Торт был приторным до тошноты. Крем – жирным, липким, слишком ярким. Сашка, обжигаясь, хлебнул чаю.
– На следующей неделе и оформим, – подытожил отец. – Нечего тянуть, ты согласна?
Мама кивнула.
– Как раз успеваем к сроку.
– Заодно уточним, можно ли будет на время отдать…
– Как «отдать»? – не понял Сашка. – Зачем?
Отец виновато улыбнулся маме:
– Кажется, я раньше времени сдал наш секрет.
Та махнула рукой:
– Говори уже, конспиратор.
– Сейчас, сейчас!.. – Из прихожей отец вернулся с конвертом. – Вот, прочти-ка сам.
Конверт был из плотной цветной бумаги. С пальмами и надписью «Альбатрос». Внутри лежали какие-то документы, Сашка развернул первый попавшийся – это оказалась медицинская страховка. «На время поездки… с гарантированным покрытием… в случае…»
– Ты ведь давно хотел на море, – сказала мама. – А в этом году у нас с папой отпуска совпадают. Вот все втроем и полетим, сразу после твоих экзаменов.
– Но… Мам… А как же… откуда?..
– Видишь, он у нас и правда взрослый, – кивнул отец. – Деньги, сына, – часть гонорара. Нашелся издатель для дедушкиных рукописей. Будет полное собрание сочинений, академическое!
– Вы же с мамой сами говорили, что Антон Григорьичу доверять нельзя.
– А он тут ни при чем. Это политикам надо сказать спасибо. Сам ведь знаешь, тема полуострова опять стала актуальной. Следовательно, и дедушкины стихи.
– Думаешь, он бы хотел… так?..
Отец положил руку ему на плечо.
– Сложно сказать. Я надеюсь, когда-нибудь он сам ответит на этот вопрос. С другой стороны – разве должны мы были отказываться от такого предложения? Полное, академическое…
– Почему вы мне раньше не сказали?
– Я до последнего не был уверен. Только сегодня подписали договор.
– И все черновики вы отдадите им?
Мама покачала головой:
– Только копии, это наше условие. Все будет в порядке, сына. Все – как надо.
Позже, в постели, глядя в потолок, расчерченный на квадраты светом уличного фонаря, Сашка вспоминал свое выступление. Как он заявил: «Моего деда всегда пытались использовать. Повстанцы, миротворцы, власти, критики…»
Раз за разом прокручивал одни и те же свои слова.
Вспоминал слова отца, матери. Вспоминал незнакомца. «Ты уже наказан, и это… это слишком, даже для тебя».
Где-то совсем рядом молча, как дедов шар, ожидало понимание.
В школе их собрали в актовом зале и каждому выдали по диплому. Сашке с Курдиным – еще и грамоты. Долго хлопали, говорили глупости.
Курдин был мрачен, язвителен, нелюдим. На переменке окоротил Вадю, который начал зубоскалить про прическу классной, – и ухромал во двор.
– Совсем зазнался, – хмыкнул Лебедь. – Перечитался небось дедовых архивов. «Чванливый победитель, не забудь, и над тобой когда-нибудь взметнется фортуны меч!..»
На лавочке Курдин сидел, чуть вывернув ногу, чтобы не сгибать. Сашка небрежно плюхнулся рядом.
– Дома влетело?
– Так… – сказал Курдин, помолчав. – Ерунда. Победителей не судят. А твои что?
– Гордятся, блин.
– Везучий ты, Турухтун…
Сашка неопределенно пожал плечами. Посидели молча, наблюдая за младшаками, гасавшими с мячом по спортплощадке.
– Слушай, – решился наконец Сашка. – Есть одно дело…
Прямо перед их ногами в луже шалели воробьи. Сашка говорил, а сам не сводил с них взгляда.
Курдин выслушал молча, ни разу не перебил.
– Зачем? – спросил хмуро. – Зачем тебе?..
– Надо.
Со спортплощадки прилетел мяч, вспугнул воробьев. Те порскнули на ветку и оттуда лихо, по-птичьи бранились на горе-футболистов. Курдин поднялся и, примерившись, запульнул мяч младшакам.
– Почему я? – спросил, не оглядываясь. Сашка даже не сразу догадался, что это он к нему обращается.
– А ты не проболтаешься – вот почему.
– Уверен?
Сашка не ответил.
Прозвенел звонок.
– Так подумаешь?
– Знаешь, почему я вообще взялся писать про деда? Я же его сначала не воспринимал. Дед для меня был отдельно, шарик – отдельно. Он лежал у себя в комнате, приехали врачи, потом вынесли из комнаты шарик – а он так и остался лежать на постели. Никакой связи. – Курдин обернулся и посмотрел на Сашку. – А после того случая – ну, когда ты полез драться, – я вдруг услышал его. Впервые. И понял, что это действительно он. Ну, просто вот как если бы дед попал в катастрофу или тяжело заболел и стал… вот таким. Мне было стыдно, Турухтун, – признался он после паузы. – Вот почему я полез во все это: дневники, архивы. Ну и мама… ты сам видел. Она же такой не была. Думаю, она тоже не верила, что шарик – это он. А потом услышала его и…
Сашка ждал. Покраснев до ушей.
– В общем, – сказал Курдин, – приноси. Разберемся.
Им дали задание на каникулы и наконец отпустили. Сашка дожидался Настю во дворе, прокручивая в голове разные варианты того, как сказать про лето. И потом все продолжал прокручивать, даже в маршрутке.
– Ты сегодня какой-то странный.
– А? Извини, я просто…
– Что «просто»?
Он молчал и смотрел на экран, висевший над водительским местом. Обычное дело, по таким крутили рекламу и городские новости. Сейчас как раз речь шла о дружественном визите одного из представителей Временного Комитета. Мол, визит завершается, министр отбывает на полуостров, поскольку неотложные дела требуют его присутствия…
Показали, как министр с двумя помощниками идет вдоль выстроившихся гвардейцев и поднимается по трапу. Под музыку – наверное, под гимн новой автономии.
Сашка, конечно, узнал мелодию. В последние месяцы он слышал ее слишком часто, в основном по ночам.
На полсекунды крупным планом мелькнуло лицо. Даже шрам, змейкой ускользающий в седину над виском.
Настя взглянула на экран слишком поздно, когда уже показывали другой сюжет.
– Слушай, – вспомнил Сашка, – может, ты в курсе. Как переводится слово «атар’ин»?
– Вообще-то по-разному, зависит от контекста. Тебе зачем?
– Да у деда в записях встречал пару раз.
– Чаще всего так называли приемного отца или просто человека, который старше по возрасту и на которого равняются.
– Типа учителя?
– Но только не школьного, а такого, знаешь… по жизни.
– А «ту пропэйлоча»?
– Может, «ту пропэйлоч-ар»? Тогда – «ты прощен». Тоже у деда в записях нашел?
– Тоже… Настя, – решился он наконец, – тут такое дело.
– Молодые люди, – встряла тетка, топтавшаяся у них за спиной и с сопением перекладывавшая сумку из руки в руку, – вы сходите? А то стали, понимаешь… ни пройти, ни проехать!
Не дожидаясь ответа, она начала протискиваться между ними, работая плечом как тараном.
От остановки шли, смеясь и обсуждая таких вот… таранистых и горластых. Но шутки были какие-то вялые, словно размороженные овощи.
– Я уезжаю, – сказал Сашка, когда пересекали аллею. – Летом; родители купили путевку.
Настя какое-то время молчала, просто шла рядом, крепко сжав его ладонь своей.
Впереди на лавочке, подстелив газетку, мостился ветхий старик. Хмуро поглядел на них и за чем-то полез в карман куртки.
– Саш…
– Я знаю, самому обидно, но… это не на все лето, только на месяц. Я не могу отказаться.
– Саш, я тоже уезжаю.
– По путевке? Куда? Может, и ты в…
– Нет, Саш. Я не по путевке и не летом. Через пару недель. Папу переводят на полуостров.
– Надолго? – только и спросил он.
– Не знаю. Будешь мне писать?
– Конечно! Может, отпрошусь у своих и приеду, когда вернемся.
– Это было бы здорово. Но… хотя бы пиши, ладно?
Сашка кивнул.
Старик на лавочке вытащил из кармана горбушку черного и теперь крошил дрожащими пальцами, прямо себе под ноги. Над ним метались воробьи, аж верещали от предвкушения.
– В конце концов, – сказала Настя, – это ведь не навсегда, правда?
– Конечно, не навсегда.
Он посмотрел на небо, затянутое паутиной проводов-душеловов. Там, снаружи, плыл серебристый самолетик. Наверное, в далекие и солнечные страны, туда, где всегда мир и любовь и все счастливы. В детство.
Весь вечер Сашка не выходил из комнаты. Проинспектировал все книжные полки, многочисленные свои банки из-под кофе и чая, коробки; вытряхнул на пол содержимое всех ящиков стола.
Без толку.
Он прикидывал, как бы половчее спросить у родителей, может, они где видели, – не выдавая при этом, собственно, предмета поисков. Но это было бы глупо, глупо и подозрительно.
– Уборку затеял? – спросила мама, заглядывая, чтобы позвать его к столу. – Давно пора.
Сашка кивнул, безнадежно ковыряясь в очередной коробке.
– Сына, а ты ночью не слышал – кто-то музыку включал? То ли во дворе, то ли этажом выше.
– Не. Громко?
– Да чуть слышно. Но знаешь, такая… мелодия все время повторяется, очень бодрая, навязчивая. Заснуть невозможно.
– И часто? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал так же безразлично.
– Да уже около недели, не меньше.
– Я, если замечу, скажу. Наверное, соседи радио на ночь не выключают.
– Наверное… Ты иди кушать, потом закончишь. У нас для тебя есть новость.
Сашка почему-то подумал, что ничего хорошего ждать не приходится.
Отец сегодня и куховарил, и хозяйничал за столом. Суп с грибами и биточки удались, и папа буквально сиял от гордости. Маму к плите он не подпускал, она сидела, наблюдая за ним с легкой лукавой улыбкой.
– Ну, приятного всем аппетита!
– А новость, па?
– Ах, новость! – он хлопнул себя по лбу, подмигнул. – Да, ты прав, мы едва не забыли. Новость у нас, сына, такая: к середине осени у тебя будет сестричка.
– Здорово!.. – медленно и осторожно сказал Сашка. – Правда, здорово. Поздравляю!
– Кажется, мы тебя слегка огорошили. – Отец похлопал его по плечу. – Ну, свыкайся с мыслью. И предлагаю обсудить, как мы твою сестричку назовем.