— Доброго дня, судари. — Горчаков по очереди пожал руки нам с Геловани. — Вижу, вы потрудились прибыть заранее. Славно! Полагаю, уже скоро здесь станет весьма тесно.
Действительно, уже почти все места были заняты, а народ все продолжал прибывать. И в таком количестве, что даже выделенный под заседания Государственного совета большой зал Мариинского дворца понемногу начинал казаться тесноватым. Разговоры вокруг сливались в один сплошной белый шум, а когда где-то за спиной сверкнула вспышка фотоаппарата, я, наконец, сообразил, что сегодня состоится не обычное мероприятие, а что-то из ряда вон выходящее.
— Ты, наверное, хочешь узнать, зачем мы вас позвали? — поинтересовался Иван, опускаясь в соседнее кресло. — Сейчас увидишь. Князь Сумароков собирается выступить перед Государственным советом и…
— Сумароков⁈ — переспросил я.
Мы с Геловани молча переглянулись. Полторы недели самой осторожной слежки за его сиятельством не дали никаких ощутимых результатов. Напротив, Сумароков выглядел на редкость добропорядочным гражданином и почти не выходил из дома. Разумеется, нам по должности полагалось иметь какое-никакое представление о его политических взглядах, но сыскари никогда не лезли в дела Госсовета без особой надобности, так что новость, мягко говоря, стала для нас сюрпризом.
Ничего себе совпадение.
— Он самый. — Иван нахмурился, сложил руки на груди и откинулся на спинку кресла. — Ни для кого не секрет, что князь уже давно придерживается весьма либеральных взглядов. Так что от сегодняшней речи стоит ожидать любой пакости!
— Ваше высочество думаете, что Сумароков как-то связан с заговором? — уточнил Геловани.
— Почти наверняка. — Вместо Ивана почему-то ответил Горчаков. — Но, к сожалению, у нас нет никаких доказательств, а сыскари не слишком-то спешат их предоставить.
Геловани недовольно поморщился, но все-таки промолчал. Формально политическими делами занималась тайная канцелярия, а не полиция, однако новая должность подразумевала и новые обязанности, так что в каком-то смысле замечание Горчакова было камнем и в наш огород.
— Можете не сомневаться, все виновные непременно будут найдены и наказаны, — ровным тоном произнес Геловани. — В свое время конечно же. Вы не хуже меня знаете, что случится, если жандармы начнут хватать всех подряд.
— О, не подумайте ничего такого, князь! — Горчаков даже чуть привстал в кресле. — Конечно же, мы все желаем поскорее увидеть результаты наших трудов, однако торопиться не следует ни в коем случае. Порой поспешность даже более опасна, чем промедление!
— Просто понаблюдай за всем этим сбродом, — Иван едва заметно толкнул меня локтем. — Знаю, тебя не интересует политика, но среди друзей старика Меншикова могут быть и те, кто связан с этим вашим колдуном… Может, он и сам сейчас здесь?
Вполне разумная мысль, хоть и сомнительная. Но одно ясно: что бы ни задумал говорить Сумароков, он наверняка делает это или с разрешения, или вовсе с прямого указания своего покровителя. А значит, тот вполне мог явиться и понаблюдать. В такой толпе, да еще и с умением менять личины, как перчатки — легче легкого.
Я даже попытался прощупать публику в зале. Но конечно же, без особого результата: сегодня в Мариинском дворце собрались сильнейшие Владеющие Петербурга, и концентрация Таланта вокруг оказалась такая, что мое внутреннее око буквально ослепло. Членов Госсовета было не так уж много, всего несколько десятков, а остальные места занимали почетные гости, главы наследники знатных родов, их наследники, непонятные визитеры на птичьих правах — вроде нас с Геловани…
И, конечно же, журналисты. Дюжина голов, а то и две. Акулы пера каким-то непостижимым образом подвинули даже почтенных старцев в первых рядах, а рыбешки калибром поменьше расположились вдоль стен. Особенно раздражали фотографы: чуть ли каждый считал своим долгом поймать в прицел объектива его высочество цесаревича, и треск вспышек слышался со всех сторон.
Кто-то основательно постарался, чтобы на закрытом для глаз и ушей простых смертных заседании оказалось как можно больше людей. И наверняка постарался не случайно. Судя по недовольным и слегка опешевшим физиономиям Ивана и Горчакова — явно не они.
Значит, консервативное «правое» крыло Госсовета не при делах. Император, скорее всего, тоже — Александр всегда отличался склонностью к умеренности, порядку и почти армейской дисциплине. И такого бедлама на заседании высшего законосовещательного органа точно бы не потерпел. Так что вариантов, в общем-то, и не осталось: эту шушеру всеми правдами и неправдами нагнали сюда то ли сторонники и друзья покойного Меншикова, то ли…
Нет, никакого другого расклада придумать я так и не смог, а когда в сторону трибуны направился виновник торжества — его сиятельство князь Сумароков собственной персоной — впечатление лишь усилилось. Слишком уж нагло его сиятельство пер напролом к возвышению в дальнем конце зала, разве что не расталкивая плечами замешкавшихся журналистов, государственных мужей с золочеными эполетами и даже суровых генералов из штаба. Шел ровно, не останавливаясь.
И только уже на ступеньках развернулся, будто бы невзначай поправил галстук и широко улыбнулся, позируя перед фотокамерами. Видимо, ничуть не сомневался, что сейчас все будут смотреть только на него. И что завтра на первые полосы столичных газет он попадет именно таким: обаятельным, изящным, одетым с иголочки и почти до неприличия привлекательным.
С такого расстояния я не мог как следует разглядеть выражения лица Сумарокова, но почему-то ничуть не сомневался, что оно буквально сияет самоуверенностью. Однако его сиятельство не обладал ни серьезным государственным чином, ни положением, ни каким-то особенным Талантом, ни даже запредельным богатством. Ни, как я уже успел убедиться, отвагой или хотя бы тем, что обычно называют мужественностью. Конечно, при нем все еще оставался титул, однако в зале, буквально набитом под завязку князьями и графами, едва ли стоило на это полагаться.
И все же Сумароков вел себя так, будто вдруг ни с того ни с сего вымахал на две головы выше всех здесь присутствующих — причем во всех смыслах сразу. Даже фигура увешанного орденами седобородого старца за огромным деревянным столом на самом верху на фоне его сиятельства… скажем так, несколько терялась.
— Прямо сияет, собака, — едва слышно выругался Иван. — Гнать бы его отсюда. Поганой метлой…
Но Сумароков уже занял положенное место за трибуной и теперь выжидательно поглядывал то на публику в зал, то на председателя за спиной. Пока тот, наконец, не заговорил.
— Господа члены Государственного совета и уважаемые гости! — Орденоносный старикан увесисто стукнул по столу деревянным молоточком. — Начнем, пожалуй… Слово предоставляется заместителю директора департамента таможенных сборов коллежскому советнику его сиятельству князю Павлу Антоновичу Сумарокову!
Значит, заместитель. И чин всего-то навсего по шестому классу — не самая значимая фигура. А уж на фоне присутствующих здесь министров так и вовсе пшик… Кому-то пришлось приложить немало усилий, чтобы такой мелкой сошке, как Сумароков, выделили время на целую речь на заседании Госсовета.
И я, кажется, уже начал догадываться — кому.
— Благодарю, Дмитрий Мартынович, — хорошо поставленным голосом отозвался Сумароков — и тут же развернулся в зал. — Приветствую вас, милостивые судари! Попросту отнимать время у собравшихся в этих стенах достойнейших представителей дворянского сообщества с моей стороны не просто бестактно, но и в высшей степени неразумно. Так что нам, без сомнений, следовало бы перейти прямо к делу…
Сумароков смолк чуть ли не на полуслове. И не потому, что выдохся — похоже, ожидал то ли аплодисментов, то ли еще чего-то… А может, просто нагонял серьезности театральной паузой.
— Прошу вас, Павел Антонович, продолжайте, — хмуро проговорил председатель.
— Разумеется. — Сумароков чуть склонил голову. — Однако перед тем, как я перейду непосредственно к основной части моего выступления, позвольте напомнить всем здесь присутствующим о важнейшей вехе истории в нашего отечества. Об особенном, поистине эпохальном событии, которому старейшие из нас были свидетелями — лично. Речь пойдет о дне пятого марта одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года. — Сумароков набрал в легкие воздуха и закончил: — Когда впервые был обнародован и во всеуслышание оглашен высочайший Манифест о Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей!
— Вот ведь паскуда… — прошептал Иван, сжимая кулаки. — Ты посмотри!
Глава 22
Пока я непонимающе морщился, остальные понемногу «закипали». Куда более искушенные в политике Иван и Геловани, похоже, уже сообразили, к чему клонит Сумароков, а Горчаков — с его-то опытом в таких вот собраниях, риторике и всяческих подковерных играх — и вовсе наверняка уже знал всю пространную речь его сиятельства наперед.
И она старику почему-то очень, очень не нравилась.
— Событие исторического масштаба, не правда ли? — Сумароков старательно изобразил что-то вроде мечтательной улыбки. — Решение великого и благого ума, явно указавшее всем на то, что держава готова отказаться от поистине варварских пережитков прошлого и устремиться вперед. Не сомневаюсь, что сейчас людям даже моего возраста кажется дикостью и сущей нелепицей сам факт возможности того, что в современном мире и обществе один человек может владеть другим, как скотиной… Однако это было! И наше с вами отечество было подобно древним империям вроде Греции или Рима, которые строили свое благополучие на крови и костях рабов!
Я своими глазами видел, как зарождается и крепнет в Российском царстве крепостное право и никогда не считал себя его сторонником. Однако прекрасно помнил, насколько и чем именно оно отличается от полноценного рабовладения античного мира или начала Средних веков. Вещавший с трибуны Сумароков наверняка знал все юридические и законодательные нюансы прошлых столетий куда лучше меня, и все же ничуть не стеснялся проводить параллели… Явно неспроста.