Римско-католическая церковь также хорошо понимала связь между грамотностью и ересью: не только распространение грамотности способствует распространению ереси, но и ересь содействует распространению грамотности (что подтвердили вальденсы, «охотно предававшиеся учению»). Через несколько лет после того как в 1407 году архиепископ Арундел запретил переводить Библию на английский язык, он все же, чтобы сократить разлагающее влияние лоллардов на народ, одобрил перевод на английский язык пропагандистской религиозной литературы, но переводить саму Библию счел слишком опасным.
Все три движения – вальденсов, лоллардов и гуситов – дотянули до Реформации, поскольку, по словам одного ученого, «книгу легче спрятать, чем человека». Английское еретическое движение оказало большое влияние на гуситов. Многочисленные источники также свидетельствуют о том, что вальденсы, лолларды и гуситы установили связь между собой, а после 1520 года – и с адептами Реформации.
Но как сложилась судьба вальденсов, лоллардов и гуситов? Не станет большим упрощением констатировать, что все эти группы еретиков присоединились к протестантизму и утратили первоначальную самобытность (хотя по настоящее время некоторые протестанты в Центральной Европе называют себя «вальденсами»). Представляется, что протестантизм с его ярым антипапским мировоззрением и тремя идеологическими концепциями (священство всех верующих, непоколебимый авторитет Библии и спасение личной верой, без помощи посредников-священнослужителей) стал единой платформой почти для всех западноевропейских раскольников.
С точки зрения католической церкви, идеология вальденсов, лоллардов и гуситов мало чем отличалась от идеологии Реформации. Когда в середине шестнадцатого столетия сторонники Контрреформации составляли списки вальденсов, истребленных в Южной Италии, они всех причислили к протестантам.
Из трех перечисленных движений только утраквисты (умеренные гуситы) не подвергались сильным гонениям, да и то вследствие богословских уступок церкви. В те времена недостаточные коммуникативные связи между людьми ограничивали возможности вальденсов и лоллардов. Положение изменилось, когда во времена Реформации Гутенберг изобрел печатный станок, и реформаторы использовали это изобретение, чтобы положить конец монополии Ватикана на право проповедовать вероучение.
Вальденсы и лолларды были не единственными борцами за укрепление позиций национального языка и распространение грамотности. В те же самые времена на родном языке писали Данте и Чосер, немало сделавшие для развития разговорного, соответственно, итальянского и английского языка и становления просвещенного христианского гуманизма.
К тому времени, когда Гутенберг изобрел печатный станок, церковь утратила контроль над грамотностью европейского населения, а с ним и власть над людьми. Во всей Европе после «Великого раскола» и эпидемии чумы («Черной смерти») богатые и образованные купцы стали бороться с влиянием церкви на повседневную жизнь. Замена латыни национальным языком (английским, французским, итальянским, немецким и чешским) подорвала монополию духовенства на грамотность и стала фундаментом образования в Европе светского общества.
В одиннадцатом-пятнадцатом веках новые технологии – введение пробелов между словами и производство дешевой бумаги, а также создание университетов – дали инакомыслящим силы для борьбы с церковью. Сделав Библию доступной для простого народа, вальденсы, лолларды и гуситы лишили церковь монополии на толкование Священного Писания. Впрочем, хотя эти движения подорвали власть церкви, одолеть ее они не смогли. В пятнадцатом веке зеркальщик из Майнца, воспользовавшись техническим прогрессом в металлургии и горном деле, наладил третью составляющую распространения грамотности, которая в сочетании с введением пробелов между словами и дешевой бумагой позволила реформаторам реализовать устремления Воде, Уиклифа и Гуса.
Глава пятаяПуансон и контрпуансон
В романе Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» (на английском языке это произведение носит название «Горбун из Нотр-Дама») архидьякон собора Клод Фролло переводит взгляд с массивного здания на лежащую на столе печатную книгу и печально восклицает: «Увы! Вот это убьет то!» Время действия в романе Гюго обозначил 1482 годом, стало быть, с момента революции Гутенберга сменилось поколение, и Фролло не мог высказаться яснее: массовое производство книг неминуемо осуществит подрыв религиозных устоев и уничтожит римско-католическую церковь, самую мощную религиозно-политическую силу в Европе. Как полагает историк Иоганн Янсен:
Это изобретение – самое значимое и важное в истории цивилизации – наделило крыльями человеческий разум и подарило лучший способ сохранения, преумножения и распространения всех плодов интеллекта.
Янсен вполне мог бы прибавить, что печатный станок приделал крылья инакомыслию, поскольку обычные люди, воспользовавшись обретенной возможностью широкого распространения своих идей, бросили вызов самой могучей силе на континенте – церкви. Наибольшую опасность представляло то, что печатный станок отдал Священное Писание в руки простых людей и позволил им по-своему интерпретировать текст Библии, лишив тем самым церковь величайшего преимущества – тысячелетней монополии на Небесные врата.
К началу пятнадцатого века были сняты многие препятствия на пути к средствам массовой информации: избавление от scriptura continua подарило возможность читать «про себя», первые большие университеты сделались хранилищами знаний и книжными магазинами, к северу от Альп выросли бумажные фабрики. Первую из них возле Нюрнберга построили примерно в 1390 году, а в последующие десятилетия в полудюжине городов появились другие. Не было совпадением и то, что за несколько лет до того, как Гутенберг и его помощники изготовили свои печатные станки, Базель и Страсбург обзавелись собственными бумажными заводами. Когда Гутенберг напечатал на пергаменте первые Библии, они были почти такими же дорогими, как и рукописные экземпляры, которым они должны были прийти на смену. Если бы не созданная в Фабриано новая технология производства бумаги, имя Гутенберга и его удивительное изобретение так и не вошли бы в анналы истории.
Великие изобретатели, почти по определению, редко начинают в областях, которые делают их знаменитыми; начинают они, по большей части, с изготовления инструментов, с помощью которых впоследствии и создают свои изобретения. Братья Райт чинили велосипеды, Томас Эдисон был телеграфистом, а Джеймс Уатт – механиком.
То же можно сказать и об Иоганне Гутенберге: он занимался художественной обработкой металлов, металлургия и горная промышленность в те времена делали большие успехи, что позволило Иоганну изготовить наборный шрифт. Если бы Гутенберг родился на одно-два столетия раньше, отсутствие продвинутых технологий не позволило бы ему это осуществить.
В технологии подземной добычи ископаемых римляне добились многого – неподалеку от Средиземноморского побережья Испании, в свинцовом руднике, они опускали шахтные стволы на глубину в шестьсот футов. Об этом достижении, как и о большинстве других римских технологий, после 476 года забыли почти на тысячу лет. Впрочем, большую часть своих шахт римляне выработали, зато потомки победивших германцев на не оккупированной римлянами территории, к северу от Дуная, усовершенствовали технологию добычи металлов и сплавов, что в немалой степени позволило Гутенбергу добиться успеха. К сожалению, европейцы тогда еще не добывали сурьму, главный ингредиент типографского шрифта; ее добыча началась лишь на исходе Средневековья.
Горные леса Центральной Европы, с богатыми залежами серебра, свинца, меди и сурьмы, избытком древесины для плавильных печей, реками, приводящими в движение кузнечные мехи и молоты, удовлетворяли запросы металлургии, и на свет появился типографский шрифт, а все перечисленное в дальнейшем позволило континенту нарастить экономику. Поиск драгоценных металлов, в особенности серебра, подгонял предпринимателей. Обычно шахтеры находят серебряные залежи возле месторождений свинца и меди, а потому прогрессивные технологии добычи и выплавки этих трех ископаемых развивались одновременно.
В Северной Европе, с ее влажным климатом, шахтер постоянно сражается с водой; любой шахтный ствол, опущенный ниже уровня грунтовых вод, неминуемо затапливается, и шахта требует дренажа. Римляне осушали глубокие шахты вручную, но в глубоких сырых стволах Северной Европы это было невозможно. Примерно в тринадцатом веке германские шахтеры начали пропускать шланги по спиральным дорожкам, вырубленным в твердой породе, водоотлив осуществляли хитроумные насосы. В германском Хемнице в Карпатах воду откачивали три насоса с помощью девяноста шести шлангов.
Ученые средневековой Европы, такие как Георгий Агрикола, автор книги «О природе металлов», занялись систематическим изучением металлургии, и вскоре вдоль рек, по соседству с шахтами, появились заводы (Saigerhǖtten), на которых начали применять новые технологии отделения меди от серебра.
Новые направления металлургии продемонстрировали большие перспективы; впрочем, современные историки только сегодня стали оценивать их по достоинству. С одной стороны, германские и богемские крестьяне в поисках удачи шли в глубь страны, в шахтах они спасались от бывших хозяев и освобождались от них в «новых экономических зонах», не затронутых феодальной системой. С другой стороны, еще в античные времена, воспользовавшись политическим контролем, государство завладело стратегическими рудниками, как, например, сделало правительство Афин, приватизировавшее богатый серебряный рудник в Лаврионе. Во Франции и в Англии только национальные правительства обладали техническими и финансовыми возможностями надзора над шахтами, что подстегнуло развитие двух этих государств.
Развитие металлургии за счет феодалов способствовало усилению национальных правительств. Механический способ печатания и распространение грамотности добавили в этот «бульон» еще один ингредиент, перекроивший континент в последующие столетия.