Н. читал, разумеется, всякую ахинею про машины времени, темпоральных путешественников и прочие штуки. Но он прекрасно понимал, что к реальной жизни они отношения не имеют. Это было как с играми: главное – не заиграться и не стать эльфом навеки. Н. видывал «эльфийских девочек», по которым палата с мягкими стенками плачет. Они даже его, равнодушного к быту, приводили в изумление. Ибо эльфы не моются и не готовят пищу – все это как-то само у них образуется.
Поэтому он выкинул из головы вздор и стал собирать рюкзак. Сколько хозяин пробудет в больнице – неизвестно, а нужно быть готовым к тому, что явится, и укажет на дверь.
Но явился хозяин именно так, как положено правильному мужику, – с бутылкой. Поразив наповал всех врачей (рентгеновские снимки показывали след от раневого канала, значит, выстрел никому не померещился, но след был странный, научно никак не объяснимый), хозяин покинул больницу и приехал не домой, а прямо в свой офисный особняк.
– С меня причитается, экстрасенс! – сказал он и сразу послал кого-то в ближайший ресторан за контейнером закуси.
Одной бутылки оказалось мало, отправили гонца за второй и третьей. Н. мог пить, почти не пьянея, хозяин – тоже, они заперлись в фонвизинском музее и допились до полного братства и взаимопонимания.
В итоге Н. рассказал хозяину всю историю с Соледад, со всеми скверными подробностями. Он объяснил, что сам дурак, применил к себе и иные нехорошие слова, растолковал, что уже не может жить так, как жилось раньше. И пообещал, через каждые три слова пытаясь зарыдать, что вот теперь уйдет по трассе и будет идти, пока не свалится и не замерзнет в какой-нибудь канаве. В голове у него осень уже сменилась зимой, и картина смертного сна (тело, заносимое снегом, и запрокинутое собственное лицо – белое, ледяное, – и шум, и полосы света от фар проезжающих мимо тяжелых машин) представилась очень даже явственно.
– Идиот! – сказал ему хозяин. – Вот за что я тебя люблю, так это за твой идиотизм. Не пишет, говоришь? И на звонки не отвечает?
– Не отвечает, – согласился Н.
– А ты не думал, что она просто попала в беду? Вот как я? Лежит в больнице под капельницей? Что ей плохо? А ты из-за своих дурацких заморочек даже не пытаешься узнать, что произошло?! Идиот!
– Ни фига себе дурацкие заморочки…
– А я говорю – дурацкие! Если этот твой Сэнсей еще раз припрется, – мои орлы его так отметелят – долго не захочется… А ты тоже хорош! Думать-то иногда надо! Чуть совсем не скурвился… Ладно, все впереди, один хвост позади!
Н. посмотрел на хозяина с большим подозрением – тот явно что-то задумал.
Но хозяин был не лыком шит – сразу в своей затее не признался. Он еще раз наполнил хрустальные стакашки и произнес странный тост:
– Я тебя, дурака, сейчас уму-разуму научу. Когда я был в Испании, нам гид одну байку рассказал. Про такого же, как ты, дуралея. Тот пошел в паломничество – есть там у них город Сантьяго-де-Компостела, они все туда ходят. Шел, шел и согрешил – завалил в кустах одну молоденькую паломницу. Потом пришел в ужас – это ж надо, шел к святой цели и так оскоромился. Начал искать монаха, чтобы исповедаться. И пришел к нему под видом монаха дьявол – в рясе, как полагается. Ну, выслушал и говорит: ты, блудный пес, чтобы избавиться от искушения и от греха, должен взять нож и отчекрыжить ту часть тела, которой согрешил. Логично ведь? Логично! Тот дурак взял нож и отхватил себе весь прибор. А потом истек кровью и помер, не дойдя до Сантьяго-де-Компостела. Чего дьявол и добивался! Понял, нет? Не понял? Пей, чудик. Ты меня вытащил – и я тебя вытащу…
Глава семнадцатая
Соледад была очень недовольна своей новой жизнью. Как будто ей промыли глаза – она вдруг стала видеть все скверное и неприятное вокруг себя, чего раньше не замечала.
Куда-то подевались все маленькие радости. Она раздалась в груди и в бедрах, пришлось заказывать новые концертные платья, темно-синее и лиловое. Раньше встречи с портнихой ее развлекали: обсуждение фасона, отделки, кроя, затем примерки, наконец, получение готовой вещи в прозрачном чехле – все это грело душу. Сейчас она еле заставила себя устоять на месте, когда с нее снимали мерку. Портниха вела себя отвратительно, сыпала плоскими шуточками, эскиз набросала такой, что тошно сделалось. И удивленно уставилась на Соледад, услышав наконец горькую правду о себе, своей неряшливости, своей бестолковости и прочих неприятных качествах. Маша, которая сидела за столом и листала журналы, тут же вмешалась – и это тоже было гадко, как будто Соледад нуждалась в ее помощи…
Ссориться с Машей Соледад не стала, но запомнила, крепко запомнила эту сцену.
Обычно она, идя по улице, мало внимания обращала на прохожих – больше смотрела на витрины. Теперь витрины утратили былую притягательность – она разглядывала лица и фигуры, ища для них обидные сравнения.
Наконец, напала на нее страсть к музыкальной критике. У нее была своя фонотека, примерно половину которой составляли романсы в исполнении мэтров, звезд, любимцев и любимиц публики. Нельзя всерьез относиться к корявым дореволюционным записям – хорошо, что хоть такие сохранились, но Соледад, сорвавшись с нарезки, расчехвостила в пух и прах знаменитую Анастасию Вяльцеву.
С репетициями были сплошные недоразумения – голос слушался ее изумительно, дыхание не подводило, да только выпевать всерьез слова романсов она больше не могла. Это тысячекратное «люблю-люблю-люблю» сделалось хуже, чем зубная боль. Ей казалось, что имеет смысл подпустить иронии, но Маша возмутилась и заявила, что так исполнять «Мою душечку» может только отъявленная стерва, а хохот Соледад, самовольно вставленный в последний припев, вообще какой-то сатанинский. Соледад и это запомнила.
Только один человек не вызывал у нее теперь раздражения. Это был не Георгий – тот куда-то скрылся; очевидно, выжидал, пока Соледад освоится в своем новом качестве и перестанет кидаться на людей. Это был Игорь.
Игоря она знала больше десяти лет. Парень фактически вырос у нее на глазах. Насколько Маша была шумной и деятельной, настолько он вырос спокойным, даже неприметным. И в то же время Игорь был совершенно необходим Соледад – он искал для нее записи и даже ноты в библиотеках; он готовил ей кофе; когда у нее возникал конфликт с компьютером, очень быстро решал проблемы и необидно растолковывал, в чем ошибка. Сосед он был замечательный и, даже когда видел Соледад в полнейшем неглиже, не пытался приставать даже словесно, а не то чтобы руки распускать.
Разница в возрасте, которая сперва казалась непреодолимой – Соледад было, кажется, двадцать три, а ему тринадцать, – теперь сделалась незначительной. Игорь совершенно не походил ни на мачо, ни на романтического любовника, но Соледад уже обжигалась и на том и на другом. Она не строила никаких планов на Игоря только потому, что ей это пока не пришло в голову. Но могло прийти…
Маша не обращала особого внимания на перемены в настроении Соледад. У нее своих забот хватало – любовник-певец стал понемногу отдаляться, и она стремилась узнать причину. Соледад догадывалась, в чем дело, прекрасно понимала любовника и хотела только одного – чтобы Маша не опаздывала на репетиции. Им предстояло дивное гастрольное турне по Франции, Бельгии и Англии. По такому случаю следовало обновить репертуар и подготовить две программы. Решили, что в первую войдет русская классика, во вторую – русские же народные песни в такой обработке, что не всякая оперная певица справится, и арии из оперетт – кто их знает, этих эмигрантов, что у них в головах застряло и передается из поколения в поколение.
Репетиция была назначена на восемь. Соледад весь день не могла придумать, на что себя употребить. Наконец она вздумала спуститься к Маше пораньше – если та дома, то можно бы сразу и начать.
Дверь открыл Игорь, расхристанный, всклокоченный.
– Ты что, спал? – спросила Соледад.
– Спал.
– А мать где?
– Да кто ж ее знает… Где-то гуляет…
Соледад прошла в залу, где стоял рояль. Игорь поплелся следом.
– Совсем ты сдурел – спать по вечерам. А ночью что делать будешь?
– Ну, что – на форуме тусоваться.
Это была его новая игрушка – форум автоклуба. Игорь, водитель почти без стажа, живмя жил в Сетях и очень скоро стал на форуме родным. Ему предложили высокий чин модератора, и он провалился в Интернет окончательно. На работе он не отходил от компьютера, дома – тоже, и Маше это уже сильно не нравилось. Ребенок и без того фигурой в маму, а если круглосуточно сидеть, то будет еще хуже…
– А по кофейку? – спросила Соледад.
– А можно.
Игорь побрел на кухню готовить правильный кофе – сам смолол его, отмерил точное количество, поставил противень с песком на плиту, достал с крючков две медные джезвы. Соледад, чтобы не скучать в одиночестве, пошла следом и наблюдала за церемонией с большим интересом. У нее самой никогда не возникало желания так себя обременять, дома она заваривала кофе просто в чашке.
– Ты с чем бутики будешь? Есть сыр, есть паштет.
– Нам с тобой в это время суток бутики противопоказаны, – строго ответила Соледад. – Скоро оба в дверь будем боком проходить.
– Тебе и надо было потолстеть. Мать, помнишь, ворчала, что у тебя диафрагма не выдерживает и дыхалки не хватает? А теперь не ворчит.
– Так то я. И вообще женщина имеет право… А мужчина – нет.
Игорь не ответил – он возился с джезвами. Соледад смотрела на его спину, слишком плотную для двадцатитрехлетнего парня, и начинала закипать.
– На Машкином месте я бы тебя на диету посадила. На строжайшую! И бегать по утрам заставила.
– Ты чего? – удивился Игорь. – У меня конституция такая. Генотип. Тут бегай не бегай…
– Нет у тебя никакой конституции! Это Машка тебе в голову вбила!
Соледад слишком долго, не меньше двух часов, была благодушной – и вот с радостью возвращалась в свое обычное нынешнее состояние. Недовольство требовало выхода – а недовольна она была Машей.