Н.И. Панин (собр. в. кн. Ник. Мих.)
Остервальд, бывший креатурой Никиты Панина, по отзывам современников, не годился по своим качествам и недостатку образования в воспитатели великого князя, хотя был честным и аккуратным немцем. Жену его Екатерина прозвала «лютеранской проповедницей» и, шутя, предрекла ей смерть от голода, а ему — от воздержания. Большим влиянием при Павле пользовался и родственник Паниных князь Николай Васильевич Репнин, дипломат и полководец, известный своей преданностью масонам «до глупости» (par les sottises). Не пользуясь расположением императрицы и платя ей той же монетой, Репнин, бывая в Петербурге, часто навещал великого князя, благодаря своей близости к Панину, и приобрел на него большое влияние. Репнин и Петр Панин настолько пользовались доверием Павла Петровича, что, когда они надолго оставили Петербург, он вступил с ними в длительную переписку, спрашивая их мнение о преобразованиях, задуманных им в армии. После Репнина вниманием Павла пользовался другой родственник Паниных, Г.П. Гагарин, занимавший после И.П. Елагина одну из высших степеней в русском масонстве. Когда в 1773 г. императрица задумала «очистить свой дом» и, по случаю вступления великого князя в первый брак, с почетом удалила Никиту Ивановича от двора Павла, посредником между старым воспитателем и его питомцем явился молодой князь Александр Борисович Куракин, внук Панина, товарищ Павла Петровича по играм и учебе, прозванный им своей «душою». Этот Куракин только что явился ко двору из-за границы, где завершил свое образование, и, не без участия Н.И. Панина, сразу же был принят (двадцати одного года от роду) в масонский Орден Тамплиеров, а точнее, в петербургскую его ложу, так называемый Capitulum Petropolitanum, принадлежавшую к английской системе и организованную И.П. Елагиным и с 1772 г. подчиненную ложе-матери. В 1777 г. эта ложа слилась в одну с другими петербургскими ложами и стала называться Великой Провинциальной, или Национальной, ложей под управлением Елагина и графа П.И. Панина. Доверенный Павла Петровича князь А.Б. Куракин, несомненно, посвятил его в таинства масонства и содействовал окончательному обращению его в Вольного Каменщика. Ближайшим помощником Куракина в этом деле являлся новый друг великого князя — Сергей Иванович Плещеев, капитан флота, назначенный, благодаря своему званию генерал-адмирала, состоять при наследнике престола от состава константинопольского русского посольства, где он находился в свите князя Репнина. Плещеев состоял на морской службе с 1764 г., служил, среди всего прочего, и в английском флоте, с графом А.Г. Орловым совершил поход на Архипелаг, был принят в масоны в Ливорно и, уже как масон, пользовался покровительством князя Репнина и был рекомендован им Павлу Петровичу. В 1776 г. Павел имел случай познакомиться с прусскими масонами в Берлине, куда он, сопровождаемый Куракиным, совершил поездку с целью познакомиться с назначенной ему в невесты принцессой Виртембергской Софией-Доротеей, впоследствии великой княгиней Марьей Федоровной. Павел Петрович был встречен Фридрихом II с величайшими почестями, и путешествие в Берлин оставило в его душе глубокий след, зародив чувство привязанности к Пруссии и Прусскому королевскому дому, двое из членов которого были масонами: наследный принц Фридрих-Вильгельм и дядя принцессы Софии-Доротеи принц Фердинанд, стоявший, по свидетельству императрицы Екатерины, во главе прусских масонов. Принц Фердинанд, как будущий родственник, с особым вниманием принял наследника русского престола в своем замке Фридрихсфельде. Прием этот описан был тогда же в брошюре берлинского француза Le Bauld de Nans под заголовком: «Prologue pour la reception de Son Altesse Impеriale M-r le Grand Duc de Russia д Friedrichsfelde le I aout 1776, Berlin». В Берлине Павлу указали и другого его родственника — масона высокого ранга, шведского короля Густава III.
Быть может, не без умысла граф Никита Иванович Панин в том же 1776 г. предложил императрице послать к стокгольмскому двору для того, чтобы известить о бракосочетании великого князя с Марией Федоровной именно князя А.Б. Куракина. Куракин получил от петербургских Вольных Каменщиков полномочия вести переговоры с главной стокгольмской ложей и принять от нее посвящение в «высшие градусы»; в качестве секретаря посольства с Куракиным поехал известный в то время масон Вильгельм Розенберг, брат Георга Розенберга, учредителя гамбургской ложи «Трех золотых роз». Поручение масонских братьев молодым камер-юнкером было исполнено блистательно. Брат шведского короля Карл, герцог Зюдерманландский, посвятил князя Куракина в таинства шведского масонства, причем было условлено, что князь станет Гроссмейстером русской Провинциальной ложи с правом передать свое звание князю Г.П. Гагарину и подчинением этой ложи главному шведскому капитулу. В письме по этому поводу граф Левенгаупт, член шведского масонского капитула, выражал князю Куракину надежду, что «приезд нашего монарха в вашу страну будет много способствовать вашим масонским работам»[64]. Густав III действительно приехал в Петербург в следующем, 1777 г. для встречи с императрицей и был торжественно встречен петербургскими масонами. По случаю этого визита в ложе Аполлона происходили блестящие объединенные собрания. Князь Куракин учредил в Петербурге ложу святого Александра по шведской системе, а в 1779 г. появилась Великая русская Провинциальная ложа в той же системе под управлением князя Г.П. Гагарина, и ему в 1780 г. была прислана особая инструкция за подписью короля и графа Бьелке[65].
Имп. Всероссийский Павел Петрович, Великий Магистр Державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского (собр. П.И. Щукина)
Известно, что Густав III не внушал симпатий великому князю Павлу Петровичу, но все же коронованный масон должен был произвести на него впечатление, указывая своим примером путь, по которому должен был идти и наследник русского престола. Цесаревич решился вступить в ряды Вольных Каменщиков. Советы князя Куракина и графа Н.И. Панина играли в принятии этого решения главную роль[66]. В записке Особенной канцелярии Министерства полиции, приводимой В.И. Семеновским и носящей характер официального документа, прямо указывается, что цесаревич Павел Петрович был келейно принят в масоны сенатором И.П. Елагиным в его собственном доме, в присутствии графа Панина[67]. Это известие кажется нам самой правдоподобной среди других версий вступления Павла Петровича в масонское братство уже потому, что вступление это действительно произошло и должно было произойти втайне и не за границей, а именно в России, среди русских людей, чем устранялись все возможности говорить об иностранных влияниях[68]. Вероятнее всего также, что событие это произошло вскоре после отъезда шведского короля из Петербурга, летом 1777 г., и, во всяком случае, не позднее 1779 г. На двух портретах императора Павла с масонскими атрибутами, хранящихся в музее П.И. Щукина, фигурирует статуя богини правосудия и справедливости Астреи. Масоны любили повторять легенду о том, что богиня Астрея ушла с земли, возмущенная людской неправдой. В честь именно этой богини и существовала в Петербурге с 1775 г. ложа с названием «ложа Астреи», которая в 1779 г. слилась со всеми остальными, с Великой Провинциальной ложей. На одном из портретов Павел Петрович держит в правой руке золотой треугольник с изображением Астреи, который служил почетным знаком для Великих официалов Великой ложи Астреи во времена Александра. «К сожалению, — говорит исследовательница русского масонства Т.О. Соколовская, — знаки лож XVIII века не обнаружены, и потому нельзя проверить, был ли знак Великой ложи Астреи XIX века таким же, каким он был у простых лож Астреи XVIII столетия»[69]. Как бы то ни было, но указание на Астрею в двух совершенно различных по композиции и исполнению масонских портретах императора Павла не является случайным.
Для иностранных дипломатов обращение Павла Петровича в масоны не осталось тайной, как едва ли осталось и для императрицы Екатерины. Один из агентов-дипломатов спешил даже учесть вытекающие из этого факта последствия для внешней политики России, а именно сближение Павла Петровича с наследником Фридриха II, коронованным масоном, прусским королем Фридрихом-Вильгельмом II. «Со времени путешествия Фридриха-Вильгельма (в 1780 г.) в Петербург, когда он был еще наследным принцем, между обоими наследниками установились дружественные и доверчивые отношения, а также тайная переписка, интимность которой увеличивалась еще более вследствие принадлежности обоих принцев к секте иллюминатов. Близость между принцами существовала всегда, но она еще тщательнее поддерживается братьями этой же секты»[70].
Императрица Екатерина не осталась равнодушной к дошедшим до нее слухам об увлечении Павла масонством. Бебер, секретарь Великой Провинциальной ложи, в своих записках говорит: «Так как масонство привлекало к себе очень многих из самых знатных лиц, то это возбудило в императрице некоторое недоверие, в особенности потому, что князья Куракин и Гагарин были известные любимцы великого князя Павла Петровича, и она выразила всю свою щекотливость по этому предмету, сначала сатирическими брошюрками, из которых одна называлась “Противо-нелепое общество” (“Тайна противо-нелепого общества”), и потом, по поводу одной статьи, напечатанной в гамбургской газете, выразила так громко, что тогдашний обер-полицмейстер, бывший членом Ордена, посоветовал нам оставить работы (то есть масонские собрания) и покинуть прекрасно устроенные помещения ложи». Когда в Петербург явился наследный принц Прусский, тепло встреченный великим князем, то императрица не постеснялась отнестись к нему пренебрежительно и вынудила его сократить свое пребывание в Петербурге. Затем подверглись немилости императрицы граф Панин и князь Гагарин. Князь Куракин, сопровождавший великокняжескую чету в ее путешествии за границу (в 1781–1782 гг.), по возвращении в Россию был сослан в свою саратовскую деревню Надеждино по ничтожному поводу, и лишь по просьбе великого князя Екатерина разрешила ему приезжать в Петербург для свидания со своим царственным другом один раз в два года. Едва ли можно сомневаться, что, действуя таким образом, императрица была раздражена дошедшим до нее известием, что ее сын стал членом общества, которое она, как истая вольтерианка, от души презирала. Не могло ей нравиться и то, что опальный цесаревич нашел себе приверженцев, хотя от политических опасений она была еще далека.