Из других сотрудников Новикова правительство оставило в покое А.М. Кутузова[59], жившего в Берлине по масонским делам, известного купеческого сына Походяшина, истратившего свое состояние на мероприятия новиковского кружка. Гамалея подвергся легкому допросу у полицейских чиновников, князь Енгалычев, В.В. Чулков, О.А. Поздеев, куратор Московского университета М.М. Херасков и многие другие, причастные к этому делу, отделались одним только испугом (Лонгинов, стр. 352–354).
Значительно большее внимание было уделено двум молодым воспитанникам новиковского кружка, только что возвратившимся из-за границы после четырехлетнего обучения, Невзорову и Колокольникову. Оба они были арестованы в Риге и немедленно доставлены в Петропавловскую крепость. Обоих подвергли строгим допросам. Допрошен был и доктор Багрянский, тоже из числа воспитанников новиковского кружка, в то время находившийся в качестве врача при больном Новикове. Следствие стремилось выяснить отношение этих молодых людей к Новикову и его кружку, а также к масонству. Их показания интересны лишь как биографический материал, так как все трое были слишком далеки от участия в масонской деятельности, а были просто приемными детьми новиковского кружка. Невзоров и Колокольников заболели во время допроса, и их перевели во Обуховскую больницу, где Колокольников вскоре умер. Невзоров некоторое время оставался в больнице как душевнобольной, его последние ответы на вопросы следствия производят бесспорное впечатление ответов человека невменяемого. Багрян-ский же получил разрешение ухаживать за Новиковым в крепости (Лонгинов, стр. 355; Сб. И.Р.И.О-ва, II).
Ликвидировав дела с представителями Новиковского кружка и с самим Новиковым, правительство занялось финансовым уничтожением новиковской компании. Конфискованные книги, напечатанные тайно или с разрешения, а затем запрещенные, в количестве 18 656 экземпляров, были сожжены. В 1794 г. в Гендриковском доме было найдено еще одно помещение с книгами, ранее неизвестными, и часть этих книг тоже была сожжена. Дела компании были весьма расстроены. Личное имущество Новикова было невелико, у компании же оказались большие долги, значительно превышающие ее имущество. Попытки продать на открытых торгах дом компании, ее аптеку и типографию оказались неудачными, ибо не нашлось потенциальных покупателей (Лонгинов, стр. 359). Все дела новиковской компании были окончательно ликвидированы при императоре Павле.
Ложа мастеров[60]
Сделав общий обзор преследований, необходимо теперь особо выделить дело Новикова и отношение его к остальному масонству. Так как долгое время дело Новикова для ученых абсолютно сливалось с делом всего масонства, то для многих суровое наказание Новикова казалось величайшей несправедливостью. Но, думается, Новиков вовсе не нуждается в оправдании, и историку не приходится выступать в роли обвинителя императрицы. В этом деле случилось то, что всегда бывает, когда представитель власти стремится удержать существующий порядок вещей, оберегает его от тех элементов, которые способны внести новую прогрессивную струю в общественные или политические отношения. И Екатерина поступила так, как только и мог поступить государь с твердыми убеждениями, а Новиков подвергся обычной участи общественного и политического деятеля, пошедшего вразрез с курсом правительства, без надежды на возможность убедить его в правоте своих идеалов. В самом деле, история вопроса такова. Один из первых исследователей, Лонгинов, считал Новикова совершенно невиновным и искал причины его заточения в нелюбви к масонам фаворита императрицы графа Дмитриева-Мамонова. Он же говорит о недоброжелательстве к «Дружескому обществу» куратора Московского университета графа Мелиссино (Лонгинов. Новиков и московские мартинисты, стр. 269 и др.). Недавно профессор Иконников высказал мысль, что первое дело, возбужденное против Новикова в конце 1785 г., было результатом внушения со стороны лица, желавшего причинить неприятности архиепископу Платону через поручение испытать Новикова в религии (Иконников. Значение царствования императрицы Екатерины II, стр. 87). С особенной дотошностью останавливался на деле Новикова покойный академик Пыпин, обращая особое внимание на моральную сторону дела. Он подчеркивает то обстоятельство, что участь Новикова была решена без формального суда. Это замечание справедливо, но напомним, что тогдашний суд нашел бы в уложениях и воинских артикулах еще более суровую форму наказания для Новикова. Пыпин настаивает на том, что никаких неоспоримых доказательств возведенных на Новикова обвинений найдено не было, так же как и указаний на какие-либо сокровенные замыслы. Таким образом, Новиков был осужден за печатание неразрешенных книг, что в глазах правительства большого значения не имело. Оправдывая Новикова, Пыпин, однако, не может не признать того, что обвинения были направлены против общественной деятельности Новикова, но отрицает за ним «какие-нибудь политические затеи» (Пыпин. Времена Екатерины II; Вестник Европы, 1895, № 7, стр. 292–293). Впрочем, по существу, в объяснении Пыпин придерживался мнения, ранее высказанного Якуш-киным (Сборник «Почин», стр. 173). Для Незеленова, который очень многое разъяснил в этом деле, суровое наказание Новикова в сравнении с судьбой, постигшей главу этого Ордена князя Трубецкого, не совсем ясно. Поэтому автор высказывает догадку, что Новикова судили как журналиста, за убеждения, высказанные им в журнальных статьях (Н.И.Новиков, издатель журналов, стр. 431–432). Напротив, новейшие исследователи прямо указывают на общественно-преобразовательный, даже на политический элемент в деятельности Новикова (Семека. Русские розенкрейцеры, стр. 6) — например, профессор Сиповский, хотя, по его мнению, «Екатерина не могла обличить Новикова, судя по обнародованным документам» (Н.М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника», приложение 1, стр. 16).
Обескураженный масон. Сатирич. изобр. из «Les Francs-Mason ecrases» (изд. XVIII в.)
Действительно, в деле Новикова и во всей его деятельности общественная и политическая стороны должны быть поставлены на первый план, и сам Новиков хорошо это понимал, называя их «осью всего делопроизводства» (Лонгинов, стр. 074). Даже более того, масонство самого Новикова, после исследований Незеленова, может оказаться под сомнением; по крайней мере, его чистота. По своему характеру Новиков и не мог быть чистым масоном, ибо не признавал орденских обрядов, ему приходилось отрекаться со слезами от своей «умственности», от веры в свои силы, каяться в пренебрежении обучением братии (Незе-ленов. Указ. соч, стр. 242–243 и 312). Как журналист, Новиков проводил многие передовые идеи, которые не могли не вызвать тревоги у Екатерины II, но императрица не касалась вопросов журналистской деятельности во время следствия. Следствие предоставило иной материал, который хотя не и не дал правительству удовлетворительного ответа на многие из поставленных вопросов, но продемонстрировал, что арестованные без вреда для себя и не могут дать отчетливого ответа.
Так, для следствия было важно выяснить отношение Новикова и его кружка к иллюминатству. Новиков на допросах отрицательно отзывался о нем. Тем не менее, на руках у следователей были документы противоположного характера (Сб. И.Р. ист. общ., т. II, стр. 128). В научных взглядах на этот вопрос существует расхождение. Пыпин, например, сомневался, что у нас были последователи иллюминатов (Вестник Европы, 1895, № 6, стр. 46–47). Напротив, новейший исследователь профессор Сиповский в деятельности Шварца видит отражение тенденций иллюминатства, находя подтверждение своему мнению и в его биографии (Карамзин и др., стр. 12). Те же черты практической деятельности на почве политического обновления русского общества характеризуют и Новикова (там же, стр. 15).
Кн. А.А. Прозоровский (изд. в. кн. Ник. Мих.)
В деле Новикова не все шло так гладко и невинно, как это иногда представляют исследователи. Нельзя, например, не обратить внимание на то, что даже в своих показаниях Новиков далеко выходит за пределы той деятельности, которая была бы свойственна чистому масонству. Он, по собственному признанию, выпускает в свет «мерзкие» книги, принимает деятельное участие в сношениях с Павлом, имеет на руках бумаги, от которых сам «приходит в ужас», однако переписывает и хранит их. В своих ответах Шешковскому Новиков несколько раз хитрит, запирается, говорит неправду, два раза он давал подписку о том, что не будет продавать запрещенных книг, и все же продавал.
В руках правительства были еще какие-то бумаги, уличавшие Новикова (Сиповский. Карамзин, приложение I, стр. 14–15).
Но, разумеется, в вопросах Новикову особо важное значение придавалось его сношениям с великим князем Павлом Петровичем. Показания самого Новикова об этих сношениях, как этого можно ожидать, отличались величайшей осторожностью. Ясно одно, что Новиков еще раньше по собственному почину преподносил великому князю книги. Новиков не отрицал и того, что архитектор Баженов был в милости у великого князя и вел с ним какие-то переговоры. Нельзя было скрыть и того, что великий князь милостиво относился к самому Новикову. Сношения Новикова с великим князем не были его личным делом: по поводу всех контактов с ним он совещался с князем Ю.Н. Трубецким и вообще со старшими братьями, а также ничего не предпринимал без своего друга Гамалея. При контактах принимались меры крайней предосторожности. По своему обыкновению, Новиков в ответах на многие вопросы отговаривался забывчивостью. Но он не мог скрыть того, что всякого рода посылки от масонов к великому князю принимались тем очень милостиво. В одном из докладов Баженова было что-то «конфузное», было что-то такое, что заставило Новикова с Гамалея «испугаться», так что приятели «тогда же бы ее (бумагу, записку Баженова) сожгли от страха», и не сожгли только потому, что ее надо было показать князю Трубецкому. В записке было что-то такое, что Новиков не отдал ее в подлинном виде даже князю Трубецкому, а сам переписал ее и несколько подправил, сократил и «все невероятное выкинул». Конечно, были приняты меры к тому, чтобы чья-нибудь болтливость не повредила делу (Сб. И.Р. ис-тор. общ., № 2, стр. 120–121).