«…На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь проходил как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения. Наконец он остановился: перед ним стояла красавица в белом кисейном платье с бархатными анютиными глазками на белом платье и в черных волосах.
«Я счастлив, — сказал Александр Второй, — что могу возвратить вашего отца из ссылки, и рад был послать за ним вашего брата».[29] Вся в слезах Елена Сергеевна погрузилась в глубокий реверанс…».
Декабристы-идеалисты, типа князя Волконского, получив амнистию, и не подумали примкнуть к революционной молодежи, которая этого ожидала. Это не мой вымысел, вымысел человека, который избрал своим духовным учителем не декабристов, а Пушкина, который является блестящим представителем русского либерального консерватизма. К такому же точно выводу пришла и лучшая часть декабристов, которые дожили до эпохи Великих реформ.
Князь С. Волконский сообщает на этот счет следующие любопытные данные: «…Отец ваш, — пишет княгиня Мария Николаевна в последних строках своих «Записок», — как вы знаете, по возвращении на родину был принят радушно, а некоторыми — даже восторженно». Чтобы оценить характер этого радушия и этой восторженности надо припомнить внутренне политический момент, в который вернулись декабристы. Будущие реформы Александра II уже носились в воздухе; еще не было ничего официального, но падение крепостного права и гласное судопроизводство обсуждались везде. Вернувшись из ссылки, декабристы попали в тот же круг мыслей и чувств, за который поплатились и в котором прожили там в Сибири в течение тридцати лет; но то, что в их время было тайно, то теперь стало явно. Просидев в подполье и выйдя на свет, они оказались на уровне лучшего, что было в тогдашней общественной мысли не только широких кругов, но и кругов официальных. Был, конечно, и в них известный, как теперь выражаются, сдвиг. За тридцать лет произошел осадок, уравновесились в характерах отношения между увлечением и рассудком. Не хочу этим сказать, что они от чего бы то ни было отказались. В своих «Записках», писаниях на семьдесят восьмом году жизни, Сергей Григорьевич говорит: «Мои убеждения привели меня в Верховный уголовный суд, на каторгу, к тридцатилетнему изгнанию, и тем не менее, ни от одного слова своего и сейчас не откажусь». Эти слова, из цензурных соображений, должны были быть выпущены при издании «Записок», но один экземпляр был напечатан без пропуска; этот редчайший экземпляр отец мой подарил мне; он остался в моем уездном городе среди вещей, объявленных народной собственностью… Нет, они не отказывались, но они увидели, что, в то время, как их насилие потерпело неудачу, стремления их осуществляются естественным путем. Не мудрено радушие, понятна восторженность, с которыми они были встречены; они были страдальцами за то самое, чем сейчас горели все.
Прогрессивное движение в представителях власти с одной стороны и утешение бури и натиска в них самих с другой, сблизили два когда-то враждебных полюса, заставили их сойтись на середине».
Декабристы не пришли ни к левому революционному крылу западников, ни даже к умеренному правому крылу своих почитателей, которые по-прежнему видели в декабристах непримиримых врагов самодержавия.
«…Больше всего оказался им сродни, как это ни странно, — пишет С. Волконский, — может показаться на первый взгляд, кружок славянофилов. В домах Самариных, Хомяковых и Аксаковых, вот где Сергей Григорьевич чувствовал себя духовно дома. Для этого сближения, кроме тех причин, которые ясны из предшествующего, т. е. причин политически-исторического характера, были и причины психологического свойства, роднившие декабристов с славянофилами.
Прежде всего, те и другие горели любовью к родине, любовью, равной которой в наши дни уже не найти, — любовью такой сильной, что в ней перегорали различия убеждений. Декабристы и по воспитанию, и по стремлениям, и по вкусам своим, были, конечно, западники, и если они сошлись с людьми, пустившими в оборот выражение «гнилой запад», то потому, что встретились с ними в любви к родине, в ней слились».
Немало декабристов дожило до того мгновения, когда крепостное право пало по мановению Царя.
Дожил до этого радостного дня и декабрист князь Сергей Волконский.
«…В Париже застал Сергея Григорьевича день 19-го февраля.
Это, можно сказать, был завершающий день его жизни. Он был в русской церкви на молебне, когда читался манифест об освобождении крестьян. можно ли представить себе, что он чувствовал, когда с высоты амвона читались царские слова, возвещавшие то самое, ради чего он выстрадал каторгу и изгнание? Да, он мог сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего с миром».
Надо думать, что князь Сергей Волконский в этот торжественный для всей России день понял, какую глубочайшую, непоправимую ошибку сделал он и другие декабристы, идя на восстание в 1825 году.
Сколько даровитых людей, которые могли бы принести большую пользу России на разных поприщах государственной деятельности, растратили бесполезно свою жизнь в ссылке и тюрьмах.
Ход истории имеет свои суровые законы. Не всегда и Царь, несмотря на всю силу власти, которой он располагает, может выполнить то, чего немедленно желают необузданные политические мечтатели. Много наверно грустных мыслей пронеслось в голове декабриста Сергея Волконского, когда он находился на молебне в русской церкви в Париже, по случаю освобождения крестьян.
Что может быть грустнее и тяжелее сознания, бесполезно прожитой, по собственной вине, жизни?
Между прочим, как сообщает потомок С. Волконского, автор книги «О декабристах»: «…бумаги, отобранные в бывшем доме Волконского, были израсходованы в уборной уездной Чрезвычайной Комиссии».[30]
XXI. Исторический долг нашего поколения
Прошло уже больше столетия. В Англии о полковнике Деспарди и его казненных друзьях никто не вспоминает. У нас же за это время исторические кликуши из числа профессиональных разрушителей России нагородили кучу вздора о декабристах. Написаны кипы книг, в которых декабристы обрисованы небывалыми героями. А декабристское восстание как светлое пятно на грязно-кровавом прошлом России.
Декабристское восстание нанесло неисчислимый вред России!
Оно посеяло разрыв между правительством и частью общества.
Монархия, не имея опоры в обществе, принуждена была опереться на бюрократию. Все старания царей привлечь общество к государственному строительству не увенчались успехом. Чем дальше, тем правительство и общество, состоявшее в те времена почти исключительно из дворянства, расходились все дальше и дальше. Не веря дворянству, Император Николай Первый оперся на бюрократию.
Это было началом многих бед. Никакому обществу никакая бюрократия, конечно, понравиться не может. Бюрократия все дальше и дальше отдаляла Царя от народа. Русское же «передовое общество» стало жить по уродливой формуле, по которой долго жить не может ни одно государство: «Чем хуже, тем лучше».
Радовались каждой неудаче правительства. Ругали за глупость чиновников, а сами вместо того, чтобы стать умными чиновниками, окончив университеты шли в бомбометальщики. Посылали поздравительные телеграммы Микадо по случаю поражения русских войск в Маньчжурии. Ездили во Францию уговаривать французских банкиров не давать денег русскому правительству на вооружение, а когда армии на фронт посылали иконы вместо патронов, орали в русской и заграничной печати о глупости или измене царского правительства.
Позорный Февраль и кровавый Октябрь — это все одна прямая линия русского утопизма.
Декабристы — это роковой водораздел русской истории, приведший нас всех в зарубежье. Кто признает декабрь, тот всегда, с большими или меньшими оговорками, всегда признает и февраль (а октябрь уже каждый хочет разыгрывать на свой манер). И этой прямой генеалогической связи с декабристами не отрицают ни товарищи большевики, ни господа меньшевики, ни эсеры, ни солидаристы.
Для всех них декабристы — государственные изменники являются славными предтечами, а они сами — не менее славными продолжателями дела декабристов.
В передовой статье «Посева» (№ 52/135) А. Зернов пишет совершенно в стиле демагогического мракобесия предбольшевистской «прогрессивной» интеллигенции: «…Не вдаваясь в анализ, насколько зрелы и реальны были для того времени идеи декабристов, отметим одно, в свете взятой темы, главное: выступление декабристов должно быть отнесено к примерам бескорыстного служения российской интеллигенции своей родине и своему народу».
Нечего сказать, довод! Кроме восстания декабристов, мы знаем и другие исторические факты, которые также, если следовать логике А. Зернова, должны быть отнесены «к примерам бескорыстного служения российской интеллигенции». И убийство Александра II, и все другие бесчисленные террористические акты революционного безумия. Убивая Царей и государственных деятелей, революционные безумцы в большинстве случаев так же действовали бескорыстно. Вполне бескорыстно отправлял на тот свет своих политических врагов и большевистский аскет Феликс Дзержинский.
Что же, и ему, по мнению А. Зернова, необходимо воздавать почести и хвалу за бескорыстие?
Важной исторической задачей нашего поколения является уничтожение революционных мифов и революционной лжи об историческом прошлом России. Если не будут уничтожены духовные причины, круг ложных идей, на дрожжах которых постепенно взошел большевизм, то падение большевизма мало что изменит. На смену нынешней форме большевизма, то есть тоталитарной форме государства придет новая форма тоталитарного государства под новым названием… Те, кто наследуют от большевиков систему русских исторических и революционных мифов, неизбежно наследуют и новую форму г