ечего гордиться руководителю, что он выдвигает молодежь, если эта молодежь разменяла четвертый десяток.
В восемь лет Моцарт создал свои первые сонаты и симфонии.
В двадцать лет Миклухо-Маклай проводил исследования на Канарских островах.
Могут возразить: это, мол, люди исключительные. Да, исключительные.
Но если бы Миклухо-Маклай работал в научном институте, где не очень рискуют выдвигать молодежь, мы бы о нем, возможно, ничего не знали.
Глава института высказался бы примерно так:
— Что? Есть предложение послать Миклуху? Не серьезно это, товарищи. Молод еще. Имени у него нет, известности никакой. Пусть рядовым послужит, потаскает планшет начальника экспедиции.
Но если служить только рядовым и постоянно таскать планшет начальника, можно и в сто лет умереть, не сделав ничего значительного.
Впрочем, оставим исторические примеры. Есть примеры новые, рожденные последними днями.
Кто стал Колумбом космоса, первооткрывателем далеких заоблачных пространств? Юрий Гагарин, двадцати семи лет.
Кто вслед за ним отправился в длительное космическое путешествие и за сутки преодолел расстояние в два раза большее, чем от Земли до Луны? Герман Титов, двадцати шести лет.
И после этого странно, конечно, слышать подобные разговоры:
— Мы открыли молодой талант и доверили ему…
— А сколько лет этому таланту?
— Ну, человек моего возраста.
— А вам сколько?
— Сорок три вчера было.
Любопытно! Доверили все-таки! Рискнули снять с человека ремешок, на котором водят годовалых детей, и разрешили топ-топ самостоятельно. И человек не упал, пошел. Может быть, на первых порах не очень уверенно, ведь от ремешка отвыкать надо.
В одном районе товарищи долго терзались сомнениями: выставлять кандидатуру В. в секретари райкома комсомола или нет?
Их спросили:
— Почему вы сомневаетесь?
И послышался ответ:
— Да молод еще…
А что, секретарь райкома комсомола должен быть стар?
Вот какие возникают парадоксы!
Молодость боится недоверчивых людей. Не менее неприятны для нее и те, кто заботится о росте молодежи формально, моды ради.
Создали на заводе молодежный участок, помогли ему поначалу, подняли на щит. О нем и газеты пишут, и радио по заявкам молодых производственников вальсы передает, и кинохроника ленты накручивает. Начальника участка и бригадиров в президиумы сажают.
И все для чего? Для того, чтобы пошуметь, кому-то что-то показать, пыль в глаза пустить. Ведь участок в первый месяц план перевыполнял, а потом и детали ему начали подавать с задержкой, и инструментом не обеспечили. Ребята, так увлеченно взявшиеся было за дело, поохладели. Но этого не замечают. Шумиха продолжается. И в кадрах кинохроники вместе с комсомольцами мелькают их старшие товарищи, «друзья молодежи».
Кто после этого скажет, что они отстали от времени, что они недоверчивы и консервативны?
…О чем только не ведут разговор люди, если есть у них свободное время!
Но нам не хотелось бы, чтобы случайно услышанная нами беседа не нашла своего продолжения. Лучше перенести ее в деловые кабинеты, в залы серьезных, авторитетных заседаний..
И пусть в повестке дня этих заседаний значится вопрос «О работе с молодыми кадрами». А дальше, как обычно: «Слушали… Постановили…».
Не откажите в удовольствии
В каждом жанре есть свои традиции.
Критики, например, очень любят делать сноски. Критический труд, не украшенный мерцающими звездочками сносок, выглядит до серости бледно и до обидного убого. Сразу видно: автор не эрудит. Наверно, даже филфака не кончал.
Зато какую впечатляющую силу имеет статья или монография, где на каждой странице внизу: «Лафарг, том I, стр. 37», «Тит Лукреций Кар. „О природе вещей“…», «В. Ермилов. Сочинения…»!
Иногда бывает так, что статья еще не началась. И ничего не написано. Сиротливо наличествует только заголовок. Но рядом с ним уже звездочка. Внушительно и научно!
Пусть не обидятся критики на то, что у них отнимают монополию на сноски. Именно этот прием мы и хотим применить.
Есть предложение — поставить звездочку. Есть соображение — дать под тем же знаком сноску: «Случаи, описанные здесь, действительно имели место. Одни из них — личные наблюдения автора, другие взяты из писем читателей».
Случай № 1. Петр Сергеевич Проскурин, наладчик по должности, прибыл в санаторий. Его мечта об отдыхе под знойным солнцем юга, о целительных ваннах, о купании в нежных, теплых волнах Черного моря сбылась.
С чувством трепетной радости в сердце и блаженной улыбкой на лице ступил он на обетованную санаторную землю.
— Скажите, к кому мне обратиться? — спросил он повстречавшуюся на аллее женщину в белом халате.
— Что, с путевкой приехали? — безразличным тоном сказала она. — Ох-ох, куда мы вас всех девать будем!..
Последнее относилось уже к заботам дежурной сестры.
— Садитесь, — предложила сестра. — Сейчас заполним анкетку. Берите градусник, дайте рубль на прописку, паспорт. Так-так. Сейчас пойдете в санпропускник, под душем поплещетесь. Там, правда, очередь — заезд большой, — но обедать вы все равно опоздали… Вот наискосок магазин, колбасы пока купите. Ценные вещи лучше сдать. Дальше так: пойдете представиться главному врачу. У нас такой порядок. Немножко подождать придется в приемной: у него народу много… Ну, а положим мы вас в изолятор… Теперь отвечайте: фамилия, имя, отчество, возраст, женат, дети есть? Что же вы молчите?
Петр Сергеевич сидел с постным лицом. От слов «санпропускник», «изолятор», «приемная» он впал в тихую задумчивость.
— Почему же в изолятор? — жалобно спросил он. — Я же здоровый.
— Я понимаю, больной, что вы здоровый. Но вы тоже должны понять, что мест у нас нет.
После того как исповедь окончилась и «дело» на Проскурина было заведено, сестра дала еще одно напутствие:
— Ознакомьтесь с распорядком дня. Он соблюдается строго. Кто нарушает, тех мы немедленно выписываем и сообщаем по месту работы…
Петр Сергеевич покорно перенес все испытания, предсказанные сестрой. Через два часа он стоял уже на пороге изолятора.
— А где ваш чемодан? — спросила няня. — Идите заберите и сдайте в кладовку. Нужные вещи возьмите с собой. Учтите: кладовка работает два раза в неделю…
За несколько «рейсов» Проскурин перетащил свои вещи в изолятор, а пустой чемодан оставил в гардеробе.
Наконец можно прилечь. Но едва начал Петр Сергеевич расшнуровывать ботинки, явилась сестра:
— Пожалуйте на прием к лечащему врачу.
Сорокаминутная беседа с врачом протекала живо и увлекательно. Врач сыпал вопросами: «Болели ли вы в детстве свинкой?», «Не было ли среди родственников психических больных?», «Как у вас с алкоголем? Пьете много?»
В заключение врач посоветовал больше дышать свежим воздухом и питаться. При этом заметил:
— Сейчас диетсестра звонила, просила передать, что вы будете ходить в столовую в третью очередь.
…А где-то рядом плескалось море. Где-то по соседству люди отдыхали.
Случай № 2. Инженера Савченко наградили охотничьим ружьем. Наградили за большие заслуги и, как сказал выступавший на торжественном собрании металлургов представитель вышестоящего главка, «за дерзновенное новаторство».
В антракте между торжественным заседанием и художественной частью многочисленные коллеги инженера крепко пожимали ему руку и недвусмысленно намекали на то, что большую награду надо как-то отметить.
Герой дня тепло принимал поздравления, но от того, чтобы «как-то отметить», воздержался. И правильно воздержался. Одно дело — зачитанный приказ, другое — ружье, которое должно быть вручено по этому приказу.
Савченко ждал награды месяц-другой, наконец позвонил в главк:
— Что там с моим ружьем?
— Не волнуйтесь, вы его получите…
Ждал еще несколько месяцев. Снова позвонил.
— Это Савченко, — доложила секретарь начальству, — все какое-то ружье вымогает…
Она сказала слишком громко, и телефон донес до инженера этот разговор. Он горько обиделся и больше не звонил.
Через полгода, когда Савченко работал уже на другом заводе, его вызвали в главк.
Открывая дверцу шкафа, секретарь сказала:
— Все уехали на совещание. Просили передать вам ружье. Вон оно. Берите сами, я боюсь… И кстати, распишитесь…
Случай № 3. Супруги Дмитриевы жили вместе восемнадцать лет. У них родилось четверо детей. Старшему — семнадцать, младшему — тринадцать.
Был, однако, в этом браке существенный дефект: загсом он не регистрировался. В маленьком городе все знали Алексея Петровича Дмитриева и его жену. И когда один из них давал доверенность другому на получение денег, кассиры даже паспорта не спрашивали.
Но вот супруги решили под давлением некоторых обстоятельств оформить свои отношения официально.
В воскресенье с присущей в таких случаях торжественностью они отправились в загс.
Торжествовали, правда, недолго. Строгая регистраторша, окинув их изучающим взглядом, каким смотрит следователь на человека, подозреваемого в трех рыночных кражах и одном вооруженном ограблении, сказала:
— Понимаю. Разведенные? Документы о прежних расторжениях есть?
— Да мы ни в каких других браках не состояли!..
— Хорошо. Пишите заявку. Приходите через две недели.
— А почему не сейчас?
— Не сразу. Продумайте. Взвесьте. Может, передумаете…
— Да мы восемнадцать лет…
— Ничего не значит.
— За дверью соседи. Свидетели.
— Мы не суд.
— Вот дети под окном…
— Все на общих основаниях.
Водители такси — двух «Побед» — получили за простой и укатили. Домой новобрачные шли пешком. Детей, чтобы те несколько порассеялись, отправили в кино…
Итак, три случая. В них есть общее: у людей отняли радость, зря омрачили торжество. Может быть, иные возразят нам: важен, мол, конечный результат. Проскурин неплохо отдохнул, загорел, Савченко без промаха бьет зайцев из долгожданного ружья, а супруги Дмитриевы через две недели все-таки сочетались законным браком.