но, его предложение не прошло. Таков друг и единомышленник одного из главных руководителей „Санкт-Петербургских ведомостей“»[271].
Перед смертью М. М. Ковалевский пригласил священника и причастился, после чего оправдывался перед своими друзьями и учениками, окружавшими его, говоря, что сделал это в память и ради матери и беспокоился, не очень ли они его осуждают. Это красноречиво говорит о религиозной позиции ученого.
Церковники обвиняли В. А. Маклакова во враждебном отношении к православию. В открытом письме к нему некто Н. Беляев писал: «В своей речи на торжественном собрании в честь Л. Н. Толстого Вы позволили себе ряд кощунственных сравнений и выпадов против православной церкви… Вы открыто и с достойной уважения прямотой заявили себя ее врагом, и, конечно, интересы гонителей ее Вам много дороже и ближе, чем интересы ее самой»[272]. Свидетельство об антирелигиозной или, по крайней мере, антицерковной позиции В. А. Маклакова дополняет его биограф Г. Адамович, отмечавший, что тот не был верующим в обычном смысле этого слова, то есть не соблюдал обрядов, в церковь ходил только по необходимости на официальные церемонии[273]. Интерес к религии, однако, у Маклакова сохранялся, во всяком случае под конец жизни его все чаще видели с Евангелием в руках.
С раннего детства сформировал у себя антирелигиозное мировоззрение Н. А. Морозов. «Занятия естественными науками, – писал он в автобиографии, – и постоянно слышимое от законоучителя утверждение, что они еретические и ими занимаются „нигилисты“, не признающие ни Бога, ни царя, сразу насторожили меня как против церковных, так и против монархических доктрин»[274].
Н. П. Павлов-Сильванский в детстве и в первые гимназические годы был очень религиозен и набожен, любил молиться, охотно посещал церковные богослужения, помогал при службе в алтаре и за свою серьезность и набожность пользовался любовью местного протоирея. Потом настал резкий перелом, религиозность прошла и заменилась полным равнодушием и даже неверием.
А. И. Сумбатов-Южин также в детстве находился под сильным религиозным влиянием своей тетки и матери[275]. Позже его отношение к религии кардинальным образом изменилось. В 1894 г. в письме к своей жене он так передавал свой разговор с известным русским религиозным философом В. С. Соловьевым: «Я прямо сказал Соловьеву, что вера всегда приводила человечество к религии, религия к застою и насилию не только над телом, но и над духом, а скептицизм и критика освобождали дух от морального, а тело от материального рабства…»[276]
Племянник П. Н. Яблочкова Н. М. Эшлиман в своих воспоминаниях отмечал отсутствие у того религиозности и атеистических воззрений[277]. Это не совсем сочетается с принадлежностью изобретателя к ложе шотландского устава, требовавшего от своих адептов веры в высшее существо, выступающее под именем Великого архитектора Вселенной. Очевидно, у Яблочкова были те или иные религиозные, но внеконфессиональные убеждения.
Политические позиции российских масонов определялись их принадлежностью к различным политическим партиям. Наиболее существенной среди них была группа кадетов. Она составляла примерно половину из вольных каменщиков, чьи политические пристрастия выявлены и четко определены. Если добавить к ним родственные кадетам партии, прежде всего Партию демократических реформ М. М. Ковалевского и прогрессистов, то удельный вес группы возрастет до 2/3. Примерно 10 % «детей вдовы» принадлежали к народническим партиям (эсеры, энесы, трудовики). Столько же занимали промежуточную позицию между либералами и народниками. Практически все масоны стояли на либерально-демократических политических позициях.
Российским масонам была присуща высокая общественная активность. В связи с этим они подвергались тем или иным формам репрессий со стороны самодержавно-полицейского Российского государства. Минимум 8 человек были заключены в тюрьму (Аничков и Морозов – дважды), 5 человек – в ссылке (Амфитеатров – дважды). Большинство испытывали те или иные виды запрета на профессиональную деятельность, вынужденно проживали за границей, находились под подозрением и наблюдением полиции.
В вольные каменщики вступали люди, состоявшиеся в личностном, социальном, профессиональном плане. Самый ранний возраст при инициации зафиксирован у Н. Н. Баженова и М. А. Волошина – 27 лет, самый пожилой – у А. С. Трачевского – 61 год, средний возраст – 42 года. До 30 лет в масонство вступили 4 человека, от 30 до 40 лет – 15, от 41 до 50–19 и свыше 50 – 6 человек. Следовательно, здесь не было легкомысленного юношеского любопытства. Это был обдуманный и осознанный поступок. Не могло быть и стремления заручиться поддержкой «сильных мира сего». Скорее, наоборот: вступление в тайную и по русскому законодательству запрещенную организацию было связано с риском репрессий. Не могли рассчитывать вольные каменщики на улучшение своего личного материального положения, будучи сами довольно обеспеченными людьми, не искали они и возможностей поездок за границу, достаточно часто и свободно выезжая за пределы России.
Практически все русские масоны были западниками. Естественно, у них была тяга к ценностям свободы, демократии, достоинства личности, ее прав, гуманизма. Будучи своеобразными патриотами, они стремились приобщить к этим ценностям российское общество, видя в этом продвижение вперед по пути прогресса. Масонство как часть западной культуры, западной цивилизации привлекало их дополнительными возможностями расширения западного влияния в стране.
Как неоднократно отмечалось исследователями, с самого своего зарождения русское масонство было отягчено политическими целями. По-другому, очевидно, и не могло быть. В полицейском государстве любое занятие общественной деятельностью автоматически становилось политическим. Большинство русских масонов были либералами, выступающими как против самодержавия, так и против революции. Политические успехи французского масонства, особенно Великого Востока Франции, его роль в консолидации общества, вес и авторитет в общественной и культурной жизни страны не могли не вдохновлять русских братьев, не соблазнять их на использование масонства в политических целях. Существовала у них также надежда на помощь русскому освободительному движению со стороны свободных стран по масонской линии.
В практической деятельности российских вольных каменщиков наиболее яркой страницей явилась их работа в Государственных думах. Депутатами I Думы были Е. И. Кедрин (от Петербурга), М. М. Ковалевский (от Харьковской губернии), С. А. Котляревский (от Саратовской губернии), В. Д. Кузьмин-Караваев (от Тверской губернии), В. П. Обнинский (от Калужской губернии), А. А. Свечин (от Черниговской губернии), С. Д. Урусов (от Калужской губернии). Кроме того, из лиц, «подозреваемых» в масонстве, депутатствовали А. Г. Вязлов, (от Киевской губернии), К. К. Черносвитов (от Владимирской губернии), Д. И. Шаховской (от Ярославской губернии), Ф. Р. Штейнгель (от Киева). Итого 7–11 человек из 478 депутатов, что составляло 1,46 %–2,09 %[278].
Во II Государственную думу из 518 депутатов были избраны масоны или лица, скоро ставшие таковыми: А. А. Булат (от Сувалковской губернии), Ф. А. Головин (от Московской), В. Д. Кузьмин-Караваев (от Тверской), В. А. Маклаков (от Москвы), А. И. Шингарев (от Воронежа). Первый представлял Трудовую группу, Кузьмин-Караваев – Партию демократических реформ, остальные были кадетами. Из «возможных» масонов депутатами Думы были А. А. Демьянов (от Тверской губернии), О. Я. Пергамент (от Одессы), К. К. Черносвитов (от Владимирской губернии). Всего – пять-восемь человек, или 0,97 %–1,54 % от всего состава Думы.
Депутатами Государственной думы третьего созыва были масоны Булат, Головин, Колюбакин (от Санкт-Петербурга), Маклаков, Некрасов (от Томской губернии), Шингарев (от Воронежской губернии). Из «подозреваемых» в масонстве депутатами III Думы состояли Килевейн (от Нижегородской губернии), Пергамент, Розанов (от Саратовской губернии), Степанов (от Пермской губернии), Черносвитов (от Владимирской губернии). Все депутаты, за исключением трудовиков Булата и Розанова, принадлежали к кадетской фракции.
В IV Государственной думе орден был представлен В. А. Маклаковым, Н. В. Некрасовым, А. А. Орловым-Давыдовым, А. И. Шингаревым, а также, возможно, В. Л. Геловани, В. А. Карауловым, В. А. Степановым. Итого 4–7 человек, или 0,9 %–1,6 % от общего количества депутатов (442 человек).
Депутаты-масоны проявляли высокую активность в работе русского парламента. Анализ стенограмм заседаний Государственных дум показывает, что удельный вес выступлений вольных каменщиков в три-четыре раза превышал их долю в общей численности депутатов. Почти все вольные каменщики были членами думских, иногда нескольких, комиссий, часто их руководителями. «Дети вдовы» в Думах выступали за отмену смертной казни, амнистию политическим заключенным, против военно-полевых судов, за введение и укрепление демократических свобод, расширение прав национальных меньшинств, национальное и гражданское равноправие, создание правового государства, разоблачали организаторов и вдохновителей погромов и полицейских провокаций. В то же время масоны проявили себя как государственники-державники, считавшие возможным совмещение либеральных общечеловеческих ценностей с принципом «единой и неделимой» России, поддерживали ее имперско-агрессивную внешнюю политику. Имеющиеся материалы не позволяют сделать вывод о скоординированной деятельности участников русских масонских лож. Их совместные выступления определялись не масонским братством, а близостью идейных позиций; так же, как и разногласия, – принадлежностью к тем или иным политическим силам.