Рифмач потер обгорелую на солнце шею.
– Так, – сказал, – и дальше что? Предлагаешь ее потерять по дороге? Все-таки Стерх старался, писал… проделана большая работа.
– Да ну что ты, довезем в целости и сохранности! Но – помнишь, мастер говорил о законах природы и прочем всяком вздоре? Будто бы к Темени имели шанс доехать лишь те, кому… ну, роли были расписаны, назначены цели. Стерху следовало написать новую «Книгу» и заложить основы очередной традиции. Отцу и мне… – тоже понятно. А ты, Ронди, – зачем здесь, в этой истории, ты? Ну не Ласточку же охмурять.
Рифмач промолчал – то ли обиделся, то ли задумался.
– И к чему клонишь? – спросил наконец.
– К тому, что ты и так знаешь. Людям плевать на то, как все было на самом деле. Напиши свою историю. Пять своих историй – и все разные! И чтобы каждая была правдивей истинной правды! То, что мы совершили здесь, – ничто, Ронди. Если ты все-таки откроешь «Книгу Стерха», увидишь: это не книга, а летопись, скупое перечисление фактов. Половина из тех, кто когда-нибудь возьмет ее в руки, уснет прежде, чем дочитает до конца. – Он посмотрел на Рифмача со странной усмешкой. – На самом деле мы ничего не совершили, Ронди. Вообще ничего. Ты хоть понимаешь, какая тебе выпала уникальная возможность? Предчур всеблагий, да ты ведь не догадываешься даже! Вспомни наш сон, Рифмач!
– Хотел бы я его забыть.
– Устои, Свод небес – все это появилось позже. Мы вынуждены поддерживать их… механически, да, механически, вот верное слово! Весь этот миропорядок, жертвы, мастера дороги, кровь, огонь в чашах – это костыли, Ронди, подпорки. Нам нужна другая традиция. Я уже все придумал. Люди, Рифмач, нам нужны люди! – Он поглядел в небо, прищурившись, как будто пытался увидеть нечто далекое, может, еще и не существующее. – Камень прочнее плоти, но… на самом деле все наоборот. Мы с тобой возьмем лучших из лучших: доблестных, смелых, искренних, – и создадим… я не знаю… гильдию или круг, для начала – хотя бы двенадцать. Чтобы разъехались во все уголки земли, чтобы несли с собой огонь, который хранится вот здесь, в груди. Сердца будут их чашами, кодекс – устоями. И отныне люди будут держать Свод небес, а может, вовсе его отменят, сделают ненужным. Никаких жертв, Ронди, никаких!.. Вот что имел в виду мастер, когда обрушил ту колонну. Вот чему он пытался научить меня в лодке. Сейчас у нас есть шанс, понимаешь? – именно сейчас! И ты… ты напишешь свои поэмы, дружище, – о том, что здесь случилось, но – придумаешь все сам.
Они ехали по дороге, Рифмач слушал, сперва молча, затем стал перебивать и подхватывать на лету фразы, заканчивать их за принца и в какой-то момент вытащил из кошеля на поясе книжечку с карандашом и принялся сразу записывать что-то, бормоча себе под нос, хмыкая, кивая.
«Ну вот, – думал принц, – теперь все складывается как нельзя лучше, самое сложное мы совершили, а с остальным… с остальным справимся. Будет, конечно, непросто: после стольких бед и разочарований убедить людей, но – а что, если как раз это и поможет, им ведь сейчас очень важно во что-то верить. Мы дадим им правду, которая выше истины, ясней и чище, и мы дадим пример, живых людей, а не убогие колонны. Мы… мы, во всяком случае, должны попытаться!»
Венец короля он вез в переметной суме: до официальной церемонии принц и не осмелился бы его носить, но вот сейчас, всего на миг, ему показалось, что венец уже на голове и давит на виски, на затылок, давит с чудовищной силой, и не сбросить его, даже на миг не приподнять. Представил свое будущее, год за годом.
Он побледнел и сжал губы, но промолчал: Ронди был слишком увлечен новой идеей, уже выстукивал пальцами ритм по луке седла, улыбался по-дурацки, как ребенок. Да и что ему скажешь?
Чашу, возле которой они когда-то встретили мастера, Рифмач объехал, даже не заметив. Он отпустил поводья, и конь просто шагал по плитам, заблудиться тут было невозможно.
Принц придержал своего каурого перед чашей и какое-то время вглядывался в пламя. Как будто хотел запомнить, навсегда унести этот образ с собой.
Огонь уже почти погас, но принц знал, что мастер сюда больше никогда не придет.
Он обернулся – и увидел там, откуда они приехали, знакомый силуэт. Не мастера – Ласточки. Девушка стояла на дороге и смотрела им вслед… кому именно, задумался он, с кем из нас двоих она пришла попрощаться?
Принцу удалось перемолвиться с ней всего-то парой слов – как раз перед тем, как мастер позвал проверять верши. Ласточка несла в руках клубок почти невесомой нити – серебристой, едва сиявшей в лунном свете. Принц заметил девушку издалека и пошел навстречу… ну, чтобы помочь, наверное.
– Да нет, спасибо, я и сама справлюсь. – Губы ее дрогнули, как будто Ласточка изо всех сил сдерживала улыбку. – Это… тонкая материя, ее легко порвать или запачкать, особенно если нет сноровки.
– «Цикады и сверчки»? – вспомнил он. – А я тогда подумал… ну…
– Что я слегка не в себе? – Ласточка все-таки не выдержала и улыбнулась. – Наверное, это странно: попасть туда, где все устроено иначе. Я вот тоже думала: как это, когда летать можешь только во сне, очаг разжигать – с помощью огнива и никак иначе, когда, если потерял руку или ногу, – навсегда остаешься калекой. Страшно, наверное?
– Думаю, пока не проверишь, не узнаешь. – Он кашлянул и отчего-то вдруг смутился. – Собственно… вы… ты… я ведь толком не поблагодарил даже, а если бы не ты и не твой отец… Словом, если я могу чем-нибудь помочь, сейчас или потом, – только скажи. И речь не о людях, которых я пришлю, это само собой! – поспешно добавил он – и обрадовался, что сейчас была ночь. Щеки залило багрянцем.
– Спасибо, но… я не очень понимаю, о чем вы, ваше высочество.
– Ты… вы… ведь ни разу нигде не были, никуда отсюда не выезжали, верно? Может, вы согласитесь погостить в столице – не сейчас, конечно, через месяц-другой, когда все уляжется. Убедитесь, что это не так уж страшно: жить в мире, где летать можно только во сне.
– О, но я бывала во многих местах – именно благодаря тому, что могу летать не только во сне. Папины птички…
– Ваше высочество! – Мастер вышел на крыльцо и смотрел на них – черная фигура на фоне темного неба. – Поможете мне с уловом?
– Да, конечно.
Вопрос на самом деле вопросом не был, и они оба это знали.
– Ну, – повернулся принц к Ласточке, – если когда-нибудь…
Она мягко коснулась его левого плеча. Пальчики были в сияющей пыльце… или что там остается от пряжи из цикадовых песен?
– Благодарю, ваше высочество. Конечно, я с удовольствием навещу вас в столице.
Принц потом то и дело косился на плечо: кажется или оно действительно чуть светится?
Но после купания в озере, конечно, если и была пыльца, то вся смылась.
А прозвучало ли что-то большее, чем вежливость, в голосе Ласточки? Он не знал ни тогда, ни сейчас.
Но теперь, встретившись с девушкой взглядом, – кивнул и приложил руку к левому плечу, а после отвернулся и пустил коня вскачь, чтобы догнать Рифмача.
«Ну да, – думал он, – да, в конце концов я приеду за ней. Вернусь, обязательно вернусь. Или, если совсем одолеют дела, пришлю своего верного спутника, надо будет только придумать ему какое-нибудь звучное имя, ну что это за Рифмач, пусть будет, например, Озерный, в честь вчерашнего чудесного спасения, да, точно, Ронди Озерный, воин без страха и упрека, защитник слабых, ниспровергатель подлых, хранитель Пламени, первый из равных. Мы – все мы, вместе! – создадим новую историю, о которой будут помнить столетия спустя. Историю, которой будут гордиться, которую раз за разом станут повторять, очищая и обновляя мир. Историю, которая превратится в истину».
Ему показалось, что где-то снова скрипит перо и некий взгляд с усмешкой опять следит за ним с небес, но на этот раз принц не стал оборачиваться.
Это самая свежая повесть, я закончил ее незадолго до того, как пришло время сдавать сборник в редактуру и верстку. «Мастер» оказался долгостроем – причем долгостроем мучительным. Так бывает: знаешь что, о чем и как, – но все равно работа двигается крайне медленно. Писался он почти два года, причем к концу пришлось ускориться, и я до сих пор не знаю, пошло ли это на пользу тексту.
А вот в чем уверен – так это в том, что повести «Мастер дороги» не было бы, если бы в свое время в руки мне не попали «Страж перевала» и «Многорукий бог далайна» Святослава Логинова. К тому времени я, разумеется, уже был инфицирован фэнтези – но в основном фэнтези западным, публиковавшимся в желтообложечной серии «Северо-Запада». А здесь я вдруг увидел совершенно другие подходы, другие возможности и языковые средства; не всегда я был с ними согласен, но в том-то и фокус: вы не учитесь у мастеров делать один в один то, что уже сделали они сами, – вы заимствуете приемы и приспосабливаете их к своим художественным задачам.
Годы спустя мы познакомились со Святославом Логиновым; еще через несколько лет я имел честь сотрудничать с ним как редактор-составитель антологии (он презентовал нам для нее свою новую повесть). Ну и, разумеется, я продолжал и продолжаю по сей день читать его новые книги. «Мастер дороги» был вдохновлен лучшими произведениями Логинова, хотя, надеюсь, не является ни пародией, ни пустым подражательством.
Второй значимый для «Мастера» автор – Джозеф Кэмпбелл с его работами по сравнительной мифологии. Некоторые идеи легли в основу повести, хотя, конечно, в очень вольной трактовке.
Вкус к знаниям
Он вошел ровно со звонком. Закрыл за собой дверь в аудиторию – и словно острым лезвием отсек медное, требовательное дребезжанье. Это был один из маленьких трюков, которые Шахх использовал во время занятий. Еще один штрих к его образу – образу занятника.
Внимание аудитории следует сосредоточить на себе – сразу, с первой же секунды. Он знал занятников, которые, нарочно опоздав, распахивали дверь с оглушительным грохотом, знал тех, кто любил соленое словцо, частенько кривлялся или же каждый раз менял наряды, прическу, даже тембр голоса… «В этой битве все средства хороши», – говорил Шахху его наставник. Шахх так не считал: шутовство рано или поздно приводит к тому, что тебя начинают презирать. А это – верный путь к гибели.