И не ошибся. За дверью стоял до нитки вымокший под дождем, помятый, усталый, однако все равно сияющий, как начищенная бляха, Петр Николаевич Вольский.
— Наконец-то! — громыхнул он, буквально врываясь в дом мне навстречу. — Наконец-то, друг мой! Я уж подумал было, что мы уже отошли ко сну!
— Возможно, так мне и стоило поступить, — едва слышно буркнул я — и уже громче поинтересовался: — Что привело вас сюда, да еще и в столь поздний час?
— О, вы даже представить себе не можете. Кажется, я нашел их!
Вольский помахал увесистой кожаной папкой, тут же засунул ее куда-то под мышку и как обычно обхватил мою ладонь двумя руками и принялся трясти, будто собрался оторвать.
— Я тоже рад видеть вас, Петр Николаевич. — Я безуспешно попытался освободиться из хватки почтенного профессора. — И кого же вы… нашли?
— Наших древних богатырей! — Вольский отпустил меня и, даже не подумав снять хотя бы шляпу с плащом, помчался к лестнице. — Вы должны немедленно это увидеть, Владимир… Где мы можем разместиться⁈
Вопрос, похоже, был чисто риторический: старик настолько спешил поделиться со мной своими изысканиями, что вполне мог бы начать раскладывать содержимое папки на любой относительно ровной поверхности… за исключением разве что пола. Но ничего похожего на первом этаже он, видимо, не разглядел, поэтому с неожиданной для своего возраста прытью взлетел по ступенькам на второй.
Когда я подоспел следом, Вольский уже оккупировал диван в гостиной и, громыхнув папкой о низкий столик, развязал тесемки и жестом фокусника извлек наружу сразу с десяток газетных вырезок. А за ними сложенную вдвое бумагу с рукописным текстом и печатью — то ли рапорт, то ли письмо. А за ними…
— М-м-м… Петр Николаевич, — Я скосился на дверь, за которой остались дед Федор с сиятельным графом Милютиным. — Не хотелось бы вас торопить… Но нельзя ли как-нибудь покороче?
— Обещаю, я займу совсем немного вашего времени, Владимир!
Вольский закивал, стряхивая со шляпы тяжелые капли. Они летели куда попало, и изрядная часть угодила прямо на драгоценные документы. Вольский тут же заохал, попытался вытереть, но только размазал воду по листу. И только когда чернила чуть расплылись, наконец, опомнился и снял шляпу. А потом вскочил и принялся стаскивать насквозь промокший плащ, заливая все вокруг.
Разговарить ему это, впрочем, ничуть не мешало.
— Вы слышали что-нибудь о Трофиме Хромом из Коломны?.. Нет, конечно же, не слышали. Он жил слишком далеко от столицы, и газетчики при жизни обходили его своим вниманием. — Вольский сбросил плащ прямо на спинку дивана, уселся и принялся искать нужную среди пожелтевших от времени вырезок. — Где же… Вот она! Обратите внимание — восемьдесят пятый год!
На видавшем виды клочке бумаги красовался заголовок и чуть ниже — фотография. Настолько дурного качества, что не так и не успел ее только рассмотреть прежде, чем Вольский отобрал у меня свое сокровище и принялся зачитывать вслух.
А может, и вообще наизусть.
— … тринадцатого сентября в подмосковной Коломне скончался известный местный знахарь и целитель Трофим Медведников, которого соседи и другие жители города считали божьим человеком и даже святым. На его счету…
Вольский разогнался так, что я разобрал от силы половину слов. Однако и оставшихся хватило, чтобы понять, что речь идет то ли о юродивом, то ли вообще о шарлатане. Человеке, вероятно, не лишенном таланта. Но не того, которым могли похвастать Владеющие, а самой обычной способности обманывать доверчивых сограждан.
В общем, примерно через полминуты я утратил всякий интерес и к Трофиму Медведникову, и к самому Вольскому, но того это, конечно же, ничуть не беспокоился. Он дочитал до конца вырезку, потом вторую, а за ней почему-то перемахнул разом через двадцать лет и принялся искать какой-то архивный документ из начала этого века. Не забывая, впрочем, сдабривать исторические справки собственными комментариями.
— И на основании этого, друг мой, я берусь утверждать, что якобы умерший осенью одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года Трофим Медведников на самом деле… — Вольский поперхнулся и вдруг закашлялся, со скорбной миной хватаясь за горло. — Господь милосердный, моя глотка…
— Не стоит так надрываться, Петр Николаевич, — вздохнул я. — Принести вам воды?
— Я был бы вам очень признателен, друг мой… Или даже лучше чаю, если можно. — Вольский чихнул в кулак и вытер покрасневший нос. — Признаться, я изрядно продрог.
Видимо, потому, что спешил сюда со своей макулатурой, не разбирая дороги. Наверняка еще и прошелся по лужам, а под конец стоял под дождем без зонтика, тарабаня в дверь.
— Как пожелаете. — Я развернулся к лестнице. — Если мне не изменяет память, Федор Ильич как раз ставил самовар с полчаса назад.
— Прелестно, прелестно! — Вольский лихо сгреб со стола свои сокровища и засеменил следом. — А я тем временем успею рассказать вам, почему наш якобы покойный знахарь на самом деле не кто иной, как…
Я приготовился было выслушивать очередную тираду с полубезумными теориями, которые звучали, пожалуй, даже красочнее тех, что озвучивали по одному известному телеканалу в начале двадцать первого столетия. Но, видимо, ее величество судьба решила избавить меня от подобного удовольствия: выходя на лестницу, Вольский зацепился плечом об угол, ойкнул, и вся его коллекция бумаг и газетных вырезок разлетелась по ступенькам.
— Вот к чему порой ведет поспешность. — Я покачал головой. — Позвольте я помогу вам.
— Нет! — Вольский плюхнулся на колени и принялся сгребать упавшие листы. — Нет, друг мой, это моя ошибка — мне и исправлять. А вас я, пожалуй, попрошу велеть подать чаю… Богом клянусь, если я не выпью чего-нибудь горячего — к утру и вовсе не смогу разговаривать!
Я бы определенно нашел в подобном исходе немало положительных моментов, но сообщать об этом бедняге Вольскому, конечно же, не стал. Прислуга уже разошлась по домам, так что возиться с чашками мне предстояло самому: спуститься вниз, зажечь свет на кухне, убедиться, что самовар еще не остыл…
Поднос отыскался в одном ящике, а в соседнем я откопал посуду. Баранки на столе лежали еще с обеда, но как будто еще не превратились в сухари. Я водрузил их на блюдце, вернулся к самовару, взялся за краник и…
Не знаю, что сработало раньше. То ли истошно завопившая чуйка, то ли чужое заклятие, которое рвануло где-то рядом, выплевывая в эфир целое море энергии. Охранные чары все-таки чуть опоздали. И через мгновение «выстрелили» все разом, будто извиняясь за собственную нерасторопность.
Я еще толком не успел понять, что именно происходит, а тело уже действовало само: оставило кран, развернулось на каблуках ботинок и, зацепив рукавом поднос на столе, помчалось к выходу с кухни на запредельной для обычного человека скорости. Звон разбитой чашки раздался за спиной, только когда я уже подхватил со столика у входа «браунинг» и одним прыжком взлетел на лестницу.
Понимая, что все-таки не успею.
Выстрел громыхнуло коротко и хищно. Кто-то — кажется, дед Федор — выругался, и револьвер снова залаял, выпустив еще три пули. Одну за другой, чуть ли очередью. И чуть позже, четвертую.
Последнюю.
Первым я нашел Вольского. Почти там же, где оставил его, уходя вниз — старик сидел в паре шагов от лестницы, привалившись к стене плечом. Одной рукой он со стоном зажимал окровавленный живот, а второй до сих пор держал свои бумажки, будто даже смерть не смогла бы заставить его с ними расстаться.
— Там… — едва слышно прошептал он, кивая куда-то в сторону гостиной. — Он еще…
Дым от пороха ударил в ноздри, разом перебивая даже густой запах крови. Похоже, стреляли примерно отсюда, почти от самой двери, рядом с которой рухнул дед Федор. Все три пули вошли рядом, в самую середину могучей груди, пробивая ребра и впиваясь в сердце. И не оставляя ни единого шанса — после такого в живых останется разве что Владеющий. Старик уже был мертв, когда шагнул из комнаты навстречу собственному убийце. Но даже сейчас еще сжимал огромные кулачищи, будто до сих пор собирался любой ценой защищать не слишком-то симпатичного ему гостя.
Милютин лежал чуть дальше. Его наверняка прикончили первым — одной пулей прямо в лоб. Как в тире: похоже, все случилось так быстро, что бедняга не успел даже дернуться.
А стрелок исчез. Я осторожно заглянул в комнату, потом вернулся обратно в гостиную, но так никого и не нашел. Таинственный убийца не прятался за диваном, не пытался скрыться за шторами или выбраться в окно, не поджидал меня под дверью. Просто испарился, оставив после себя только звенящую в эфире мощь Таланта и запах пороха.
Как сквозь землю провалился.
Глава 20
— Ну же, напрягите память, Петр Николаевич. — Геловани для пущей убедительности сначала склонился над диваном, а потом и вовсе опустился на корточки. — Так не бывает. — Люди не появляются из ниоткуда и уж тем более не исчезают без следа.
— Богом клянусь, Виктор Давидович, — слабым голосом отозвался Вольский. — Он просто вышел из гостиной, убил тех двоих несчастных, потом выстрелил в меня — и вернулся обратно.
Старику повезло: даже для человека его возраста рана оказалась неопасной. Я заговорил кровь, а дежурный целитель из Ордена прибыл уже через четверть часа. И сразу следом за ним Геловани с целой сворой жандармов в штатском. Они прочесали весь особняк сверху донизу и теперь заходили, кажется, уже на третий круг.
Но, конечно же, так ничего и не нашли.
— Убийца вернулся обратно. — Я неторопливо прошагал наискосок через гостиную. — Значит, примерно сюда, в это самое место… И исчез?
— Петр Николаевич никак не мог видеть его. — Геловани вернулся к лестнице. — Не эту часть комнаты.
— Зато я мог, — буркнул я. — Не буду обманывать — я действительно был… скажем так, несколько встревожен. Но все же не настолько, чтобы не заметить здесь целого человека.
Высокого, седовласого, с бородой. Одетого в черное и немыслимого быстрого — вот и все, чем смог поделиться с нами Вольский. Лица он разглядеть не успел… Впрочем, даже подробное описание вряд ли бы что-либо изменило. Если в мой дом и решил наведаться сам неуловимый колдун, в следующий раз мы увидимся нескоро: этот злодей явно не из тех, кто каждый день прогуливается по улицам среди простых смертных и может угодить в руки бдительного городового на перекрестке.