Рядом появился кудлатый пес. Он бежал по наклонной поверхности, словно по обычной прогулочной дорожке. В руке держал раздувшегося до размеров шарика снегиря, к лапкам которого была приделана цепочка. Снегирь блестел бусинами глаз и время от времени вздыхал. Потом начал едва слышно напевать знакомый мотив. Только Сашка не мог вспомнить, какой именно.
– И не вспомнишь, – сказал кот. Тоже с воздушным шариком, но в виде манекенной головы с париком на ней. И когда успел догнать?.. – Не вспомнишь, даже не старайся. В конце концов, что такое память, если не слепок нашей души?
Вдруг резкий порыв ветра покачнул шарик с париком. Начал разворачивать. Сашка увидел ухо, щеку и могучий лоб.
Не манекен, понял он ясно и отчетливо. Не манекен. Живая.
Ветер дул, голова, покачиваясь, оборачивалась и все никак не могла обернуться, а Сашка смотрел на нее, не отрывая глаз, и вдруг заскользил вниз, скобы оказались поручнями лифта, замелькали этажи, рядом было зеркало, в зеркале – голова, которая продолжала поворачиваться, и Сашка догадался, что она принадлежит ему, ему – и больше никому!..
Вскинулся, хватая ртом воздух.
Было тихо. Но в темноте как будто дрожало эхо знакомой, неузнанной мелодии.
Так иногда бывает; особенно если неожиданно проснуться.
– Слушай, – сказала Настя, – приходи завтра после уроков на день рождения. В «Теремок», который через дорогу.
Сашка пожал плечами и почему-то покраснел.
– Приду, конечно. Виш-лист есть или самому придумывать?..
Они мерзли на остановке уже минут пятнадцать. Болтали про всякую ерунду, то и дело надолго замолкая. Словно каждый чего-то ждал или не мог решиться и сказать, о чем давно хотел.
Лил дождь, но под навесом никого не было. Шарики в их руках покачивались, вяло тянули за цепочки, как будто надеялись взлететь. За последние дни Сашка уже привык и не обращал на это внимания.
– Ну какой виш-лист… – сказала Настя. – Только чтобы не съедобное – зачем? Игрушку какую-нибудь. Можно, наверное, цветок красивый в вазоне, но чтобы недорогой, хорошо? А, еще он аудиокниги со сказками любит. Иногда перестает плакать.
– А. – Сашка потер пальцем задубевший нос. – А. Это брату; точно.
Приехала маршрутка, народу – полно.
– Ну, я побежала.
– Ага.
Он посмотрел, как Настя, сложив зонтик, втискивается внутрь, и зашагал домой. По правде сказать, не очень-то спешил. Родители все эти дни по-прежнему спорили из-за дедова наследия. Отец хотел, чтобы они позволили редактору Антон Григорьичу изучить рукописи, привести их в порядок и, может, издать. Мама была против. Деньги деньгами, но сперва нужно самим разобраться. Мало ли что там.
Только разбираться ни у папы, ни у мамы времени не было: чтобы держаться на плаву, и так работали с утра до вечера.
Он подумал про день рождения Настиного брата. Глупая идея: устраивать праздник тому, кто не сможет повеселиться. Успокоит это брата или только еще больше расстроит? Да поймет ли он вообще, что происходит?
И какой подарок для него выбрать?..
Вечером позвонил Лебединский.
– Ты чего, – спросил он, – с Курдиным помирился?
– А?
– Ну вот и я подумал, что фигня.
– С чего ты вообще взял?
– Да так… – уклончиво сказал Лебедь. – Говорят… – Он прокашлялся и как бы между прочим поинтересовался: – Слушай, ты сейчас один?
Сашка оглянулся на кухню, где мама разогревала ужин. Отец, хмурясь, читал в гостиной какие-то распечатки.
– Ну, один. И чего? – спросил Сашка, прикрывая дверь своей комнаты. Сел за стол, переложил мобильный в другую руку, а сам начал малевать на листке блокнота бессмысленные узоры.
– Ты давай поосторожней завтра-послезавтра. Ну, там в школу когда будешь идти. А обратно вообще предлагаю вместе и по людным улицам.
– Сдурел?
– Ты, Турухтун, слушай, что тебе умные люди говорят. Рукопят с того случая на тебя сильно злой. Вроде как собирается со своими тебя заловить.
– Пусть попробует.
– Дурак ты, Турухтун. Они ж психи: если начнут…
Сашка вспомнил, как Рукопят возился в грязи.
– Не начнут.
Лебедь фыркнул.
– Ладно, – сказал он, – не начнут так не начнут. Можешь просто по старой дружбе сделать то, о чем прошу?
Сашка нарисовал еще один завиток. Соединил с соседним. Чуть замешкался, решая, какой будет улыбка и какими – глаза.
– Лебедь, давай с послезавтра, идет? Завтра не могу.
– А, ну понятно. Опять Настя, да? Наконец-то пригласил в кино? Смотри, Альфредо. Если передумаешь, предложение остается в силе.
– Спасибо, Лебедь. Я это ценю, правда. Но завтра никак.
Он нажал «отбой» и какое-то время просто сидел, глядя на получившегося пса. Кудлатого и жизнерадостного, с воздушным шариком в кулаке.
Что бы ни рисовал, рано или поздно завершал таким псом. Как будто это могло помочь понять деда или Настиного брата.
За ужином отец сказал, что пришло письмо из душницы.
– Ждут до конца марта или куррикулюм, или шар. Иначе договор будет аннулирован. «В нынешних непростых условиях для нас является недопустимым расточительством, чтобы ячейки оставались совершенно не занятыми» – и все в том же роде. Я перечитал договор. Имеют право. – Он вздохнул, как будто собирался сказать что-то неприятное, но неизбежное. – Может, все-таки?..
Мать, не глядя на него, покачала головой. Продолжала наливать чай, словно ничего не случилось. Так же спокойно сказала:
– Давай не будем опять. То, что написал Бурдыга, никуда не годится, сам знаешь. «Борец за гуманизм», «сложные внутренние противоречия»… если он еще раз явится сюда, я спущу его с лестницы, этого козла. Если не поможешь, сама справлюсь.
– Пожалуйста, не начинай!.. Хорошо, хорошо, я согласен, Бурдыга слепил очередную агитку. Ну, он всегда такое писал, раньше ты не была против, но, – отец вскинул руки, предупреждая возражения, – ты в полном праве, я не спорю.
– Он шпионил за папой. Если отдать ему рукописи, мы их больше никогда не увидим. А напечатают они только то, что им будет выгодно.
– Сейчас речь не о рукописях, прошу тебя. Лена, нам надо что-то решить. Не Бурдыга – кто тогда? Давай сядем и напишем сами. Или кого-нибудь наймем. – Отец нахмурился и покачал головой: – Вот только за какие деньги…
– Пап, – вмешался Сашка, – а кто вообще их пишет, эти куррикулюмы?
– Да по-разному. Чаще всего нанимают хрониста и рассказывают ему все, что помнят о человеке. Ну, дают еще посмотреть фотографии, документы… Потом он пишет, это заверяют люди, которые юридически считаются самыми близкими, памятеобразующими. Если что-то не так, исправляют, конечно. И финальную версию отсылают в душницу.
– А про бабушку писал кто?
– Про бабушку, – сказала мама, – дедушка писал. Вообще-то про обеих твоих бабушек и про второго деда тоже.
– Только он, – добавил отец, – был поэтом. А мы с мамой ни разу не писатели.
– Слушайте, – сказал Сашка. – Слушайте, а давайте так. – Он сам понял, о чем будет говорить, только когда начал. Ему не очень нравилась эта идея. Совсем не нравилась. Но мама… – А давайте я возьму и до декабря сделаю типа как бы черновик куррикулюма? А вы потом подправите. А?
Отец взглянул на него так, словно на месте Сашки вдруг оказался говорящий енот.
– А учиться когда?
– Да чего там учиться! – с деланым равнодушием махнул рукой Сашка. – Ерунда, до конца года ничего серьезного уже не будет. Ну, там по геометрии немножко подтяну, а так все в порядке, честно!
– И на основе чего ты собираешься писать свой черновик?
– Ну-у-у… Вы мне расскажете про деда, а? Мам? И плюс еще его записи… если, конечно, можно, чтобы я их прочел.
– Я подумаю, – сказал отец, – насчет записей. Давай-ка, дорогой друг, мне к воскресенью план работ. Набросаешь – поговорим. – Он переглянулся с мамой и подмигнул ей. Та улыбнулась в ответ – но не обычной своей усталой улыбкой, а настоящей, искренней. Такой, что у Сашки все запело внутри.
О том, чего это будет ему стоить, Сашка старался не думать. В принципе, решил, это даже к лучшему. Ведь до конца учебного года нужно сделать проект: типа, провести маленькое исследование. Сашка скажет, что займется изучением жизненного и творческого пути своего знаменитого деда. Вряд ли идею забракуют. И уже никакой Курдин впредь не посмеет вякать про «дикарей, которые не уважают своих предков».
Идея нравилась Сашке все больше и больше. Он быстро разделался с уроками и достал с полки один из дедовых сборников. Сдул пыль, устроился за столом перед шаром.
Это, в конце концов, снимало еще одну проблему: старомодную книгу, которую дед не успел дочитать, Сашка осилил. И вплоть до нынешнего вечера даже не представлял, что дальше. Теперь все разрешилось само собой.
Он прочел вслух несколько стихотворений. На его вкус, неплохих, но каких-то… дерганых, что ли. Режущих ухо. Не Святослав Долинский, чего уж.
Прочел еще парочку. Сам то и дело украдкой бросал взгляд на шар.
Ничего. Сашка испытал странную смесь разочарования и облегчения. За последние пару недель шар, пожалуй, изменился. Внешне он оставался прежним, но уже не так сильно раскачивался под порывами несуществующего ветра, не так сильно тянул за цепочку. Наверное, скоро придется отнести его в мастерскую, чтобы проверили герметичность. Но и это поможет ненадолго.
Шар выдыхался.
Сашка даже думать не хотел, как отреагирует на эту новость мама.
Оказалось, у Настиного брата было полно друзей среди младшаков. После уроков Сашка прибежал в вестибюль, где Настя собирала всех приглашенных. Гомон стоял до небес. Какие-то двое уже отчаянно тузили друг друга, пухлощекий крепыш задумчиво сосал палец, а девчонка с куцыми косичками устроилась на подоконнике и читала книжку. Еще пятеро или шестеро занимались кто чем.
Хорошенькая компания. Лебедь увидит – до конца жизни будет глумиться.
– Эй, бойцы, – позвал Сашка, – вы точно ничего не напутали? Тут, типа, день рожден