* * *
А ангел был именно в натуральную величину. Да еще и с крестом. На что Дмитриев мне и указал. Прослышав, на какую тему я пишу, он решил внести ясность. И мне вдруг стало понятно, что за фасадом бесшабашного поэта-групповода в нем прячется серьезный практикующий мыслитель, способный не только создавать глубокие человековедческие теории, но и внедрять их, так сказать, в жизнь.
“Понимаешь, дорогой, — написал Виталик, — все, что ты обо мне придумал, — форменная ерунда, потому что я ничего такого не говорил, а если и говорил, то не помню. Вся эта путаница происходит потому, что человечеством важность работы экскурсовода, или, как еще говорят, групповода, пока не до конца осознана. Экскурсоводы, если хочешь знать, это базовая ячейка по формированию коллективного бессознательного. Делают они это, как правило, через посредство архитектуры. Но не только. Вот, например, излагая туристам историю Зимнего дворца и архитектурного ансамбля Дворцовой площади, я обязательно останавливался у Александрийского столпа, чтобы сообщить дату его возведения, фамилию архитектора, рост, вес, а также поклясться в том, что стоит он безо всякого фундамента — исключительно благодаря собственной тяжести. Конечно, среди экскурсантов попадались строители, инженеры и даже прорабы, которые рады были вступить в спор на любимую тему. Но я не спорил. Я давал всем высказаться. Уже тогда, при тоталитаризме, я исследовал возможности манипулирования народом в условиях демократии. Поэтому возможность высказаться я давал каждому. Я даже делал вид, что побежден их доводами. Но зато когда я как бы мимоходом добавлял, что колонну венчает фигура ангела с крестом, выполненная в натуральную величину, никто уже не спорил. Они это запоминали навсегда и передавали детям. Как и то, что внутри колонны спрятан некий механизм, с помощью которого фигура ангела медленно поворачивается вокруг своей оси на 375,5 градуса в час. Вместе с крестом. Ты скажешь: этого не может быть! И будешь прав. Но через несколько секунд кто-нибудь из недавних скептиков обязательно произносил: "И все-таки она вертится. Чуть-чуть уже сместилась". Конечно, с моей стороны было бы нескромно сравнивать свои легкие жизненные неудобства со страданиями тех, кто шел на костер. Но, дорогой Ефим, положа руку на сердце, не по этой ли схеме людям внушили, что вертится земля? Теперь они об этой проблеме даже не задумываются, они уже, можно сказать, рождаются с этим далеко, прямо скажем, не бесспорным убеждением. Как и с тем, например, что Вселенная бесконечна. Ну кто, скажи на милость, эту бесконечность видел? И таких примеров можно привести множество. Моя же задача более конкретна — создание иллюзий для удлинения человеческой жизни. Ты ведь сам говорил за столом (помнишь ту квартирку рядом с Невским, где ты еще пил водку сразу из двух рюмок?), что жизнь — это избавление от иллюзий. Следовательно, чем больше иллюзий, тем длиннее жизнь. Я эту формулу углубил, опытным путем убедившись, что жизнь наша — не просто иллюзии, а иллюзии, в которые мы свято верим. Фактор веры никак нельзя исключать. Поэтому, повторяю, я и вижу свою великую задачу в том, чтобы посредством увеличения иллюзий удлинять человеческую жизнь.
Люди просто рождены для того, чтобы им что-то внушали. Поэтому им и внушают. И когда мне говорят, что попадаются отдельные экземпляры, не поддающиеся внушению, я этому не верю. Бывали, конечно, среди туристов дотошные диссиденты, которые изначально ставили под сомнение компетентность групповода. Спросит, например, такой с ехидной насмешкой: "А не скажете ли, уважаемый, как фамилия архитектора, построившего это здание? А то я что-то запамятовал". И ждет, собака, моего провала. Но у меня на такие случаи всегда был ответ: "Этот бывший доходный дом построен по проекту известного русского архитектора Андрея Штакеншнейдера". И все, никаких вопросов. Умных нет, а дуракам какая разница, кто его построил? Штакеншнейдер так Штакеншнейдер. Народу-то что?
Но дело не только в архитектуре. Важен еще и личный пример. Как-то привезли мы туристов из Сибири на обед. А было это тогда, когда только-только появились чайные пакетики и сибиряки их никогда еще не видели. Так вот, выдали им горячую воду, сахар и эти самые пакетики. А что делать с ними — сибиряки и не знают. Видя такое дело, я сначала сожрал сахар, потом взял пакетик в рот и стал прихлебывать кипяток. И что ты думаешь? Все тридцать человек сначала сожрали сахар, взяли пакетики в рот и стали прихлебывать кипяток. Зрелище — незабываемое: из тридцати ртов свисают тридцать ниточек с цветными бирками. И если бы не вмешательство никому не нужных просветителей, так бы и пили чай по всей России-матушке. Потому что экскурсовод, дорогой Ефим, это не просто так. Это учитель жизни. Это проводник, подобный дантовскому Вергилию. Это человек, на многие годы вперед определяющий бытие и сознание.
А теперь прощай. Но в заключение хочу тебя предостеречь: ты встал на опасный путь прозаика, чреватый сменой привычек, убеждений и потерей качества. Поэтому позволь напомнить тебе стих, адресованный злыми современниками поэту Илье Эренбургу в те дни, когда он, окончательно перейдя на прозу, сотворил роман "Буря":
Говна полно в литературе.
Об этом знают все давно.
А он, мятежный, пишет "Бурю",
как будто "Буря" не говно.
Вот на этой назидательной ноте разреши закончить. Хоть сам я назиданий не люблю, но ради друга готов поступиться принципами. Виталий”.
* * *
Сопровождаемый огромным черным котом и утопая в собственных пейсах, памятник Рабиновичу не только ходил и разводил руками, но еще и нагло разговаривал, совсем как его однофамилец, поэт и алхимик Вадик, который никогда не упускает случая высказаться. Поэтому, усомнившись в его подлинности, я и ляпнул:
— А памятники разве ходят?
— Э-э-э, молодой человек, — укоризненно сказал памятник Рабиновичу. — Я вижу большую небрежность в вашем образовании. Памятники не только ходят, они даже скачут. Или вы забыли, как скакал по Петербургу Медный всадник за бедным Евгением? Еще как скакал, я вам скажу! Нынешняя молодежь в Одессе думает, что “Петр I” — это только салат из меню кафе “Фанкони”, которое, кстати, теперь расположено не там, где раньше. Таки нет — это еще и памятник. А как ходил Командор! Боже мой, как ходил Командор! Он же не ходил — он ступал! Вы можете себе представить, чтобы я ступал, как Командор? Нет, вы не можете себе это представить. И правильно! Потому что я не Командор, я — Рабинович. А это говорит о многом, если вы понимаете.
— Но все эти памятники выдумал Пушкин, — упорствовал я.
— Э-э-э, молодой человек, — обиделся за Пушкина Рабинович, — Пушкин ничего не выдумал. Что он мог выдумать, этот Пушкин? Не хотите ли вы сказать, что он и Терца выдумал? — подозрительно спросил он. — Такое не выдумывают. Такое можно только породить. И он его, таки да, породил совместно с небезызвестной в ту пору в Одессе красавицей и воровкой Маней Терц, в девичестве — Матильда фон Рябоконь. А произошло это в июле 1823 года на шикарном ложе “Северной гостиницы”, принадлежавшей известному французскому негоцианту Шарлю Сикару. Таким образом, Терц — внебрачный сын Пушкина. И чтоб ваш Синявский так был здоров, если он знает, в какую семейку он попал.
— Не верю! — категорически заорал я. — Ни одному слову не верю! Если бы это было так, все бы уже знали. Все загадки про Пушкина уже давным-давно разгаданы.
— Это не загадка, — возразил памятник Рабиновичу. — Это целый бином. Можете дать ему название “Бином Рабиновича”. А? Хорошо звучит? И, между прочим, ни один бином еще не отгадали.
— Все равно не верю, — упрямился я.
— А вы проверьте, — поощрил Рабинович. — Обязательно проверьте. Правда, они, — тут он почему-то заозирался по сторонам, — они попытались замести следы. Они даже ту самую кровать, ну, вы понимаете, какую кровать, украли и куда-то дели. Но Бог все видит. И каждая кровать, которой они пытались заменить ту, ну... вы понимаете, прежнюю кровать, так вот... все эти кровати тут же разваливались. И так разваливались, что ни один одесский столяр их не мог больше собрать.
— Подождите, но Синявский — это Синявский, а Терц — совсем другое дело.
— А что, вы их как-то отличаете? — удивился Рабинович. — Вы хоть знаете, что у них на двоих была одна общая жена? Милая, надо сказать, женщина. Не дай бог такую в дом. Чтобы люди не подумали что-нибудь лишнее, она выступала сразу под несколькими фамилиями и даже, скажу вам по секрету, имела не один день рождения, как у всех людей, а целых два. Так вот, даже такая жена их не отличала. Впрочем, как и они ее. Когда она по утрам спускалась к завтраку, они ни за что не могли понять, какая из них будет разливать чай — та, что родилась до Нового года, 27 декабря, или та, что появилась на свет после него — 4 января. А вы говорите.
Бред какой-то!
— Но... Но этого не может быть, — упрямо твердил я. — Терца я видел на Привозе не далее как сегодня.
И тут же заткнулся. А с чего это я взял, что это был Абрашка Терц? И не схожу ли я с ума? Ведь если даже так, то лет-то ему должно быть сколько? Нет, полный бред.
— И что из этого следует? — радостно отозвался этот кусок скульптуры. — Вчера на Приморском бульваре я видел императрицу Екатерину под ручку с графом Орловым, чтоб они были здоровы. Люди есть люди. Они живут когда хотят, где хотят и с кем хотят. Вы еще в этом убедитесь, мой юный друг. Это только мне не повезло. Я должен, как привязанный, стоять на камне в саду. А этот Цербер, этот Навуходоносор, этот директор музея, чтоб ему понизили зарплату, смотрит, чтобы я никуда не ушел, и чуть что — бежит за мной по улицам, как пятый номер трамвая бежит к Ланжерону.
* * *
Только этого мне не хватало. Ну кто мне в конце концов этот Синявский? Не брат и не сват. И что я вообще о нем знаю? Да ничего. Статью мы с ним, правда, напечатали: “Что такое социалистический реализм?” Все еще побаивались, нос воротили, а мы напечатали. Замечательно. Хотя, что это за реализм такой социалистический, по-моему, до сего дня никто не знает. И чем он отличается от капиталистического? И за все это меня уже который год этим Синявским преследуют. На севере — эти,