[73].
Катастрофа, постигшая Новикова, заключенного в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет, заставила Павла Петровича искать религиозно-мистического утешения у себя в семье. Но великая княгиня Мария Федоровна, женщина практическая, исполненная здравого смысла, не могла отвечать на его духовные запросы. Духовный руководитель цесаревича, единственный масон, остававшийся при его дворе, Плещеев, напрасно предлагал ей лучшие, по его мнению, образцы масонской литературы, хотя великая княгиня и любила повторять: «J’aime toujours etre a l’unisson avec mon mari». «Нет, мой добрый и достойный друг, — писала она ему, — как ни проникнута я убеждением в истинности и святости моей религии, но, признаюсь, я никогда не позволю себе читать мистические книги, во-первых, я не понимаю их и, во-вторых, я боюсь, что они внесут сумбур в мою голову». На убеждения Плещеева Мария Федоровна возражала: «Чтение мистических книг я в сущности нахожу опасным, так как их идеи способны кружить головы. Есть много прекрасных моральных книг, чтение которых доставляет мне удовольствие; но я люблю их простоту и признаюсь, что я чувствую панический страх к мистическим книгам. Я называю мистическими те, которые слишком восторженны, неудобопонятны, и мысли свои я высказывала только по отношению к ним»[74]. И сам Павел Петрович, оставаясь религиозным человеком, также начинал скучать «письмами и моральными сентенциями» Плещеева, находя большее удовлетворение в беседе с живой, умной фрейлиной Нелидовой, прекрасно понимавшей впечатлительного, мятущегося цесаревича. Страстно любимое им военное дело, заключавшееся в обучении по прусскому образцу небольшой армии «гатчинцев», чередовалось с религиозным чтением и молитвой. В Гатчинском дворце показывали места, на которых он имел обыкновение стоять на коленях, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами; паркет был положительно вытерт в этих местах. Но он не выдержал ни опального своего положения при дворе матери, ни ужасов революции, поразивших Францию и Европу. Характер его делался мрачнее и раздражительнее, масонский катехизис потерял свое обаяние; он приходил к убеждению, что «людьми следует править пушками и шпицрутенами».
Вокруг цесаревича появились люди не масонской складки и понятий: Растопчин, Аракчеев, Кутайсов, Линденер и др. Вместо любезного, живого и чуткого на запросы жизни цесаревича вырастал грозный деспот, признававший высшим законом для всех одну лишь свою неукротимую и переменчивую волю. Мог ли он отозваться на братскую просьбу масонов:
Украшенный венцом,
Ты будешь нам отцом?
Первое время по восшествии своем на престол император Павел, действительно, показал себя покровителем масонов, в особенности тех, которые пострадали за него. На другой день после смерти Екатерины он освободил Новикова, удостоил его аудиенции, а с ним освобождены были и все, замешанные в дело мартинистов. Кн. Куракин, кн. Репнин, Баженов, Лопухин были вызваны ко двору и щедро вознаграждены. Руководителем совести императора, казалось, остался один Плещеев, вспомоществуемый императрицей Марией и Нелидовой. Масоны торжествовали. Но люди, лучше их знавшие характер и миросозерцание нового государя, уже готовили им падение. Одним из первых в их числе был Растопчин, умевший угождать вкусам императора и его настроению и отлично изучивший его миросозерцание. «Я воспользовался случаем, — рассказывал он впоследствии, — который мне представила поездка наедине с ним, в карете, в Таврический дворец. Возразивши на одно его замечание, что Лопухин был только глупцом, а не обманщиком, как товарищи его по верованиям, я затем распространился о многих обстоятельствах, сообщил о письме из Мюнхена, об ужине, на котором бросали жребий (убить императрицу), об их таинствах и проч. и с удовольствием заметил, что этот разговор нанес мартинистам смертельный удар и произвел сильное брожение в уме Павла, крайне дорожившего своей самодержавной властью и склонного видеть во всяких мелочах зародыш революции. Лопухин, успевший написать всего один указ о пенсии какой-то камер-юнгфере, отправлен в Москву сенатором, Новиков, которого, по освобождении его из тюрьмы, император полюбопытствовал видеть, был затем выслан из Петербурга и отдан под надзор, священник (Матвей Десницкий, впоследствии митрополит Петербургский) остался при своем церковном служении; но многие лишились прежнего влияния, потеряли всякое значение и стали жертвами весьма язвительных насмешек государя. Неудивительно, что в его мнениях произошла такая скорая перемена: существуют класс людей и род услуг, которые нравятся наследникам престола до их воцарения, но от которых они отворачиваются после, даже наказывая тех, кто казался необходимым, а потом в награду получает одно только презрение»[75].
Растопчин, очевидно, переоценил значение своего извета. Павел изменился еще до своего воцарения, и масоны, не сумевшие приспособить свой катехизис к придворной атмосфере, должны были бы покинуть Двор и без доносов Растопчина. Знавшие характер нового государя остались при нем, несмотря на опалу, постигшую Новикова и Лопухина, и среди них сохранил свое влияние на некоторое время даже Плещеев, которого Растопчин выставлял главным покровителем масонства. Хорошо знакомый с учением русских масонов, Павел, без сомнения, мог отличить их от иллюминатов школы Вейсгаупта, но он, еще будучи наследником, возненавидел проявления в их деятельности общественной силы, независимой от верховного правительства, ясно усмотрел за «чудачествами» масонов проявление общественного самосознания, а в них самих — людей, действующих «скопом». Выделив из среды масонов Лопухина как «глупца менее виновного, чем прочие», Растопчин не заметил, что Лопухин-то, собственно, один и подвергся изгнанию от Двора именно за свой смелый язык, за свое неукротимое желание «вещать правду» монарху. Между тем это был, выражаясь современным языком, самый благонамеренный почитатель и охранитель старого строя, даже в большей степени, чем сам Растопчин. «Все, — писал он незадолго до смерти Екатерины в одной из своих брошюр, — все нам вопиет о естественности первенства. Все нам возвещает необходимость, пользу подчинения и власти, коих взаимное действие есть душа порядка… Божественное единство, вселенною управляющее, освящает свое подобие в земных Царях и величеством их венчает». Участь Лопухина испытал в скором времени и другой масон, о качествах которого не посмел бы изрыгнуть хулу даже ядовитый язык врага масонов: это был князь Н.В. Репнин, преданный императору со времен его детства, но осмелившийся выразить на параде мнение, что погода стоит холодная. Павел осудил масонство как учреждение, противное основам его абсолютной власти и излюбленному им полицейскому строю государственной жизни.
Кн. Н.В. Репнин (изд. в. кн. Ник. Мих.)
Вот почему нам кажется безусловно верной версия о закрытии масонских лож, сообщаемая в уже цитировавшейся записке Особой канцелярии Министерства полиции. По этой версии, император Павел, приехав в Москву на коронацию, повелел профессору Матеи, управляющему ложей Трех Мечей, созвать всех главных масонов. Государь приехал на собрание и предложил присутствующим определиться, не сочтут ли они за лучшее прекратить масонские собрания ввиду распространившихся со времени французской революции закономерностей и их отрицательного влияния на общественное мнение. Все ответили отрицательно, только Провинциальный Великий мастер рижских лож барон Унгерн-Штернберг сказал, что мера, предложенная государем, необходима, особенно для пограничных губерний, куда могут проникать совершенно разные люди. Государь остался доволен заявлением Штернберга и сказал: «Не собирайтесь более до моего повеления». По другой версии (Рейнбек) император, явившись в Москве на собрание влиятельнейших масонов, обошелся с ними весьма любезно, подал каждому руку и сказал: «В случае надобности пишите мне просто, по-братски и без всяких комплиментов». Братья же просили с открытием лож повременить. В том и в другом случае в кратковременное царствование императора Павла русские масоны были обречены на безгласное существование.
Свой очерк мы должны закончить опровержением «загробной» клеветы на масонов. По преданию, Павел I, как нарушивший клятву Ордена Каменщиков, не покровительствовавший им и не разрешивший им собраний, был приговорен масонами к смерти. Как ни увлекательно это предание для талантливого романиста, для историка оно не может иметь никакого значения: в огромном количестве литературы о смерти Павла I нет ни малейшего следа участия в этом деле масонского ордена. Истина заключается разве что в том, что среди недовольных правлением Павла были люди, принадлежавшие ранее к масонским ложам, но, повторяя слова Карамзина, мы спросим: кто же в России оплакивал смерть императора Павла?
Е. Шумигорский
Циннендорф
основатель масонской системы (Нац. библ. в Париже)
Символическое изображение из исследования Грабельна и Рихтельна 1696 г., представляющее изъяснение трех принципов и миров в человеке
В прилагаемых изображениях каждый может увидеть, как в зеркале, под властью чего находится его жизненный облик.
Рис. 1. «Земной естественный и темный человек в звездах и стихиях» См. аналогичные рисунки «Практика совершения человека» в т. 1.
Символическое изображение из Грабельна и Рихтельна
«Перерожденный человек». Здесь выясняется, какой вид придает внешнему облику вера, дошедшая до центра в сердце. Рисунки заимствованы из 2го изд. 1779 г. (Берлин и Лейпциг). Воспроизведены нами, как и первые два в т. 1 «Масонства», из коллекции И.М. Фадрьева
С.И. Гамалея
Миниатюра в Историческом музее
М.М. Херасков (собрание С.П. Виноградова)
И.П. Елагин
(собрание С.П. Виноградова)
Карл, герцог Зюдерманландский