Аллегорическое изображение.
Allegorie (Музей П.И. Щукина)
Этим, естественно, объясняется та позиция, на которую встала Екатерина II по отношению к Новикову и московским масонам, которых она до конца дела не отделяла от Новикова. Познакомившись с делом, произведя расследование, Екатерина уяснила себе это различие, чем и объясняется неодинаковый исход дела по отношению к разным лицам. О Новикове Екатерина выразилась, что он «умный, но опасный человек», и «мартинист хуже Радищева». Даже еще во время следствия ее не могли разубедить некоторые положительные доводы в пользу Новикова, так что и после доклада архиепископа Платона[52] Екатерина отозвалась о Новикове: «C’est un fanatique». Поэтому по существу в преследовании масонов нужно различать два дела: дело самого Новикова и дело всего масонства.
Теперь нам остается проследить историю развития грозы, постепенно надвигающейся на деятельность Новикова и вообще масонства. Надо отдать должное осторожности, с которой Екатерина II подходила к этому делу. Деятельность Новикова обратила на себя ее внимание уже в 1784 г., когда новиковский кружок находился еще под покровительством московского главнокомандующего графа Чернышева. В августе этого года в своем особом указе на имя Чернышева императрица говорит, что владелец типографии Московского университета Николай Новиков напечатал в ней несколько книг, изданных Комиссией о народных училищах, что нарушает права комиссии и ее доходы, поэтому предписывается взыскать с издателя понесенные ею убытки. Новиков дал объяснение, что книги[53] напечатаны по распоряжению московского главнокомандующего. Через месяц был получен новый указ, запрещавший печатать в Москве «ругательную историю» Ордена иезуитов, так как этот Орден взят государыней под свое покровительство. Это снова касалось Новикова, который действительно тогда печатал историю Ордена[54].
Отношение правительства к масонам становилось все менее благоприятным. Это отражалось на отношениях к ним московских главнокомандующих, сменивших графа Чернышева. Первым его преемником был граф Брюс, который считал мартинистов людьми весьма опасными в политическом отношении. Он подозревал, что под покровом этого учения кроются стремления нанести ущерб власти и нарушить существующий порядок.
Митрополит Московский Платон (собр. С.П. Виноградова)
Таково было мнение самой императрицы, на что Брюс указал Лопухину перед его отставкой (Лонгинов, стр. 246–247). Правда, преемник Брюса, старый воин Еропкин, вступивший в должность главнокомандующего в 1786 г., довольно терпимо относился к масонам (там же, стр. 268). Но в 1790 г. главнокомандующим был назначен князь Прозоровский, человек весьма не расположенный к новиковскому кружку и усердствовавший в проведении взглядов императрицы. Сам Прозоровский охотно верил всем тем рассказам и слухам[55], которые ходили в обществе о мартинистах (там же, стр. 301). Неудивительно поэтому, что он выказывал в нем особое усердие. В таких условиях проходил процесс Новикова. Его можно разбить на несколько этапов.
Во второй половине 1785 г. граф Брюс и архиепископ Московский Платон получили указы, которые требовали духовной и светской ревизии всех частных школ и училищ в Москве, а затем и ревизии книг, вышедших из новиковской типографии. В указах говорилось, что в школах допускается «суеверие, развращение и обман», а среди книг печатаются «многие странные книги»; затем требовалось, чтобы впредь не появлялись книги, в которых заключаются «колобродство, нелепые умствования и раскол». Сверх того, архиепископу предписывалось испытать Новикова в Законе Божием. Это было первое серьезное предостережение, сделанное императрицей. Московский губернский прокурор А.А. Тейльс нашел только две вредные книги, напечатанные в университетской типографии Новикова, так как другие книги печатались в Типографской компании или в типографии Лопухина. Так как все эти типографии находились в распоряжении Новикова, то, возможно, его кружок избегал печатать в университетской типографии наиболее опасные книги. Впрочем, в этот раз в руки следователей еще не попали книги, напечатанные в тайной типографии без надлежащих разрешений; эти книги как раз и имели наиболее важное значение. В общем, Тейльс опечатал, считая нужным подробно рассмотреть, четыреста шестьдесят одно наименование книг, продававшихся в книжной лавке Новикова. Книги были исследованы цензорами, назначенными архиепископом Платоном. В Управе благочиния Новикову пришлось давать показания об издании книг в его типографиях. С другой стороны, Платон нашел среди книг, предложенных ему для рассмотрения, частью книги вредные, частью книги мистические, которых архиепископ, по его собственному признанию, не понимает, и частью книги, полезные для общества.
Все это расследование закончилось для Новикова на этот раз довольно благополучно. Архиепископ Платон признал Новикова хорошим христианином, найдя удовлетворительными все его ответы касательно веры.
Книги, признанные Платоном вредными, не особенно испугали императрицу, потому что среди них были сочинения энциклопедистов и тому подобное. Указ от 27 марта 1786 г. запрещал продажу только шести книг как раз масонского направления. В нем содержались угроза в адрес Новикова и его типографий и запрет печатать книги, содержащие «странные мудрования».
Но одновременно центральное правительство стало преследовать и благотворительную деятельность новиковского кружка. Указом от 23 января 1786 г. повелевалось все частные школы и больницы в Москве, кроме имеющих особые привилегии и состоящих на учете в Правлении светского и духовного начальства, подчинить ведомству Приказа общественного призрения и предписывалось наблюдать за всеми учреждениями новиков-ского кружка (Лонгинов, стр. 250–260).
В следующем году преследования приняли уже более серьезный характер. По-видимому, раздача Новиковым хлеба простому народу в голодный 1787 год послужила толчком к интенсивным мерам против его кружка. В этом году последовало запрещение печатать в светских типографиях книги[56], относящиеся к церковному или Священному Писанию, запрещена продажа этих книг в частных лавках, что грозило абсолютным прекращением издательской деятельности новиковского кружка; наконец, последовал запрет отдавать Новикову университетскую типографию (Лонгинов, стр. 279–289). В 1791 г. в Москве появляется известный граф Безбородко, имевший целью негласно произвести следствие о масонах. Он имел очень широкие полномочия, но уехал из Москвы для доклада императрице, даже не начав формального следствия, видимо, не считая его нужным (Записки Лопухина в «Русском архиве», стр. 34–35).
До 1792 г. у правительства имелся ряд подозрений, но, по-видимому, еще не было достаточных улик. В этом году оно узнало о продаже в московских лавках какой-то запрещенной книги, а также о том, что у Новикова, в селе Авдотьине, имеется тайная типография (Лонгинов[57], стр. 317). Началось расследование, и Прозоровский установил факт продажи в московских лавках «Новой Киропедии», экземпляры которой были конфискованы у Новикова при первом допросе. Последовали обыски и арест самого Новикова, который тогда находился в своем подмосковном селе Авдотьине. Следствие обнаружило тайную продажу двадцати наименований запрещенных книг и сорока восьми — напечатанных без разрешения. Продажа запрещенных книг происходила как в лавках Новикова, так и в лавках, имевших к ним отношение (Лонгинов, стр. 313–315). Князь Прозоровский сам занялся допросом арестованного Новикова. По наблюдениям князя, Новиков оказался человеком «натуры острой, догадливой», он робел на допросе, но не «замешивается»; он показался Прозоровскому человеком «коварным и лукавым». К делу были привлечены книготорговцы (Кольчугин и другие, продававшие запрещенные книги, взятые ими у Новикова (Лонгинов, стр. 315–318). После первого же допроса у Прозоровского Новиков с большими предосторожностями, кружным путем был отправлен в Шлиссельбург, где попал в руки известного следователя Шишковского. Основная цель Шишковского заключалась в том, чтобы установить, не преследовал ли новиковский кружок политических целей или целей антирелигиозных. Известно, что следствие закончилось заключением Новикова в Шлиссельбургскую крепость на пятнадцать лет. Одновременно с арестом Новикова Прозоровский проводил следствие по его сообщникам. Тургенева тогда не было в Москве, поэтому допросу, прежде всего, подверглись князь Н.Н. Трубецкой и И.В. Лопухин. Последний в своих записках передает подробности допроса. Сам Лопухин вынес впечатление, что московский главнокомандующий «ожидал раскрыть во мне превеликого злодея государственного и надеялся, что доведется меня арестовать». С первых же слов Прозоровского Лопухин смог понять, какое значение он придает всему этому делу. Лопухин сам писал ответы на вопросы, заготовленные в Петербурге при участии императрицы. Много раз во время допроса Лопухину приходилось заявлять о своих верноподданнических чувствах и верности государыне, а также о том, что он не уступит ни князю Прозоровскому, ни кому другому в чувстве долга верного подданного и сына отечества.
Лопухину, Трубецкому и Тургеневу, согласно указу императрицы, угрожала ссылка. Но, по-видимому, показания Лопухина произвели на Екатерину очень благоприятное впечатление, и ссылка его не состоялась. Он был оставлен в Москве под присмотром полиции. Трубецкой и Тургенев были сосланы[58]. Князь Репнин, о переписке которого со Шредером стало известно императрице, был оставлен под подозрением и впоследствии уже не пользовался милостями государыни.
Закончив допрос ближайших сотрудников Новикова, князь Прозоровский продолжал розыски запрещенных книг. По его распоряжению два цензора от университета и два — от духовенства просматривали книги во всех московских лавках, руководствуясь строгой инструкцией главнокомандующего. Было найдено новое отделение в Гендриковском доме, где оказались запрещенные книги; несколько книг в книжных лавках были признаны «весьма недостойными существовать», в том числе и Карамзинский перевод «Юлия Цезаря» (Тихонравов. Сочин., т. III, ч. 2, стр. 56).