Хлипкие гусиные перья не позволяли создавать высококачественные копии, так что поначалу дела у Роджерса не складывались. В 1873 году он увидел первую персональную пишущую машинку, которую изготовила фирма «Ремингтон и сыновья», чьей основной продукцией было производство оружия и швейных машин. Роджерс подумал, что комбинация копировальной бумаги и пишущей машинки в опытных руках позволит выдавать до десяти разборчивых копий. Это новшество действительно пришлось по вкусу бизнесменам и писателям всего мира, им пользовались более ста лет. Однако и в этом случае Роджерсу предстояла большая работа, поскольку данная технология лишь немногим превосходила «прибор» Веджвуда. В последующие десятилетия Роджерс совершенствовал, а потом и механизировал процесс нанесения красочного слоя на одну сторону тонкой прочной бумаги. Человеком он был разносторонним, писал сонеты, держал ранчо, изобрел проволокошвейную машину и с удовольствием наблюдал за тем, как его изобретение стало опорой делопроизводства.
Проживи Роджерс еще лет пятьдесят (умер он в 1932 году), он стал бы свидетелем удивительных событий в СССР, ибо его изобретение сделало возможным относительно быстрое и нелегальное распространение по стране большого количества копий, из которых складывались книги и брошюры.
История советского – российского – диссидентского подпольного книгопечатания охватывает столетия, поскольку власти почти с самого появления технологий копирования осознавали подрывную природу слова в тоталитарном обществе. В 1790 году писатель и мыслитель Александр Радищев написал антикрепостнический трактат «Путешествие из Петербурга в Москву». Хотя полиция конфисковала все печатные копии, которые могла отыскать, рукописные экземпляры трактата успели широко распространиться. Во время декабрьского восстания 1825 года Пушкин и его единомышленники-писатели вели себя осторожно, не прибегали к печатному станку и удовлетворялись рукописными вариантами прокламаций. На протяжении девятнадцатого века и в начале двадцатого рукописи и книги, созданные в царской России, печатались на иностранных печатных станках. Самой знаменитой типографией была Вольная русская типография, основанная в 1852 году в Лондоне Александром Герценом.
До Октябрьской революции 1917 года русские революционеры пользовались копировальной бумагой популярной фирмы «Ундервуд», выпускавшей пишущие машинки. Захватив власть, большевики, естественно, копирование запретили. Распространение нелегальных копий в немалой степени стало причиной смерти Мандельштама в 1938 году (приведенные в этой главе слова Мандельштама о том, что за поэзию убивают, оказались пророческими). Репрессии сталинского периода оказались слишком суровыми даже для копий «Ундервуда», и писатели попросту писали «в ящик» и дома читали свои сочинения проверенным гостям.
Александр Солженицын, сидевший в лагере с 1945 по 1953 год, лучше всего отразил настроение писателей, работавших «в стол»:
Без сомнения, без раздвоения вступил я в удел современного русского писателя, озабоченного правдой: писать надо только для того, чтоб об этом обо всем не забылось, когда-нибудь известно стало потомкам. При жизни же моей даже представления такого, мечты такой не должно быть в груди – напечататься.
В лагере у Солженицына не было ни пера, ни бумаги, и он сочинял свои романы и очерки в уме. Чтобы запомнить, перекладывал их в стихотворный размер, использовал с той же целью обломки спичек и бусинки. После смерти Сталина в 1953 году репрессии ослабли, а в 1956 году коммунистический мир потрясли два события: двадцатый съезд Коммунистической партии Советского Союза и политические восстания в Польше и Венгрии.
На двадцатом съезде КПСС Хрущев прочел «секретный доклад», раскрывший ужасы сталинской эпохи. После съезда на протяжении нескольких лет ослабевала цензура, крепли культурные связи с Западом и даже в экономической сфере наметилась некоторая либерализация. ЦРУ почти немедленно раздобыло текст «секретного доклада» Хрущева, и «голоса» стали его транслировать. Советское правительство вынуждено было предать гласности суть доклада, но полный текст опубликовали лишь через тридцать лет – в 1989 году.
После 1956 года, при Хрущеве, наступила литературная и политическая «оттепель». В 1962 году Солженицын, пользуясь все теми же спичками и бусинками, восстановил свой рассказ о лагерной жизни и опубликовал в литературном журнале «Новый мир», рупоре либерализации, повесть «Один день Ивана Денисовича». Однако когда в 1964 году Хрущева отстранили от власти, партийная верхушка возобновила преследование не только Солженицына, но и других писателей-диссидентов.
Юрий Андропов, посол СССР в Будапеште на момент венгерского восстания, не забыл, как с фонарных столбов свисали тела его агентов и как обстреливали его автомобиль, когда он ехал по городу. С того дня Андропов положил себе за правило душить малейшие проявления инакомыслия в коммунистической империи. Бывшему премьеру Венгрии Имре Надю, скрывавшемуся в югославском посольстве в Будапеште, обещали безопасный проезд; тем не менее, он был арестован, подвергнут пыткам и казнен по приказу советского правительства.
В следующие десятилетия вступили в конфликт две парадигмы – хрущевская либерализация и андроповские репрессии. Постепенное наступление на противников компромисса отразилось в возвышении Андропова: в 1967 году его назначили главой КГБ. Находясь на этом посту, он подавил в 1968 году «пражскую весну», а в 1979-м санкционировал вторжение в Афганистан. В 1982 году Андропов был избран генеральным секретарем Коммунистической партии Советского Союза.
Таким образом, 1964 год стал водоразделом диссидентского тиражирования, этим годом принято отмечать начало подпольных диссидентских изданий – самиздат, который кто-то шутливо назвал «победой над Гутенбергом». Термин «самиздат», по слухам, появился в пятидесятых годах, когда московский поэт Николай Глазков на первом листе набранного на машинке собрания своих стихов, там, где обычно стоит название издательства, напечатал: «Самсебяиздат». В узком значении этого слова термин означал машинописные копии, передаваемые из рук в руки, а в более широком – то, что копии эти могли быть получены любыми другими способами. Или, как говорил диссидент Владимир Буковский: «Самиздат – сам сочиняю, сам редактирую, сам цензурирую, сам издаю, сам распространяю, сам и отсиживаю за него».
Другие термины имеют тот же корень: тамиздат – публикация диссидентских работ за рубежом; радиздат – любой материал, в том числе музыка, транслируемый за границей и скопированный для дома, наконец магнитиздат – материалы, обычно музыкальные, записанные на магнитофон. (Похожие названия имели государственные издательства – Госиздат и Политиздат.)
Самиздат, тамиздат, радиздат и магнитиздат позволили сформировать самовоспроизводящийся публикационный цикл: написанный материал контрабандой переправлялся за границу и публиковался там, иностранное радио его транслировало, а российские слушатели записывали и копировали. Пока не вмешивались соответствующие службы и не перехватывали первые копии, остановить этот процесс было невозможно.
Юлиус Телесин, советский диссидент, эмигрировавший в Великобританию, дал классическое описание самиздата. Свой очерк он начинает шутливым замечанием: протоколы сталинских судов, опубликованные в газетах, знаменуют мрачное появление самиздата, но, к сожалению, граждане не любят читать старые газеты.
Далее Телесин пишет, что самиздат весьма напоминает публикации в капиталистических странах, правда, с некоторым отличием; чтобы работа была опубликована, она должна быть хорошо написана, интересна, но и не слишком опасна:
Самиздат дифференцируется соответственно степени опасности. Человек осознанно или интуитивно представляет степень риска, на который идет, когда печатает свою работу, когда дает ее почитать другим людям, или когда хранит дома литературу самиздата или тамиздата.
Затем Телесин пишет, что читатель самиздатных и очень востребованных копий может взять свою копию всего на несколько драгоценных дней:
Естественно, что мне хочется забрать эту копию себе. Но я должен ее вернуть, и очень скоро, потому что кто-то другой ждет своей очереди. Следовательно, я должен изыскать возможность скопировать эту работу.
Если рукопись была короткой – скажем, несколько страниц, – то скопировать ее не составляло труда: читатель просто на несколько часов садился за машинку и делал через копирку несколько копий себе и своим друзьям. Но если книга была толстой – допустим, роман? Во-первых, необходимо было получить разрешение на копирование у владельца рукописи; во-вторых, найти машинистку; еще понадобилось бы несколько дней сверх установленного срока:
В этот момент начинался торг. Заходил разговор о «плате». Я должен был вернуть работу вместе с тремя копиями. Человек, который давал ее мне, хотел одну копию для себя. Он должен был отдать еще одну копию человеку, от которого получил оригинал. Поскольку работа принадлежала третьему человеку (как правило, имена не разглашались), тот, последний, хотел получить дополнительную копию для себя (возможно, он собирался подарить ее кому-то в качестве подарка на день рождения). В этом случае я заявлял, что это слишком высокая цена. Моя знакомая машинистка может сделать только пять копий: ее старая машинка не «принимает» больше. К тому же она тоже хочет сделать копию для себя, и мой приятель также просит себе один экземпляр. Следовательно, если я отдам три копии туда и две сюда, что же останется мне?
Тогда он выторговывал у своего источника две копии; из пяти экземпляров, которые печатала машинистка, она, как он надеется, возьмет себе всего один, две копии получит источник и две Телесин. Одну копию он оставит себе, еще одну передаст человеку, очень интересующемуся темой; к тому же этот человек может быть полезен, потому что «принесет почитать другие материалы».
Телесин хвалит красоту системы: машинистки обходятся дешево, те