Маленькое кладбище располагалось в пятнадцати минутах пешком от фермы Акиямы, и отсюда отчетливо виднелась «Сантопия». Высоких домов тут не было, да и вообще домов было мало — одни бесконечные поля, и в ясные дни, а особенно зимой, когда землю покрывает сияющий на солнце снег, все видно как на ладони.
Бо́льшая часть могил скрывалась под снежными шапками: только некоторые были расчищены — наверное, семьи приходили сегодня на кладбище.
— Конечно, сакэ быстро замерзнет… Но это любимый напиток отца, и сестра просила меня принести его.
Анна достала из тканевой сумки пузатую бутылку сакэ «Кэнсин» и воткнула в снег, затем поставила в вазу хризантемы. Палочки благовоний никак не хотели разгораться, и ей пришлось раз за разом все с большим раздражением чиркать колесико зажигалки. Наконец тонкая змейка дыма заструилась в холодном воздухе, наполняя его тяжелым ароматом.
— Это было в две тысячи двенадцатом году, в феврале. Несчастный случай. Отец был на охоте на горе Хосю: охота — его давнее хобби… Поскользнулся на снежной тропе и ударился головой. Сестра с тех пор, как уехала в столицу, только один раз сюда приезжала — на его похороны. Но в Токио мы с ней периодически виделись. Довольно часто, чаще, чем во многих семьях сестры общаются. И с отцом она тоже в Токио встречалась, пока он был жив.
Вслед за Анной Рика и Рэйко сложили перед собой руки в молитвенном жесте и прикрыли глаза. Сияние чистого снега пробивалось сквозь сомкнутые веки. Зимний воздух выхолаживал кожу — даже ресницы, кажется, замерзли.
Рика осторожно спросила Анну, все еще погруженную в себя:
— Ваши родители познакомились и поженились в Токио, верно?
— Да, так. Они работали в маленькой компании в районе Синагава. Мама часто с гордостью рассказывала нам о начале их отношений. Отец — приятный в общении, эрудированный, настоящий джентльмен — был очень популярен среди женщин, и когда мама начала встречаться с ним, сразу стала объектом всеобщей зависти. Это уже потом между ними все разладилось… А когда они только познакомились, мама очень любила отца, и она до сих пор дорожит воспоминаниями о тех временах.
Анна накинула сумку на плечо и пошла к выходу. Стало теплее по сравнению с утренними часами, и дорога влажно заблестела. Снег под ногами теперь был не твердым, как фруктовый лед, а скорее рыхлым, словно щербет. Обувь начала промокать.
— А почему ваши родители вернулись сюда?
— Отец попал в неприятную ситуацию на работе, офисная служба ему осточертела. Да и здоровье дедушки ухудшилось, ему надо было помогать. Родители переехали сюда, когда моей старшей сестре было три года. А в Токио они жили в районе Футю.
Рика до двенадцати лет жила в Митаке и Футю хорошо знала, это было недалеко, но не стала об этом говорить.
Они разминулись с группкой школьниц в высоких сапогах и с ранцами за спиной.
— Судя по всему, ваш отец был прекрасным человеком. И ваша сестра всегда с таким удовольствием рассказывает о нем.
Губы Анны дрогнули в улыбке. Если присмотреться, они были той же формы, что у Манако.
— Наш отец был очень представительным. Настоящий джентльмен. Любил книги, хорошее кино, и уже на заре девяностых отлично разбирался в компьютерах. Параллельно со своим агентством недвижимости он занимался созданием сайтов. Например, сайты городского управления Агано и молочной фермы, где мы были, он делал. У него даже из-за границы были заказы. В округе его все очень уважали. Я обожала отца, но для меня он был слишком умным, и я часто не понимала его рассуждений… А вот сестра с ним часто и помногу беседовала. Они выглядели даже не как отец с дочерью, а скорее… — Анна не договорила. — Наверное, я могу понять, что мама слегка ревновала. Я слышала, как отец говорил сестре: «Ты не такая, как другие дети». Но я никогда не завидовала Манако. Все же у нас была большая разница в возрасте. Мне в детстве нравилось смотреть, как они с папой болтают обо всем на свете.
Анна с теплом говорила о сестре, и Рика находила это странным. Манако доставила столько проблем семье, но, похоже, молодая женщина совсем не держала на нее зла.
— О! А вот тут, где парковка, тут был дом дедушки. Все эти земли принадлежали ему, — воскликнула Анна, указывая на асфальтовую площадку где-то в шестьдесят цубо[68], выделяющуюся среди полей. На парковке под шапками снега стояло несколько машин, а сбоку торчал выцветший рекламный щит. Кажется, там была реклама «Сантопии», но сейчас едва можно было прочесть «Впереди…»
— Дедушка умер, когда я была в четвертом классе начальной школы, а через год и бабушка скончалась… Сестра была очень привязана к ней, и для нее это стало большой потерей. Думаю, поэтому она и перестала приезжать сюда из Токио.
Они подошли к дому. Стоило Анне открыть дверь, как в нос ударил запах керосиновой печки и залежавшей ся пыли. Повеяло теплом. Кажется, Рике это место начинало нравиться.
— Прошу прощения, могу я воспользоваться туалетной комнатой?
Обычно Рика старалась не вторгаться в личное пространство чужих людей, но тут не было выбора.
— Конечно, проходите вон туда.
Анна указала на дверь за гостиной.
В туалете сильно пахло ароматизатором. Рика спустила брюки и колготки, чтобы проверить, нет ли следов крови на трусах. По ляжкам пробежал холодок. Трусы были чистыми, и она облегченно выдохнула. Потом рассеянно огляделась по сторонам. На двери висел большой пучок сухих цветов. Коврик на полу и салфетка на держателе для бумаги были с одинаковым цветочным узором. Когда-то, наверное, ткань была бледно-розовой, но сейчас казалась скорее пепельной. Рика нажала на смыв, и по белому фаянсу полилась мутноватая голубая вода.
Она случайно задела плечом букет и, обернувшись, обнаружила на бачке унитаза большой коричневый лепесток. Подцепила его пальцами и на мгновение задумалась, а затем завернула в салфетку и сунула в карман — можно будет потом выбросить.
Когда она вернулась в гостиную, Анна и Рэйко сидели на диване и рассматривали альбом с фотографиями. Они выглядели, как близкие подруги. Из кухни едва заметно тянуло теплом.
Рика села рядом с Рэйко, и в воздух тут же взвилось облако пыли, засверкав в солнечных лучах, пробивающихся сквозь занавески. Только сейчас она заметила камин. Совершенно неприметный, он выглядел картонной декорацией. Внутри стопками громоздились журналы.
— Вот наш отец. — Анна показала выцветшее фото в альбоме. На нем мужчина лет сорока стоял перед мангалом во дворе дома. Он оказался ниже ростом, чем представляла Рика. Узкие глаза с тяжелыми веками придавали ему немного сонный вид. Густые волосы тщательно уложены: если не присматриваться, может показаться, что на голове черная шапка. Одет в свитер — судя по всему, хорошего качества; глубокий зеленый цвет подчеркивает темные глаза. Вот он сидит перед камином, а вот на кухне со сковородой в руках. На некоторых фото рядом с отцом были запечатлены Анна и Манако в нарядной одежде, но фотографий их матери Мадзако в альбоме не попадалось.
Рика присмотрелась к фотографии Манако, стоящей плечом к плечу с отцом. Попыталась считать что-нибудь для себя, но темные глаза Манако выглядели непроницаемыми, губы были плотно сжаты. Облаченное в школьную форму тело выглядело крепким и сильным, никаких тебе изгибов — сама устойчивость.
— Вот тут я в четвертом классе младшей школы, — сказала Анна. — В школе тогда попросили провожать детей на занятия и забирать с них. Мама была слишком занята, так что в основном этим занималась сестра.
На фотографии Анна со школьным ранцем за плечами держалась за руку семнадцатилетней сестры. Массивная, в шерстяном пальто, Манако выглядела взрослой — ни дать ни взять юная мать-одиночка с дочерью. Рика невольно улыбнулась.
— А почему вас провожали? Четвероклассники обычно добираются в школу сами, — неожиданно подала голос Рэйко.
Глаза Анны застилала дымка — она погрузилась в воспоминания.
— Мама в то время преподавала флористику в культурном центре в Ниигате. Она получила сертификат, еще когда жила в Токио. А тут даже на права сдала, чтобы самостоятельно ездить на работу. Она очень общительный человек, но с местными домохозяйками общий язык не нашла, и работа была ее отдушиной.
Должно быть, домашние растения остались с тех времен… Кстати, а ведь композиции из засушенных цветов — веночки и букеты — были развешаны в доме повсюду, не только в уборной. Наверное, все это смастерила Мадзако. Скорее всего, и расставленные повсюду игрушки сшиты вручную.
— Поэтому именно сестра встречала меня из школы… О, мама, ты уже проснулась? Лучше отдыхай, не стоит себя утруждать.
Слегка удивленный голос Анны зазвучал неожиданно по-детски. Рэйко с Рикой обернулись в сторону кухни, где на фоне залитого солнцем окна появился женский силуэт.
— Сегодня спина не так уж и болит, не переживай. Скоро будет готов сэкихан[69]. Я еще вчера поставила замачивать бобы.
Женщина лет шестидесяти у кухонной стойки смотрела в их сторону.
— Здравствуйте. Меня зовут Мадзако, я мать Манако и Анны. Спасибо, что проделали такой длинный путь. — Голос был низким, четким, хорошо поставленным — сразу заметно бывшего преподавателя.
Пока гостьи представлялись, она хлопотала в кухне: доставала тарелки, палочки, что-то перебирала…
По словам Анны, из-за больной спины ее мать почти не выходила из дома. Поясница у Мадзако действительно была согнута, однако движения были точными, не затрудненными. На ней был черный джемпер с пайетками и лосины: похоже, она приоделась, прежде чем выйти к ним. Маленькое лицо со впалыми щеками и большими карими глазами обрамляли подкрашенные в каштановый коротко стриженные волосы. Рика была всего на пару лет младше Манако, но почему-то всегда представляла ее мать совсем пожилой женщиной. Оказывается, она ошибалась.
— Я ведь сэкихан не люблю особо. Не стоило так напрягаться.
В тоне Анны слышалось недовольство. Она даже не попыталась встать с места, чтобы помочь матери. Рисоварка на кухонном столе призывно запищала.