Этот человек с неуравновешенным характером и явно шарлатанскими замашками умел, однако, настолько сильно импонировать, что после него осталась чуть не целая школа учеников. Наиболее замечательным из них был уже известный нам Бишоффсвердер (1741—1803), объявивший себя наследником всех таинственных знаний Шрепфера. В противоположность Шрепферу, который только хотел втереться в высшие круги, Бишоффсвердер по рождению принадлежал к немецкой аристократии; по характеру это был не мистик, а искатель удовольствий и наслаждений; к Шрепферу его привлекала больше всего надежда научиться изготавливать золото и тинктуру молодости; характерно, что Шрепфер по завещанию оставил ему в наследство какой-то аппарат для вызывания духов. Довольно рано он вступил в орден розенкрейцеров и благодаря своим талантам кавалера и придворного человека получил там довольно большое значение. Но особенное влияние Бишоффсвердер приобрел с тех пор, как стал в близкие отношения к прусскому кронпринцу Фридриху Вильгельму (с 1778 г.). Вместе с другим розенкрейцером, Вельнером, ему удалось совершенно запутать этого недалекого принца в сети самого необузданного мистицизма. Вельнер (1732—1800), сын пастора, был человек на все руки. Сначала ярый просветитель, сотрудник «Всеобщей немецкой библиотеки» Николаи, затем член «Строгого чина», потом розенкрейцер — он бросался из стороны в сторону и, не разбирая средств, искал связей в самых противоположных по духу кругах, чтобы с помощью их выдвинуться на вид. В 1782 г. Вельнер выпустил книгу под заглавием «Обязанности членов Златорозового Креста старой системы», где в тоне величайшей нетерпимости по отношению ко всем другим разветвлениям масонства он объявлял розенкрейцерство за высшую его ступень, по отношению к которой тамплиерство и обыкновенное масонство являются только «преддверьем» и «воспитательной школой»; на другие системы, не признававшие розенкрейцерства, он обрушивался здесь с проклятиями совершенно в стиле католических анафемствований: «Горе, горе, — восклицал он, — всем ложным светильникам, всем посланникам Сатаны, которые губят вас временно и вечно!» Предвидя, что это шарлатанство должно вызвать сомнения, Вельнер ко всем сомневающимся обращается с такими словами: «Только молитвы высших властей (розенкрейцерства) склонили Вечного Милостивца ниспослать нам этот орден; ибо свет может внезапно снова потухнуть и погрузить нас в кромешную тьму, если мы хоть на один момент позволим себя убедить, что высокий орден не то, за что он выдается, и что мы можем быть, таким образом, обмануты».
Обещаниями высших знаний и угрозами лишиться их при малейшем сомнении Бишоффсвердеру и Вельнеру удалось соединить вокруг себя высшее общество, и в розенкрейцерство широкой волной потекли князья, графы, министры и генералы. Кронпринц совершенно подчинился их влиянию, тем более, что Вельнер умел потакать его амурным склонностям, не отступая даже перед ролью обыкновенного сводника. Когда в 1786 г. Фридрих Вильгельм стал прусским королем, они постарались развить до последних пределов возможного его природные склонности к мистицизму. Целая банда шарлатанов, духовидцев и алхимиков устремилась теперь ко двору короля. Его Потсдамская библиотека была составлена из книг исключительно мистического содержания. В доме Вельнера, который часто посещал король, была даже устроена арена для духов, между которыми появлялись все великие люди прошлого. В скором времени Бишоффсвердер и Вельнер были назначены на высшие должности в государстве: первый — генерал-адъютантом, а второй — министром юстиции, народного просвещения и духовных дел. Началась эпоха самого крайнего обскурантизма и гонения на просветителей. В особенности прославился в это время своей обскурантною деятельностью Вельнер.
19 декабря 1788 г. он издал указ о цензуре, которым все политические и религиозные сочинения подвергались самому мелочному надзору; другой указ того же года (9 июня) ставил религиозное преподавание под строгий надзор бюрократии. Народное образование при нем прониклось духом ханжества и обскурантизма. Мирабо, который посетил в то время Берлин и написал «Историю берлинского двора», почти с отчаянием восклицал, имея в виду Бишоффсвердера и Вельнера: «Чем станет судьба страны, которой будут руководить жрецы и визионеры?!» Он сразу понял, что эти попавшие в случай дельцы, при всех своих розенкрейцерских претензиях, только «бессовестные интриганы, жалкие посредственности и пустые искатели наслаждений», и пророчески предсказывал, что Пруссии в недалеком будущем придется пережить критическую эпоху. «Заблуждение пошло так далеко, — говорит об этом времени историк масонства Boos37, — что масонство, которое первоначально совершенно изгоняло из своего храма политику и религию, теперь стало основанием политической и церковной системы».
Розенкрейцерство, не заключавшее в себе ничего оригинального по сравнению с другими системами, не могло рассчитывать на длительный успех.
Его расцвет был связан с царствованием Фридриха Вильгельма II. Когда же последний умер (1797), оно умерло вместе с ним, и только жалкие остатки его еще продолжали кое-где существовать.
Таким образом, немецкое масонство к концу первого пятидесятилетия своего существования подверглось полному извращению. В нем все более погасали провозглашенные английскими основателями масонства принципы гуманности, терпимости, свободы, всеобщего братства. По духу, по организации, по приемам своих деятелей оно все более превращалось в чисто средневековую организацию; Средние века оживали во всех проявлениях мысли и деятельности тогдашних масонов, во всех их скрытых и открытых симпатиях: как средневековые мистики, они погружались в каббалистические и алхимические премудрости, занимались чародейством и верили в возможность непосредственного общения с загробным миром; как католические монахи, они с проклятиями и угрозами набрасывались на всех инакомыслящих, мечтали об исключительном предоставлении им цензуры по религиозным вопросам и с чисто средневековым изуверством предавали анафеме не только тех, кто отрицал их тайные знания и высшую силу, но и членов масонских же систем, в чем-либо несогласных с ними; представление о еретиках, появляющихся в лоне масонской же церкви, обладало в их душах очень большою жизненностью; как настоящие паписты, они разработали очень сложную иерархию духовных степеней и всеми мерами поддерживали чисто католическое представление о делении всех верующих на стадо пасомых овец, лучшей добродетелью которых является слепое послушание, и избранных, облеченных божественной благодатью пастырей с непогрешимыми властями во главе; как ученые схоластики, они стремились познать Бога и его тайные свойства с помощью разума; наконец, как феодальные рыцари, они хотели замкнуться в чисто аристократическую касту и усвоили себе все феодальные предрассудки, всю сословную исключительность средневекового дворянства.
Такое положение дел не могло не вызвать протеста. К масонским ложам Германии принадлежали многие великие люди XVIII в., — между ними Гете, Лессинг, Гердер. Они, конечно, держались в стороне от той мистико-шарлатанской шумихи, которую подняло большинство немецких лож; они стояли далеко и от их работ и, кроме Гете, редко посещали даже их заседания. К масонству их привлекали те просветительные и гуманитарные идеалы, которые в принципе признавались основателями масонства, и, защищая эти идеалы в своих произведениях, они видели в них чисто масонские понятия, на что прямо и указывали. Лессинг, например, в своих «Масонских беседах» доказывает, что сущность масонства заключается не в «обрядах, знаках, рисунках и словах», даже не в делах благотворения, а в воспитании людей согласно с идеалами гуманности. Масонство, в глазах Лессинга, это — не историческое, а отвлеченно идеальное понятие; оно существовало всюду, где люди были проникнуты чувством любви друг к другу и уважения к великим началам свободы и общественности. В этом смысле Лессинг утверждает, что «можно исполнять высокие обязанности масонства, не называясь масоном». При этом Лессинг совсем не закрывал глаз на недостатки современного ему немецкого масонства. «Я ничего не вижу иного, ни о чем больше не слышу, как только о детских забавах, — говорит в «Масонских беседах» Эрнст своему собеседнику Фальку, который наставляет его в высоком значении масонства, — и никто не хочет знать ничего о том, ожидание чего ты во мне возбуждаешь». В колких, полных язвительной насмешки словах Эрнст характеризует нетерпимость масонов. «Пусть, — говорит он, — придет просвещенный еврей и пусть он назовет себя! Да, говорят, еврей? Масон, конечно, должен быть, по крайней мере, христианином. Какой христианин — все равно, без различия религии, то есть только без различия трех исповеданий, публично дозволенных в Священной Римской Империи. Пусть честный сапожник, который при своей колодке находит досуг иметь много хороших мыслей, хоть бы это был Яков Бем или Ганс Сакс, — пусть он придет и назовет себя! Да, говорят, сапожник?.. А у нас в своей компании такое хорошее общество!» И Фальк признает справедливость слов Эрнста и сам в резких выражениях говорит об извращенности масонских лож, отличая, однако, от них настоящее масонство.
Также и Гердера, когда он юношей вступал в 1766 г. в Риге в масонскую ложу (Zum Schwerte), привлекал туда тот идеал «гуманности», под которым он разумел «чистую любовь к людям и великодушие» (reine Menschengute und Grossmut) и который он надеялся найти в масонстве.
Рис. Шотландская масонская система
И в последние годы своей жизни, когда он познакомился уже с тем, во что превратилось немецкое масонство в конце XVIII в., он все-таки держался мнения, что истинное масонство есть то, «к чему во все времена стремились все добрые, без отношения к религии и государственному устройству, — око и сердце человечности; оно возвращает свободным душам, принадлежащим к нему, золотое время, живущее во всех наших сердцах, — поднимаясь над всеми сословными различиями, над всяким сектантским духом»38. Это высокое представление об