В 1902 году Уайт организовал в Нью-Джерси Американскую компанию беспроволочного телеграфа де Фореста с капиталом в 1 миллион долларов, вскоре поступило еще почти 20 миллионов от «инвесторов» под разными именами. Уайт всячески демонстрировал успехи: в тщательно подготовленной для прессы и потенциальных покупателей потемкинской деревне он выстроил «офис», «исследовательский центр» и внушительные «радиовышки» – разумеется, все это были декорации. Когда в 1906 году де Форест утратил права на патент, Уайт перевел активы самой крупной компании из холдинга «Беспроволочный телеграф де Фореста» в компанию «Беспроволочный телеграф Уайта», капитал которой почти целиком составляли фиктивные пакеты акций. Спустя четыре года государство закрыло эту компанию. Но не в последний раз неумение де Фореста разбираться в людях сводило на нет все его усилия.
За де Форестом водилась и дурная привычка присваивать изобретения других людей. Он выписывал научные журналы, дававшие информацию о новых устройствах, самым значимым среди которых был вентиль Флеминга, предшественник вакуумной трубки. В 1883 году Джон Амброз Флеминг, работавший тогда на Томаса Эдисона, заинтересовался колебаниями тока в некой лампе накаливания; лампа пропускала электрический ток через вакуум, это казалось немыслимым. Лишь через десять лет выяснилось, что ток состоит из электронов, существование которых будет подтверждено физиком Дж. Томсоном. Еще не зная этого, Эдисон и Флеминг изобрели устройство, которое после необходимых модификаций позволит передавать на радиоволнах звуки, в том числе человеческий голос.
Эдисон, человек исключительно практичный, не склонный к теоретизированию, необъяснимо проигнорировал потенциал этого устройства. Он попросил Флеминга сосредоточиться на более выгодных и насущных задачах, однако сам Флеминг не забыл о необычном поведении ламп. Перейдя на работу в компанию Маркони, Флеминг попробовал применить свое устройство для приема радиоволн и понял, что это весьма перспективно. Но снова начальство Флеминга велело ему заняться другими проектами. Тогда Флеминг совершил невинную, но фатальную для себя ошибку: он опубликовал статью о результатах своих экспериментов в уважаемом академическом журнале «Труды Королевского общества».
Буквально через несколько месяцев после появления статьи помощник де Фореста пришел на нью-йоркскую фабрику изготовителя автомобильных фар Генри Маккендлесса, принес вакуумную трубку и попросил изготовить такую же. Лампа, как, не подумав, сказал помощник, – это вентиль Флеминга. Спустя несколько недель де Форест получил на лампу патент и переименовал ее в «Статический вентиль для беспроводного телеграфа». Еще через несколько недель он вновь ступил на стезю пиратства и получил патент на прибор с более броским названием, отражавшим способность трубки принимать радиосигналы, – аудион.
Нельзя сказать, что аудион целиком представлял собой плод интеллектуального воровства: де Форест модифицировал и улучшил замысел Эдисона и Флеминга – между нитью накаливания (катодом) и пластиной (анодом) добавил третью нить. Но и кто-то из помощников Маккендлесса тоже внес лепту, предложил изогнуть третью нить зигзагом, который позднее назвали сеткой. Поскольку он «позаимствовал» большую часть устройства, сам де Форест не понимал, как работает аудион, и позднее выказал это непонимание в ходе судебных тяжб.
Аудион, как отмечалось выше, опирался на принцип вакуумной трубки, одного из самых важных изобретений человечества. Эта трубка позволяла усиливать и регулировать электрический ток почти до бесконечности: любой рычаг, соединенный с такой трубкой, способен изменять мощность двигателя в тысячу лошадиных сил. Что еще важнее, операция происходит мгновенно; стало быть, человеческое вмешательство в процесс больше не требовалось; вместо ручного управления переключателем трубка реагировала на малейшие колебания мощности, температуры, скорости, частоты, яркости и других параметров, которые могут быть переданы посредством электрического тока. Упомянутые автоматические процессы были впервые реализованы на практике в Манхэттенском проекте и в радиолокационных станциях управления зенитным огнем в годы Второй мировой войны, затем достигли унификации в массовом производстве; сегодня эти технологии используются практически везде – и в автомобилестроении, и при изготовлении домашней техники.
К началу Первой мировой войны технологические новинки перестали быть плодом озарений одиноких гениев; разработками занялись корпорации, достаточно крупные для того, чтобы выполнять дорогостоящие масштабные исследования. Имена «поздних» изобретателей известны историкам науки – Реджинальд Фессенден, Чарльз Штейнмец, Эдвин Армстронг, – но звучат они не так громко, как имена Эдисона, Белла и Маркони. Новому поколению предпринимателей от радиовещания следовало бы прислушаться к предупреждению Лоджа, ибо их тоже не миновали судебные иски. Армстронг, вероятно, величайший в мире радиоинженер, изобрел УКВ-передатчик и супергетеродинный приемник[71], используемый почти во всех современных телевизорах и радиоприемниках. Он покончил с собой, выбросился из окна собственной квартиры, в отчаянии от несовершенства патентного законодательства и преследований со стороны компании RCA, правопреемника компании Маркони. Оппортунисту де Форесту повезло больше: он умер своей смертью.
Тем не менее, упомянутые выше менее известные изобретатели начала двадцатого века значительно улучшили возможности вакуумных трубок, которые теперь без труда принимали слабые сигналы с дальних континентов. К тому же новые трубки в высокочастотных передатчиках позволяли успешно кодировать человеческий голос и музыку.
В канун Рождества 1906 года Реджинальд Фессенден провел успешную трансатлантическую радиопередачу со станции Брант-Рок, штат Массачусетс. Прозвучала начальная ария из оперы Генделя «Ксеркс», за арией последовало соло на скрипке, исполненное самим изобретателем, и чтение Библии. Слова и музыку слышали на расстоянии сотен миль от Брант-Рока. Первая публичная трансляция голоса оказалась доступной только радиолюбителям, чьи головы были стиснуты наушниками так, что кровь отливала от мозга, а спины горбились над приемниками, созданными из подручных средств. Оборудование на обоих концах – особенно приемники – все еще оставалось слишком дорогим и ненадежным для широкого использования.
Отсутствовал и еще один элемент, необходимый для распространения радио: коммерческое видение. Столь же насущный, как осознание коммерческого потенциала сегодня, в годы перед Первой мировой войной этот элемент требовал особого воображения, способного усмотреть в радиовещании потребительскую ценность предприятия, не говоря о возможных формах предъявления этой ценности. Ни одно из изобретений, о которых говорилось в этой книге, от письменности и далее, не возникало в рамках контекста массовых коммуникаций. Все они придумывались ради коммерческих, политических или военных выгод, а в некоторых случаях – просто из любопытства, интеллектуального или технологического. Гутенберг, в конце концов, напечатал всего 180 Библий, а создатели телеграфа рассчитывали в первую очередь на железную дорогу и финансовый сектор в качестве сфер применения своего детища.
Нигде это не проявилось столь ярко, как в радиовещании. Фарадей и Герц не вынашивали коммерческих планов, а Лодж спохватился с изрядным запозданием. Даже Маркони сосредоточился главным образом на применении радио в деятельности судостроительных компаний, страховщиков и флота. Еще в начале Первой мировой войны никто не представлял себе обычного потребителя с радиоприемником в руке. Озарение настигло одного из наиболее удивительных людей в истории американского бизнеса – Дэвида Сарнова.
Сарнов родился в 1891 году в белорусском городке Узляны в очень бедной семье. Когда мальчику исполнилось пять лет, его отец Абрам, больной туберкулезом, эмигрировал в Нью-Йорк. Остальные члены семьи присоединились к нему спустя четыре года; в отсутствие отца Дэвида опекал двоюродный дед со стороны матери, патриарх высокоученого религиозного семейства.
Каждый день юному Дэвиду приходилось запоминать на иврите две тысячи слов из Библии или столько же слов на арамейском из Талмуда. Если «норму» соблюсти не удавалось, мальчик отправлялся спать голодным. Суровое воспитание обеспечило Дэвиду отличные навыки концентрации внимания – а также внушило стойкое отвращение к любому религиозному обучению.
Девятилетний Дэвид ступил на американскую землю и едва ли не с первого же дня в США сделался главой семьи. Очень скоро он открыл несколько газетных киосков, в которых работали его братья. Когда Дэвиду исполнилось пятнадцать, отец окончательно слег, и мальчику пришлось искать более высокооплачиваемую работу.
К тому моменту Дэвид выучился писать и бегло говорить по-английски, помог ему Образовательный альянс, организация, занимавшаяся иммигрантами. Мальчик воображал себя новым Уильямом Рэндольфом Херстом или Джеймсом Гордоном Беннетом. В сентябре 1906 года он смело вошел в вестибюль дома на Геральд-сквер, который, как он думал, принадлежит газете Беннета, и сказал дежурному, что хочет работать на газету. Дежурный ответил: «Вы ошиблись. Это не «Геральд», а Коммерческая кабельная компания. Но нам нужен курьер. Как вы на это смотрите?»
Довольно скоро Дэвид, как и молодой Томас Эдисон, освоил азбуку Морзе. Спустя несколько месяцев, незадолго до смерти Сарнова-старшего, Коммерческая кабельная компания отказала Дэвиду в отпуске для празднования Рош-а-шана и Йом-Киппура; юноша возмутился – и был уволен. Но рука судьбы направила его в компанию Маркони.
На таких вот счастливых случайностях строится история. В компании Маркони Сарнов, более, чем любой другой человек до и после него, стал причастен к тому, как мир видит и слышит себя, что в немалой степени определило судьбы народов. Следующие десять лет Сарнов работал у Маркони, постепенно продвигаясь по службе. Компания поручала ему самые разнообразные задания – он ездил в арктические экспедиции за тюленями и дежурил на радиостанции на крыше небоскреба Уонамейкера, где поддерживал редкие сеансы связи с магазином в Филадельфии. Стеклянная будка на самом деле представляла собой пропагандистский трюк, который придумали Маркони и Уонамейкер, а работа Сарнова заключалась в демонстрации посетителям магии радио.