[144] соединялись у него, к сожалению, с большой неуживчивостью характера и несдержанностью в обращении. Резкие и высокомерные столкновения с начальством становились все чаще и чаще, и разрыв сделался неизбежным. Правда, П. Бессонов в своей панегирической биографии Невзорова[145] старается доказать, что Невзоров был уволен из университета по проискам ректора Гейма, но это утверждение, несомненно, ошибочно[146].
В 1807 г. Невзоров под влиянием М.Н. Муравьева начал издавать журнал под названием «Друг юношества» с красноречивым эпиграфом: «Sine Jove nec pedem move»[147]. Целью издания было «способствовать образованию сердец и умов и споспешествовать сколько можно к соблюдению телесных способностей». Все это Невзоров собирался осуществлять «в образе занимательных нравственных и физических рассуждений, жизнеописаний славных мужей, повестей, сказок, басен, разговоров и кратких драматических представлений, с приложением, где можно, относительно замечаний». Статьи, относящиеся к физике и естествознанию, он предполагал распределять по временам года и обещал, что «зимою предметом рассуждений будут снег, воздушные зимние явления; весною цветы, реки» и т. д., чтобы «молодые читатели могли удобнее сличать рассуждения с Природою, глазам их представляющейся».
Ковальков(собр. С.П. Виноградова)
С.С. Бобров (Слов. Плюшара)
Заголовки некоторых статей журнала могут дать общее представление о его содержании. Вот, например, материал, помещенный в январском номере за 1807 г.: Созерцание Бога в природе. Марк Аврелий. Пастух и философ. Разговор матери с дочерью о знаниях, нужных молодой особе. Физическое исследование снега, и польза его в рассуждении плодородия. Дружеское наставление не забывать, особливо во время зимы, бедных. От чего происходят названия месяцев. О преимуществе и стройности человеческого тела. Для девиц нечто о нарядах. Обязанности к Богу. Обязанности к государю и Отечеству. Обязанности к ближнему. В дальнейших номерах встречаются: Нравственные размышления при воззрении на поле, усеянное рожью. О вредной страсти к игре картежной. О том, что надобно особенно помогать бедным добродетельным людям. Рассуждение отца с дочерью о обязанностях религии. Письмо о воображении и вкусе. О незавидовании счастью ближнего. О муравьях. О приятных дарованиях женщин. Об обязанностях матерей кормить детей своих. Нечто об отношении словесности к добродетели и т. п.
Издание журнала, видимо, шло плохо. Издателю, по его словам, приходилось даже слушать и насмешливые отзывы о журнале: 16-летний юноша, например, заметил, что «Друг юношества» «годится только для стариков», а такого же возраста девица высказала предположение, что, вероятно, издатель «не молодых лет и несчастлив в любви».
В сущности, молодые критики были правы: в журнале помещались статьи для молодежи, неинтересные для взрослых и слишком отвлеченные для юношества, или статьи для взрослых, мало талантливые и совсем чуждые по своему содержанию молодым читателям. От каждой страницы журнала веяло скукой. К тому же в нем совершенно не было талантливых сотрудников: сначала в нем, правда, работали доктор Багрянский и Д.И. Дмитриевский, но они скоро ушли, и Невзоров оказался окруженным такими сотрудниками, как С. Бобров, Щеголев, кн. Шаликов, Попов, Наумов, Гольтяков, Ковальков и т. д. Конечно, подобные литературные силы не могли способствовать успеху журнала.
Кроме того, направление «Друга юношества» приходилось не по сердцу большинству образованных людей. Если могли встречать сочувствие нападки Невзорова на французские моды, на увлечение французским воспитанием, на дуэли, на корыстолюбие врачей, на матерей, отдающих детей кормилицам, и т. п., то были нападки и на такие предметы, которые являлись дорогими для лучших представителей общества. Таковы, например, были выпады Невзорова против науки и просвещения: «Посмотрите, — писал он, — в летопись мужей прославленных Искусствами и Науками. Увы! Мы увидим, что большую часть реестра их составляют безбожники, вольнодумцы и кощуны… Беспорядок, нарушение всех правил, обществами людей собравшихся воедино принятых, неповиновение к Начальникам, упрямство, презрение ко всем ближним, нестерпимость для жен и всех членов семейств, гордость, надменность, и никакими правилами и никакою благопристойностию неограничиваемая прихотливость, и подобные свойства суть отличительные черты людей, славящихся изящными познаниями… Осьмнадцатое столетие начато Лудовиком Четырнадцатым, возведшим на верх славы во Франции изящные Науки и положившим основание всем неустройствам, беспорядкам и несчастиям нынешним Франции и Европы, а окончено Наполеоном Бонапарте; средину же его составляли: Вольтер, Даламберт, Гельвеций, Дидерот и подобные им изящные умы, которым мы память ныне все единогласно про-клинаем»[148].
Невзоров предполагал заменить в университете преподавание классической литературы чтением Библии, обвинял Гете и Шиллера в безнравственности[149], а в современном общественно-литературном и политическом движении Германии видел признаки разложения: «Германия!.. Реку тебе и всему бедотворною мудрос-тию мира упоенному Вавилону, что ежели не престанут в вас то-ликие безумства и ослепления порождать горестные плоды свои, то вся мнимо-великая громада Вавилона, как брошенный в море тяжелый жернов, погрязнет в нем и во всем пространстве владений его, лживые хитрости и изящества исчезнут, цветы поблекнут, свет погаснет и не будет слышно ни веселого пения, ни гласа жениха и невесты; взыщется кровь всех истинных учителей, учащих словом и делом, избиенных и избиваемых мнимо-мудрыми вашими философами-мудрецами»[150]. Так как наше просвещение находилось в тесной связи с культурой Франции и Германии, то Невзоров предостерегал юношество от слепого перенимания того, «что водится, делается и славится в чужих краях», а советовал следовать «простодушным своим предкам», подражая им «особливо в том, что надлежит до Богопочитания», и быть по примеру их приверженными «к вере, закону и религии»[151].
Театр и изящная литература тоже вызывали протест со стороны Невзорова: «Осьмнадцатый век, — писал он, — истинно век Трагедий и Комедий, век Романов и век Басен: не все ли молодые и старые всякого состояния и пола от утра до вечера в сем веке занималися Романами, Трагедиями, Комедиями, Баснями и подобными выдумками, которыми все страны Европы наводнены были без всякой меры? И не сей ли век от начала почти до конца был позорищем бедствий, слез и рыданий?»[152]
Союзная чета. Луна! Ночная странница, покой и темнота Для чувствительных ты образ божества
(гравюры из «Плач или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» Эдуарда Юнга. Изд. 1799 г.)
Но, вместе с тем, Невзоров не хотел, чтобы его считали врагом науки; он, по его собственному признанию, стремился исключительно к тому, чтобы наука была просветлена христианством: «Я люблю и почитаю Науки, — заявлял он, — потому что они способствуют нам много в здешней жизни; но я желаю, чтоб все имели за правило то положение, что Науки должны руководимы быть Христианским учением, без которого они более вреда, нежели пользы приносят»[153].
Все эти мысли Невзоров постоянно повторял на страницах «Друга юношества», и это сделало его журнал одиноким: при малом внимании со стороны общества он зародился и без всякого общественного сочувствия погиб. Но сам Невзоров был убежден, что приносит большую пользу своим изданием. В уведомлении на 1812 г. он заявлял, что по-прежнему будет стремиться «с чистым сердцем противостоять нечистотам вкуса, помрачающим наши умы и сердца», и «открывать вредные те изобретения, которые испорченная и истинно языческая наша Природа укоренила между нами».
Конечно, единомышленники у Невзорова были, иначе его журнал так долго не просуществовал бы: не раз, видимо, он получал со стороны сочувствующих его проповедям материальную поддержку, а после войны в его журнал направлялись пожертвования в пользу «разоренных от неприятеля». Однако круг таких доброжелателей был невелик, и в апреле 1815 г. Невзоров поневоле прекратил журнальную деятельность. Надо еще удивляться, как у него хватало энергии поддерживать издание, несмотря на явный неуспех. Очевидно, нравственной опорой являлось сознание необходимости бороться с «философией мира сего» во что бы то ни стало: «Отчего не так много на него подписываются? — наивно спрашивал он в январе 1809 г., рассуждая о судьбе «Друга юношества». — Оттого ли, что он не заслужил благоволения публики? Благодарение Богу, сколько мне удалось слышать об нем суждений, я почти ни от кого не слыхал, чтоб его хулили, но еще большею частью называют хорошим. Что ж тому причиною? К несчастью, должно сказать, что у нас ныне особливо не очень любят, что в самом деле хорошо, а любят то, что льстит нашим чувствам, приятно и нравится слабостям. Но это уже не моя вина: я хочу быть другом юношества, а недругом или притворным другом никому быть не хочу»[154].
Таким образом, журнальная деятельность Невзорова, несмотря на все его упорство, закончилась полной неудачей[155]. Но если как журналист Невзоров не может привлечь сочувственной памяти потомства, то его «презельная горячесть» к некоторым явлениям общественной жизни вызывает невольное изумление: тут ярко сказалась и его страстная натура, и горячая вера в истинность масонского учения, и способность в сознании своего гражданского долга, самоотверженно бороться с неправдой жизни. Это особенно обнаружилось в то время, когда со стороны некоторых представителей официальной церкви начался решительный поход против масонского учения. Понимая, как настоящий масон, всю разницу между «внутренней церковью» и «церковью наружной», Невзоров решительно встал на защиту масонских идей.