замелькали изумленные лица.
– Нет.
– Нет?
– Если я беру выше, люди начинают падать в обморок, – ответила Агнесса. – А если ниже… Говорят, это очень неприятно.
Шу-шу-шу. Шу-ШУ-шу.
– Назад!
– Э-э… может, ты?..
– А еще я умею петь сама с собой терциями. Нянюшка Ягг говорит, такое не всякий может.
– Прошу прощения, сама с собой – это как?
– Ну, вроде… До-Ми. Одновременно.
Шу-шу-шу, шу-шу-шу.
– Продемонстрируй-ка, милочка.
– Лаааааа!
Слушатели, скопившиеся по обеим сторонам сцены, возбужденно переговаривались.
Шу-шу-шу, шу-шу-шу.
Затем голос из темноты произнес:
– Ну что же, относительно направленности твоего голоса…
– Это я тоже могу, – перебила Агнесса. Происходящее уже начало ей надоедать. – Куда вы хотите, чтобы я его направила?
– Что-что? Да нет, я имел в виду…
Агнесса скрипнула зубами. Она знала, что талантлива, ничуть в этом не сомневалась. Ну, сейчас она им покажет…
– Туда!
– Сюда!
– Вперед!
Это не так уж и сложно, подумала она. Бродячие артисты частенько демонстрируют подобные номера: берут деревянную куклу и заставляют ее говорить. Но кукла обязательно должна быть рядом: на далеких расстояниях этот фокус не работает, зритель сразу тебя раскусит. То есть считается, что на расстоянии этот фокус не работает.
Теперь, когда ее глаза несколько привыкли к темноте, Агнесса увидела, как слушатели в растерянности завертелись на своих местах.
– Прошу прощения, милочка, как-как тебя зовут? – Голос, в котором прежде сквозили нотки снисхождения, теперь звучал несколько неуверенно.
– Аг… Пер… Пердита, – произнесла Агнесса. – Пердита Нитт. То есть Пердита Икс Нитт.
– Слушай, милочка, Нитт – это никуда не годится!
Дверь дома матушки Ветровоск отворилась сама собой.
Джарг Ткач в нерешительности застыл. Ну разумеется, она же ведьма. Его предупреждали, чтобы он ничему не удивлялся.
Джаргу это не нравилось. Но куда больше ему не нравилось, как ведет себя его спина – особенно в те дни, когда его спине не нравился он сам. Позвоночник умеет испортить человеку жизнь.
Морщась от боли и с трудом балансируя на двух палках, на которые опирался, Джарг проковылял в дверь.
Ведьма восседала в кресле-качалке, спиной к нему.
Джарг снова остановился.
– Заходи, Джарг Ткач, не стесняйся, – поприветствовала его матушка Ветровоск. – Сейчас я подыщу что-нибудь от твоей спины.
Джарг был настолько потрясен, что даже попытался выпрямиться, но жуткая боль, раскаленным добела шаром взорвавшаяся в районе пояса, мигом привела его в чувство.
Закатив глаза, матушка Ветровоск вздохнула.
– Ты сесть можешь? – спросила она.
– Нет, матушка. Но я могу упасть в кресло.
Из кармана своего фартука матушка извлекла черный пузырек и энергично им потрясла. Глаза Джарга расширились.
– Так ты… это… знала, что ли?
– Ага, – кивнула матушка.
И ничуточки не солгала. Она давным-давно смирилась с фактом, что люди приходят к ней не за настоящим лечением, а за пузырьком с чем-нибудь липким и противно пахнущим. Главным тут было не лекарство, а, так сказать, ложка.
– Это смесь редких трав и еще кое-чего, – провозгласила матушка. – Плюс цукроза и аква.
– Ого… – потрясенно промолвил Джарг.
– Глотни-ка.
Джарг безмолвно повиновался. Снадобье слегка отдавало лакрицей.
– Сегодня на ночь глотнешь еще раз, – продолжила матушка. – А затем трижды обойдешь вокруг каштана.
– …Трижды вокруг каштана…
– И положи под матрац сосновую доску. Только не забудь: сосна должна быть двадцатилетней, не младше!
– …Двадцатилетней… – тихим эхом откликнулся Джарг. – Понимаю, – многозначительно кивнул он, решив внести в разговор свою лепту. – Это чтоб узлы с моего позвоночника перешли в сосну!
Матушка была потрясена. Этот перл народной смекалки следовало запомнить – пригодится для похожих случаев.
– Тут ты угодил в самую точку, – подтвердила она.
– И все?
– А тебе мало?
– Ну, я думал… будут пляски, заклинания, все такое…
– Этот ритуал я проделала до твоего прихода.
– Ну надо же! Ага. Гм. А как… насчет оплаты?
– О, я плату не беру, – успокоила его матушка. – Деньги, они ведь только несчастья приносят.