Рассказ о человеке, который молился во здравие грешников
Один мулла, а может быть, факих
Молил о здравии людей плохих.
«О господи,— он возглашал с мимбара,—
Пусть лютая их не постигнет кара!
Пусть будет счастлив всяк прелюбодей
И вор, что грабит праведных людей!»
За них молился он, не зная страха,
За злых, не за избранников Аллаха.
Его корили: «Не молись за тех,
На чьей душе лежит великий грех!»
Но рек молящийся: «От них в свой час
Извлек я больше пользы, чем от вас.
И потому моя молитва свята,
Что много зла свершил я сам когда-то.
Но не безгрешные столпы земли
С пути греха сойти мне помогли.
Лишь грешников отвратные примеры
Меня вернули на дорогу веры.
Толкнули гнусные деянья их
На осознание грехов моих.
Вот и молюсь я о благополучье
Людей, из-за которых сам стал лучше!»
Друзья, деяния врагов иных
Порой полезней ваших слов благих!
Рассказ о том, как Пророк (мир Ему!) поставил во главе войска юношу из племени Хузайл
В один из дней свою святую рать
Послал Пророк неверных покарать.
И, не придерживаясь старых правил,
Над конным войском юношу поставил.
Ну что ж, припомним к случаю слова:
«Ведущий войско — войску голова».
Но, позавидовав, какой-то воин
Сказал: «Юнец сей чести недостоин.
Велик ли войску от такого прок?..»
И в гневе прикусил губу Пророк.
Он строго посмотрел на верхогляда:
«Не сединою мудрость мерить надо.
Бывают иногда и те умны,
Чья борода не знает седины.
Меж тем случается: иной из нас
Не умудрен, хотя и седовлас.
Я понял сам за многие недели:
Сей юный воин смыслит в бранном деле!»
И мудрость подтверждает не всегда
Лишь то, что чья-то борода седа!
Рассказ о дубильщике кож, который потерял сознание на базаре, в том ряду, где продавали благовония
Пришел дубильщик кожи на базар,
Быть может, приглядеть какой товар.
И вдруг нежданно потерял сознанье
В ряду, где продавали притиранья.
Где благовония предлагал купец,
Упал дубильщик, бледный, как мертвец.
Конечно, сразу всякий праздный люд,
Сбежавшись, начал суд да пересуд.
Стал кто-то из зевак шептать со страха:
«Все происходит с ведома Аллаха!»
Прохожий некий для поднятья сил
Больного розовой водой кропил.
Хотя, быть может, запах той воды
Как раз довел беднягу до беды.
Ему рубаху расстегнув на горле,
Соломою и глиной шею терли.
Его слегка приподнимали двое,
А третий к носу подносил алоэ.
Принюхавшись, один чудак сказал:
«Быть может, он терьяк употреблял?»
Хоть знали все, что без веленья свыше
Не может и лохань свалиться с крыши,
Причины не постигнувший народ
Решил: «Пусть брат кожевника придет!»
Все расспросивши, брат не без расчета
С собою взял собачьего помета.
Известно: хворь невинна, не страшна,
Когда ее причина нам ясна.
И вот над братом брат склонился, плача,
К лежащему поднес дерьмо собачье.
Ведь тем, кто вонь вдыхает много лет,
От нежных запахов бывает вред.
Предписывает мудрость древних книг
Тем и лечить, к чему больной привык.
И понял брат: нашла болезнь на брата
От странного, чужого аромата.
Он, все обдумав, сунул брату в нос
Того немного, что с собой принес.
И начал растирать между ладоней
Собачье снадобье от благовоний.
И вот уже вдыхал знакомый дух
Больной, что зренье потерял и слух.
Глаза он приоткрыл, пришел в движенье,—
Все, кто там был, одобрили леченье.
Итак, зловонье тех из нас удел,
Кто благовонье мудрых слов презрел.
Рассказ о лавочнике, у которого были разновесы из глины
Один любитель глину пожевать
Пришел однажды сахар покупать.
Был лавочник из тех, кто замечал
Привычки всех, кто лавку посещал,
И, поздоровавшись с пришедшим чинно,
Сказал он: «Гири у меня из глины!»
Пришедший улыбнулся, мол, ну что ж,
Чем хочешь вешай то, что продаешь.
А лавочник подумал: «Для него.
Чем глина, слаще нету ничего.
Он, как глупец, что в жены выбирает
Ту, чей отец халвою промышляет,
Решив, что дочь такого старика,
Чем все другие, более сладка».
И вот с улыбкой на одну из чаш
Поставил быстро бакалейщик наш
Из глины гирь не много и не мало,
А сколь товару взвесить предстояло.
Он к полке повернулся, чтобы мог
От глыбы сахара отъять кусок.
Попробовал тогда любитель глины
От гиря малость отщипнуть невинно,
Потом еще кусочек съел он тайно,
Чтоб лавочник не углядел случайно.
Но лавочник, все видя, думал:
«Что ж, Давай кради, ты у себя крадешь».
Шептал он, сдерживая смех едва:
«Недешев сахар, глина дешева.
Боишься ты, чтоб не увидел я,
Как гиря уменьшается моя,
А я боюсь, чтоб глину красть, глупец,
Ты сам не перестал бы наконец.
Когда тебе, что оплатил, отвешу
И ты уйдешь, вот я себя потешу!
Тебе ж, разине, будет невдомек,
Что слишком легок купленный кусок!»
...Ликует птица, увидав зерно,
Хоть в сеть подчас ее влечет оно.
Мы столь же немудры, и алчность глаз
Порой в ловушку завлекает нас.
Когда приманку видим мы, бывает,
Растет влеченье, разум убывает.
Мирские блага — то, что всех, обманет,
Лишь редких птиц иное благо манит.
Чтобы попасть им а ту, иную сеть,
Они готовы многое стерпеть.
Я, даже Солеймана будь мудрей,
Не огражу вас от земных цепей.
Царями мира вы себя зовете,
Но вы рабы своей же грешной плоти.
Меж тем владыка мира под луной
Лишь тот, кто избежал тщеты земной,
И душно в этом мире, как в темнице,
Где душам вашим суждено томиться.
Рассказ о суфии, который застал свою жену с чужим мужчиной у себя в доме
В дверь постучал хозяин, возвратясь,
А там жена с мужчиной заперлась.
Слилась она, блудница, воедино
С сапожником, кем этот был мужчина.
Их положенье было щекотливо.
Хозяин в дверь стучал нетерпеливо.
Как быть сапожнику с чужой женой,
Коль в доме нету двери запасной?
А муж, учуяв промысел порочный,
Пришел домой как раз не в час урочный.
Из лавки суфий — точный человек —
Не приходил в столь ранний час вовек.
Не заподозрив подлого обмана,
Он и сейчас бы. не пришел так рано.
Бог не всегда прощает прегрешенья.
Он насылает иногда отмщенье.
Знай: если ты нечестно поступил,
Не полагай, что он тебя простил.
В руках господних сделать так, чтоб зло
Или исчезло, или проросло.
Ты, даже если бог тебя простит,
Когда-нибудь за грех познаешь стыд.
Сейчас я отвлекусь. В былые веки
На некой краже вор попался некий.
И по веленью мудрого Омара
Ждала его заслуженная кара.
Взмолился вор: «Прости, властитель правый,
Попутал в первый раз меня лукавый!»
Но властелин сказал: «Великий бог,
Грех первый наказуя, был жесток».
Аллах, что утверждает справедливость,
Во всякий раз к нам проявляет милость.
Но как Аллах ни милостив, ни благ,
Он судит строго наш преступный шаг.
Но возвратимся к той жене сейчас,
Которая грешила, и не раз.
Кувшин с водой из бурного потока
Вытаскивают целым лишь до срока.
Где женщина соседа принимала,
Там не было ни тайного подвала,
Ни сундука, ни печи, ни угла,
Где гостя спрятать бы она могла.
Была ее обитель — вот беда —
Пуста, как степь в день Страшного суда,
Но все-таки жена была хитра:
Покроет пусть любовника чадра.
Хоть под чадрой сосед, свершивший блуд,
Был виден, как на лестнице верблюд.
Жена сказала, открывая двери;
«Мой муж, из .важной знати эта пери!
Я двери закрывала но засов,
Чтоб никому не слышать наших слов».
Ответил муж; «Пусть по ее достаткам
Ей будет речь моя шербетом сладким!»
«Так вот, мой муж, посредством брачных уз
Желанно с нами ей вступить в союз.
И нашу дочь она берет за сына —
Прихода гостьи в этом лишь причина!
Сын у нее не юноша, а клад,
Он и умен, и ловок, и богат».
Ответил муж: «Не можем мы и близко
К ним подойти, столь наше званье низко!
Коль створка двери медная одна,
Быть золотой другая не должна.
В союзе прочном мужа и жены
Должны быть равны обе стороны».
Жена рекла: «Сей довод откровенный
Я приводила женщине почтенной.
Она ж сказала, что, ища родни,
Не за богатством гонятся они.
Богат ли, беден кто, им все едино,
Когда заходит речь о счастье сына.
Важна лишь скромность им и чистота,
А прочее — все прах и суета!»
Муж повторил: «Но женщина богата,
Добра ж за нашей дочкой маловато.
Почтеннейшая видит и сама:
У нас обитель скромная весьма.
Так наши голы стены и углы,
Что там неможно спрятать и иглы.
Но если госпожа лишь воздержанье
И честность принимает во вниманье,
То госпоже самой угодно знать:
Безгрешна дочь, когда безгрешна мать.
Жизнь матери для дочери наука,
И честность матери тому порука.
Но мужу о достоинствах жены
Что говорить — они и так видны!»
Я ныне рассказал вам эту притчу
О женщине, что не блюла приличье,
Чтоб стало ясно: никакое слово
Сокрыть не в силах действия срамного.
О том, что истинно верующий человек не отличается от дикобраза
Да, дикобраз — создание такое,
Что впрок порой ему идут побои.
Все знают: если бить его сильней,
То глаже он бывает и жирней.
Мне кажется: душа у грешных нас
Не что иное — сущий дикобраз.
Не потому ль, что люди били их,
Пророки совершенней всех других?
Рассказ об одном факихе, который носил большую чалму
Один факих несведущих, бывало,
Своей чалмою удивлял немало,
Ибо подкладывал он под чалму
Все то, что находил в своем дому.
Таились под чалмою мех и вата,
Шнурок истлевший и кусок халата.
Тот хлам, что под чалмою был сокрыт,
Ей придавал весьма солидный вид.
То, что собой скрывало лоб невежды,
Напоминало райские одежды.
И вот однажды, в час, когда стемнело,
Факих в чалме пошел, чтоб сделать дело,
Чтоб где-то видимое благо снова
Урвать взамен величья показного.
Там, где тропа факиха пролегала,
Вор жертвы ждал, таясь в тени дувала.
Вор был искусен, он легко и тихо
Стянул строенье с головы факиха
И сразу же пустился наутек.
Но закричал факих: «Постой, сынок,
Ты на богатство, что тебе досталось,
Не поленись, взгляни, помедлив малость!
И если то, что было мне чалмой,
Понравится тебе, тащи домой!»
Вор оглядел свое приобретенье:
И рвань, которую изъело тленье,
Тряпье, шнурок и всякий прочий хлам —
Все вдруг упало в пыль к его ногам.
В руках его остался лишь один
Кусок материи длиной в аршин.
Грабитель тряпку, что была чалмою,
Смял, закричал: «Что сделал ты со мною?
Твоя чалма, никчемный старец, лжива,
Скажи, обманщик, где моя пожива?
Я на твою чалму, факих, польстился,
Хотя б седин своих ты постыдился!
Меня ты приманил своею рванью! »
Сказал факих: «Ты зря исходишь бранью,
От одного тебя не скрыл я суть,
Хоть всех других старался обмануть!»
Рассказ о том, как шах пожаловал награду некоему поэту и как везир по имени Хасан десятикратно ее увеличил
Правителю свое в стихах творенье
Поднес поэт, предвидя награжденье.
И тысячу динаров золотых
Шах от щедрот определил своих.
Сказал везир: «Мой шах, такая плата
За преданность поэта маловата.
Не будет ли достойнее для вас
Умножить награжденье в десять раз!»
Хоть шахская казна была богата,
Но шаху все же было жалко злата.
Меж тем везир отметил, сколь велик
Труд стихотворцев, славящий владык.
Ибо в амбарах, где таится слово,
Зерно скрывает под собой полова.
И вскоре десять тысяч золотых
Поэт домой во вьюках вез своих.
И более того, за складность речи
Халат накинут был ему на плечи.
И пел поэт в пути: «Везир Хасан
Да будет светом счастья осиян!»
И для везира боле, чем для шаха,
Вымаливал он милости Аллаха!
Рассказ о том, как известный нам поэт несколько лет спустя поднес шаху хвалебные стихи
Кто знает, сколько пролетело лет,
Но прожил награждение поэт.
Решил он: «Что играть с судьбой слепою,
Пойду я проторенною тропою.
Восславит снова пусть моя строка
Властителя, чья щедрость велика».
Возжег Он душу вдохновеньем снова,
Чтоб заслужило награждение слово.
Известно: угождение — залог,
Что плата будет и щедра и в срок.
Ведь шахам кроме золота и власти
Потребно восхваление для счастья.
По их понятиям, восхваленье даже
Ценнее шелка и заморской пряжи.
Слаб человек, что делать,— всяк живущий
По силам добывает хлеб насущный.
Когда же ест иной удачник всласть,
Обресть он хочет золото и власть.
А если он уже богат и в силе,
То жаждет, чтобы все его хвалили,
Чтобы поэт писал и пел певец
О том, что он — имущий власть — мудрец,
Чтоб приукрашивало их реченье
И нрав владыки, и происхождение,
Чтоб люди славили его с мимбара
И во дворце, и в толчее базара.
Итак, хвалу тому, кто правил краем,
Слагал поэт, нуждою побуждаем.
В его ушах стоял динаров звон,
Он полагал, что будет награжден,
Ибо о щедром вспоминал везире,
Но обитал везир не в этом мире.
И восседал другой у шахских ног,
Который был расчетлив и жесток.
К тому еще и тем он был известен,
Что ни певцов не жаловал, ни песен.
Воскликнул шах: «За стих, что мил для нас.
Дать тысячу динаров, и тотчас!»
Но возразил везир: «У нас казна
Пуста, мой шах, такие времена!
И стихоплеты быть должны бы рады
Десятой части от твоей награды».
«Но десять тысяч золотых от вас,—
Сказал поэт,— унес я в прошлый раз.
Тому, кто к сахару уже привык,
Давать негоже выжатый тростник!»
Один придворный рек: «Нужда навряд
К лицу тому, кто прежде был богат!»
Но мнил везир: «Не жаль мне словоблуда,
Пусть будет так ему, писаке, худо.
Что и пылинку из-под шахских ног
За розовый сочтет он лепесток.
И будет петь свои стихи задаром,
Каким большим ни обладал бы даром!»
Сказал везир: «Дай власть мне, чтоб я мог
То рассудить, мой шах, в чем я знаток!»
Шах утомился и сказал; «Ну что ж,
Так пореши, как должным ты сочтешь.
Но все ж не отступи от наших правил
И не обидь того, кто нас прославил!»
Шли месяцы, мелькал за годом год,
Поэт страдал от горя и невзгод.
Его съедали ожиданья муки,
Что обещали — не давали в руки.
И стихотворец, чей согнулся стаи,
Пришел к везиру, горем обуян.
Взмолился он; «Не дли мои страданья,
Избавь меня от муки ожиданья.
Нет золота в казне — скажи лишь слово,
Сними с меня надежд моих оковы».
Тогда швырнул везир, обретший власть,
Награды шахской небольшую часть.
Пошел поэт, он думал; «В крае здешнем
Исчезла доброта с везиром прежним.
Хоть сам везир живет в воспоминанье,
Ушло в могилу с ним благодеянье.
И там, где ранее добро цвело,
Цветет везира нынешнего зло».
Спросил поэт у знающих людей:
«Как этот прозывается злодей?»
Как имя этого исчадья блуда
И в этот край явился он откуда?»
Сказали: «Тот, от коего беда нам,
Как прежний, прозывается Хасаном!»
Поэт воскликнул: «Мир несправедлив,
Двоих одним прозваньем наделив.
Бывало, подпись прежнего Хасана
Недужным людям исцеляла раны,
Меж тем как людям нынешний Хасан
Наносит подписью немало ран.
Порой владыку боле, чем враги,
Позорят свойства жадного слуги!»
История о том, как птица, попавшая в сети, давала советы птицелову
Ловцу, в чьей сети птица очутилась,
Словно отцу бедняжка возмолилась:
«Тебе, о господин, велик ли прок
Сгубить меня, попавшую в силок?
Ты ел быка, барана и верблюда
И все же не насытился покуда,
Ужель моя ничтожнейшая плоть
Твой голод в состоянье побороть?
Ты отпусти меня, и я за это
Тебе дарую три благих совета.
Еще в твоих тенетах — видит бог —
Дам первый свой тебе совет из трех.
Второй скажу с высокого дувала,
И ты поймешь, что значит он немало.
А третий я тебе оставлю в дар,
Когда взлечу с дувала на чинар.
Совет мой первый всех других дороже:
«Не верь тому, чего и быть не может!»
Второй совет она дала с дувала:
«Не сожалей о том, что миновало!»
И, на чинар взлетев, сказала птица:
«Внутри меня жемчужина таится,
А в ней дирхемов десять, говорят,
Ей завладев, и ты бы стал богат.
Но в руки не далась тебе удача!»
Тут птицелов упал на землю, плача.
Заголосил ходжа, как роженица:
«В силки обратно возвратись, о птица!
Я упустил счастливый свой улов!»
«Ты, птицелов, моих не слушал слов.
Тебе совет давала я, чтоб впредь
О том, что миновало, не жалеть.
Я говорила, что мечтанье ложно
То возвратить, что возвратить неможно.
Еще давала я тебе совет
Не верить речи, в коей смысла нет.
Во мне дирхем, не боле, если взвесить,
Как я могу таить дирхемов десять?»
«Ну что ж,— себя утешил птицелов,—
Не столь велик потерянный улов!
Но молви, птица, мне совет твой третий!»
«Что, человек, тебе советы эти!
И к третьему совету будешь глух
Ты, что не смог исполнить первых двух.
Давать совет глупцу — пустое дело!» —
Так птица молвила и улетела.
Глупцу давать советы — все равно
Что в солончак сухой бросать зерно.
Зерно в солончаке не прорастет.
Совет глупцу не даст достойный всход.
Рассказ о том, как один человек обращался за советом
Сосед пришел к соседу за советом:
«Ты озари мой скудный разум светом!»
Тот отвечал: «Советчика другого
Найди, чтоб он сказал благое слово,
А я твой тайный враг, и никогда
Благих советов не дает вражда.
Ты к другу обратись, чтоб друг любезный
Тебе на счастье дал совет полезный.
Я ж поступить иначе не могу,
Чем так, как подобает мне, врагу.
Когда овец пасти заставишь волка,
От пастуха не много будет толка.
Твой враг, я слово для тебя найду
Лишь то, что принесет тебе беду.
Когда увидишь друга, хоть в аду,
Покажется, что в райском ты саду.
С врагом в раю господнем быть случится —
Что в преисподней ты, тебе примнится.
Цени же дружбу и согласье душ
Своей заносчивостью не нарушь.
Ты для спокойствия своей души
Пред другом, как пред богом, не греши,
Чтоб человек, чья дружба дорога,
Не превратился б в твоего врага.
И пусть тебе советом удружит
Тот, кто твоею дружбой дорожит!»
Сказал сосед, который ждал совета:
«Ты мой сокрытый враг, я понял это,
Но честен ты, и я сказал бы так:
„Чем друг нечестный, лучше честный враг!"»
Рассказ об отшельнике, который веселился в голодный год
Один отшельник веселился в год,
Когда случился страшный недород.
Ему сказали: «Всякий мусульманин
Стенает, слезы льет, и смех твой странен.
От нас свой лик отворотил Аллах,
И зной спалил созревшее в полях.
А высохшие лозы винограда
Напоминают нам картины ада.
Нещадный зной на муки всех обрек,
Как рыб, что выброшены на песок.
Как не стенать о страждущих невинно,
Все мусульмане — тело, что едино.
Страдает тело все, когда больна
Его какая-либо часть одна!»
Сказал дервиш, что был душой безгрешен:
«Куда ни погляжу, я всем утешен.
На склонах злаки стебли тянут ввысь,
В садах зеленых гроздья налились.
И зной не жжет, теплом посевы грея.
Пшеница в рост идет, сочней порея.
Все это истинно, поскольку сам
Я стебли рву и подношу к глазам.
Вы ж отошли от божьего закона,
Неправедные слуги Фараона!
И потому на вас нашла беда
И стала кровью нильская вода.
Идите ж следом за Мусой, чье слово
Водою Нила кровь содеет снова!»
История о водоеме, о рыболовах и о трех рыбах, одна из которых была умной, другая не очень, а третья совсем глупой
В каком-то крае в чистом водоеме
Три жили рыбы, словно люди в доме.
Одна была умна, одна — не слишком,
Одна совсем обделена умишком.
О том рассказ в старинной книге есть,
И мог бы грамотей любой прочесть,
Как рыбаки однажды на рассвете
Забросить в водоем решили сети.
И рыбы, видя, как бурлит вода,
Сообразили: им грозит беда.
Та, что была умней, уняв тревогу,
Решила: «Поплыву я в путь-дорогу,
С товарками не стану я, пожалуй,
Держать совета из-за пользы малой».
И вот она из мест родимых вдаль
Прочь поплыла, забыв свою печаль.
Она спешила средь сплошного мрака,
Как вепрь, за коим гонится собака.
Мы говорим, что заяц спит, труслив,
И зрит во сне собак, ни мертв ни жив.
Я думаю, что тем, кто так боится,
Ничто не снится, ибо им не спится...
Итак, осилив расставанья горе,
Плыла решительная рыба в море.
Ей довелось немало испытать,
Чтоб обрести покой и благодать.
Но в место заплыла она такое,
Где было вдоволь корма и покоя,
Чтоб о родных местах ей не скорбеть.
А там тянули рыболовы сеть.
И думала, уткнувшись носом в тину,
Та рыба, что умна наполовину:
«Мне лучше было бы сопровождать
Сестру, на коей мудрости печать.
Хоть уплыла она тайком, но следом
И мне бы плыть за ней, а путь ей ведом!»
Но прок велик ли в том, чтоб вспоминать
О том, что повернуть неможно вспять?
И рыба, рассудив своим умишком,
Жалела об ушедшем, но не слишком.
Она решила в ил не хорониться,
А всплыть и мертвой рыбой притвориться.
И брюхом вверх, чтобы спастись от зла,
Вниз по теченью рыба поплыла.
По скудоумию рыба ликовала:
«Я казана, пожалуй, избежала».
Тут взял ее рыбак за плавничок
И, плюнув с горя, бросил на песок.
Но все же рыба как-то исхитрилась,
Подпрыгнула — и в волнах очутилась.
И третья рыба, та, что всех глупей,
Искала для спасения путей.
Да в суете напрасной проку мало,
И скоро очень в сеть она попала.
Как все случилось, рыба не вполне
Понять сумела даже в казане.
И даже в час, когда она варилась,
Несчастной все еще спасенье мнилось.
Она, вскипая, думала о том,
Как прежний свой покинет водоем,
Чтобы не ведать до скончанья века
Сетей и прочих козней человека,
Как поплывет, избегнув казана,
За рыбой той, которая умна!