Обращает на себя внимание и то, что практически все россияне – адепты масонского ордена являлись высокоинтеллектуальными, талантливыми людьми, не нашедшими адекватного применения своих сил и способностей в своем отечестве. В то же время они приживались за границей, в западных условиях прежде всего вследствие соответствующей подготовки в детском и юношеском возрасте, глубокого восприятия западной культуры. Российские вольные каменщики находились в оппозиции существующему в стране политическому режиму, имели те или иные конфликты с Российским государством и отечественной бюрократией. Таким образом, масонство становилось для них, людей умеренных либеральных взглядов, вольно или невольно одной из форм проявления оппозиционности существующему государственному строю. Благодаря этому в масонстве россиян с самого зарождения выделялась мощная политическая струя, оно принимало более или менее ярко выраженную политическую окраску.
Начало первой русской революции ускорило реализацию планов М. М. Ковалевского по переносу масонства на русскую почву. Однако на практические рельсы дело организации масонских лож на территории России было поставлено только осенью 1906 г. По масонским правилам, ложа могла быть создана официально действующим орденом и группой вольных каменщиков, имеющих степень мастера. Образовывать ложу из имеющихся масонов «французского происхождения» было бессмысленно. Необходимо было создать базу, подготовить группу «профанов» – кандидатов. Вернувшись в Россию, Ковалевский начал активно вербовать в орден адептов. В апреле 1905 г. на съезде земцев он советовал П. Н. Милюкову не упустить благоприятной возможности использования «векового опыта масонства в организационной работе и в получении международной поддержки русскому либеральному движению»[138]. Примерно в это же время Ковалевский убеждал вступить в масонство И. В. Гессена. И тот и другой ответили отказом. Первый – очевидно, вследствие ориентации исключительно на политическую, партийную борьбу – рассматривал масонство как некую мистическую организацию. Второй – возможно, из-за отрицательного отношения к своему собеседнику и его облику. В своих воспоминаниях Гессен писал, что, едва успев поздороваться, Ковалевский, «добродушно разжиревший, с таким же жирным голосом», стал доказывать, что «только масонство может победить самодержавие». Автору воспоминаний Ковалевский напомнил «комиссионера, который является, чтобы сбыть продаваемый товар, и ничем не интересуется, ничего кругом не видит и занят только тем, чтобы товар свой показать лицом». Отрицательно оценивал Гессен и общественную деятельность Ковалевского, считая, что он «был вроде генерала на купеческих свадьбах», возглавляя массу всяких десятистепенных организаций[139].
Очевидно, дело с привлечением адептов шло туго, русской либеральной общественности в 1905–1906 гг. было не до масонства. Этим объясняется столь позднее начало практических работ по созданию отечественных лож. Определенная заминка произошла и у французских братьев. Во-первых, как видно из письма Н. Н. Баженова А. И. Сумбатову-Южину, во французском масонстве существовало соперничество между отдельными Послушаниями за влияние на русские дела[140]. Сомнения и разногласия по вопросу об опоре на тот или иной орден были и среди русских «детей вдовы», и «аспирантов»[141]. Это определялось видением путей развития российского «королевского искусства». Масонство Великой ложи Франции шотландского ритуала было ориентировано больше на внутреннюю работу по моральному самосовершенствованию, на культуртрегерство. Более социально ориентированный Великий Восток Франции интересовали общественно-политические вопросы и соответствующая деятельность. Наблюдалось и личное соперничество лидеров орденов. Соответствующие точки зрения на масонство были и у российских масонов. Причем, как показали дальнейшие события, большинство из масонов «французского происхождения» внутренне склонялись к варианту Великой ложи, но объективная ситуация в России и во французском масонстве привела к иному пути. В конце концов патенты на открытие масонских «работ» были получены от обоих орденов[142], но ставка была сделана на Великий Восток, что опять-таки является лишним доказательством изначальной большой политизированности отечественного масонства.
11 января 1906 г. М. М. Ковалевский на бланке масонского журнала «Акация» направил письмо в Великий Восток Франции, написанное от руки на французском языке, с просьбой о разрешении открыть от имени ордена масонские ложи в Москве или Петербурге. Следовательно, он не знал еще точно, где будут открыты мастерские, кто из кандидатов будет посвящен, и значительного контингента желающих вступить в масонство у него не было. Письмо было получено и зафиксировано в канцелярии Великого Востока от 13 января 1906 г. под входящим номером 766[143].
Создать же первую в XX в. масонскую ложу на территории России удалось только через 10 месяцев, что свидетельствует о сложности формирования контингента российского масонства. Протокол об учреждении на Востоке[144] Москвы ложи «Возрождение» помечен 15 ноября 1906 г. Она была образована уже известными нам лицами, вступившими во французское масонство. Руководителем ложи (на французском языке – Venerable, на русском – Досточтимый Мастер) стал масон с двадцатилетним стажем Н. Н. Баженов. Правда, нам не известно, участвовал ли он в масонском движении после своей инициации на рубеже 1884/85 гг. Должности Первого и Второго стража (ближайших помощников руководителя), а также оратора и секретаря заняли, соответственно, В. А. Маклаков, Е. В. Аничков, С. А. Котляревский, Вас. И. Немирович-Данченко. Кроме них, учредителями были обозначены также М. М. Ковалевский, Ю. С. Гамбаров, Е. В. де Роберти. Подписи последних двух лиц в протоколе отсутствуют[145].
Руководитель московского масонства был известным во второй столице общественным деятелем. Большой любитель театра, знаток литературы, читавший наизусть Бодлера и Верхарна, он был знаком со всей художественной Москвой, устраивавшей у него свои шумные вечера[146]. Несколько лет Баженов возглавлял Московский литературно-художественный кружок, объединявший творческий бомонд[147]. Он был членом многих русских и иностранных обществ; у себя на родине, в Харьковской губернии, был почетным мировым судьей, почти десятилетие на рубеже веков занимал должности уездного и губернского земского гласного[148], был активным поборником отмены смертной казни. Пытался Баженов играть роль и в политической жизни страны. После Цусимского сражения он устроил совещание, на котором поставил вопрос о необходимости активных действий со стороны российской общественности. Много позже участник этого мероприятия В. А. Маклаков так оценил его: «Может быть, именно потому, что ни с каким направлением Баженов тесно связан не был и ни в ком не имел принципиальных врагов, он не представлял себе трудности коалиционного съезда. Но его идея имела успех. После Цусимы стало ясно, что война нами проиграна… Ясно стало также, что продолжение войны для нашей власти уже не по силам. Попытки ее упорствовать в ведении войны могли привести к Революции… На собрании у Баженова было решено собрать вновь земский съезд, и от имени всей земской России поставить Государя лицом к лицу с той ответственностью, которую он брал на себя». Позже Баженов стал активистом кадетской партии. Однако его политические устремления всерьез не воспринимались. Выставляя свою кандидатуру на выборы в III Государственную думу, он набрал в Московском городском комитете кадетов два голоса, включая свой собственный[149]. Баженов постоянно находился под подозрением у русских властей. Его просьба о разрешении чтения лекций в Московском университете в качестве приват-доцента вызвала панику в бюрократических сферах. Последовала переписка между попечителем Московского учебного округа, министром народного просвещения, московским обер-полицмейстером и министерством внутренних дел. Ее результатом стал вывод: «…ввиду имеющихся неблагоприятных указаний на политическую неблагонадежность доктора Баженова удовлетворение ходатайства просителя признается нежелательным»[150].
Баженов был человеком с явно завышенным самомнением. Например, добиваясь должности главного врача Преображенской больницы, он писал: «Откинувши в сторону ложную скромность, я думаю, что в смысле ценза я значительно превышаю всех остальных вероятных кандидатов». Далее последовало многостраничное описание своих разнообразных профессиональных и личных достоинств, где чаще всего встречалось местоимение «я»: «Я известен как строитель и организатор…» и т. д.[151], упрекали масона-психиатра и в болтливости.
Несмотря на свою популярность в определенных московских кругах, Баженов был недостаточно серьезной фигурой для серьезного дела, что не могло способствовать утверждению и укреплению российского масонства.
В списке членов ложи «Возрождение» после указанных выше лиц через небольшой пропуск значится единственная новая фамилия. Это Давид Осипович Бебутов (1859 – не ранее 1916). Очевидно, он стал первым в XX в. россиянином, посвященным в масонство на территории отечества. Род Бебутовых начался от Ашхар-Бека, тифлисского мелика (градоначальника), в царствование грузинского царя Теймураза II. Внук Ашхар-Бека Иосиф Васильевич во время присоединения Грузии к России получил титул надворного советника. Четверо его сыновей были военными. Среди них особо выделялся Василий Осипович Бебутов (1791–1858) – участник Отечественной войны 1812 г., кавказских войн, один из высокопоставленных чинов русской администрации на Кавказе