Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:
—Профессия?
—Поэт,— почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
—Ох, как мне не везет!— воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: — А как ваша фамилия?
—Бездомный.
—Эх, эх…— сказал гость, морщась.
—А вам, что же, мои стихи не нравятся?— с любопытством спросил Иван.
—Ужасно не нравятся.
—А вы какие читали?
—Никаких я ваших стихов не читал!— нервно воскликнул посетитель.
—А как же вы говорите?
—Ну, что ж тут такого,— ответил гость,— как будто я других не читал? Впрочем… разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
—Чудовищны!— вдруг смело и откровенно произнес Иван.
—Не пишите больше!— попросил пришедший умоляюще.
—Обещаю и клянусь!— торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса.
—Тсс,— шепнул гость и, выскочив на балкон, закрыл за собою решетку.
Заглянула Прасковья Федоровна, спросила, как Иван себя чувствует и желает ли он спать в темноте или со светом. Иван попросил свет оставить, и Прасковья Федоровна удалилась, пожелав больному спокойной ночи. И когда все стихло, вновь вернулся гость.
Он шепотом сообщил Ивану, что в 119-ю комнату привезли новенького, какого-то толстяка с багровой физиономией, все время бормочущего что-то про какую-то валюту в вентиляции и клянущегося, что у них на Садовой поселилась нечистая сила.
—Пушкина ругает на чем свет стоит и все время кричит: «Куролесов, бис, бис!» — говорил гость, тревожно дергаясь. Успокоившись, он сел, сказал: — А впрочем, бог с ним,— и продолжил беседу с Иваном: — Так из-за чего же вы попали сюда?
—Из-за Понтия Пилата,— хмуро глянув в пол, ответил Иван.
—Как?— забыв осторожность, крикнул гость и сам себе зажал рот рукой,— потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!
Почему-то испытывая доверие к неизвестному, Иван, первоначально запинаясь и робея, а потом осмелев, начал рассказывать вчерашнюю историю на Патриарших прудах. Да, благодарного слушателя получил Иван Николаевич в лице таинственного похитителя ключей! Гость не рядил Ивана в сумасшедшие, проявил величайший интерес к рассказываемому и по мере развития этого рассказа, наконец, пришел в восторг. Он то и дело прерывал Ивана восклицаниями:
—Ну, ну! Дальше, дальше, умоляю вас. Но только, ради всего святого, не пропускайте ничего!
Иван ничего и не пропускал, ему самому было так легче рассказывать, и постепенно добрался до того момента, как Понтий Пилат в белой мантии с кровавым подбоем вышел на балкон.
Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:
—О, как я угадал! О, как я все угадал!
Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой:
—Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича,— и исступленно, но беззвучно вскричал: — Дальше!
Кот, плативший кондукторше, чрезвычайно развеселил гостя, и он давился от тихого смеха, глядя, как взволнованный успехом своего повествования Иван тихо прыгал на корточках, изображая кота с гривенником возле усов.
—И вот,— рассказав про происшествие в Грибоедове, загрустив и затуманившись, Иван закончил: — Я и оказался здесь.
Гость сочувственно положил руку на плечо бедного поэта и сказал так:
—Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всем виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились. И надо еще сказать спасибо, что все это обошлось вам сравнительно дешево.
—Да кто же он, наконец, такой?— в возбуждении потрясая кулаками, спросил Иван.
Гость вгляделся в Ивана и ответил вопросом:
—А вы не впадете в беспокойство? Мы все здесь люди ненадежные… Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?
—Нет, нет!— воскликнул Иван,— скажите, кто он такой?
—Ну хорошо,— ответил гость и веско и раздельно сказал: — Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.
Иван не впал в беспокойство, как и обещал, но был все-таки сильнейшим образом ошарашен.
—Не может этого быть! Его не существует.
—Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а все толкуете о том, что его нет. Право, это странно!
Сбитый с толку Иван замолчал.
—Лишь только вы начали его описывать,— продолжал гость,— я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девственный,— тут гость опять извинился,— но тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи этого профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы… вы меня опять-таки извините, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?
—Бесспорно,— согласился неузнаваемый Иван.
—Ну вот… ведь даже лицо, которое вы описывали… разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы «Фауст» не слыхали?
Иван почему-то страшнейшим образом сконфузился и с пылающим лицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в Ялту…
—Ну вот, ну вот… неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее.
—Как?!— в свою очередь крикнул Иван.
—Тише!
Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:
—Понимаю, понимаю. У него буква «В» была на визитной карточке. Ай-яй-яй, вот так штука!— он помолчал некоторое время в смятении, всматриваясь в луну, плывущую за решеткой, и заговорил: — Так он, стало быть, действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уж тогда родился? А меня сумасшедшим называют!— прибавил Иван, в возмущении указывая на дверь.
Горькая складка обозначилась у губ гостя.
—Будем глядеть правде в глаза,— и гость повернул свое лицо в сторону бегущего сквозь облако ночного светила.— И вы и я — сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряс — и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва. Но то, что вы рассказываете, бесспорно было в действительности. Но это так необыкновенно, что даже Стравинский, гениальный психиатр, вам, конечно, не поверил. Он смотрел вас? (Иван кивнул.) Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву.
—Да ведь он тут черт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить?— не совсем уверенно, но все же поднял голову в новом Иване прежний, еще не окончательно добитый Иван.
—Вы уже пробовали, и будет с вас,— иронически отозвался гость,— и другим тоже пробовать не советую. А что натворит, это уж будьте благонадежны. Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! Хоть все и перегорело и угли затянулись пеплом, все же, клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я нищий!
—А зачем он вам понадобился?
Гость долго грустил и дергался, но наконец заговорил:
—Видите ли, какая странная история, я здесь сижу из-за того же, что и вы, именно из-за Понтия Пилата,— тут гость пугливо оглянулся и сказал: — Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.
—Вы — писатель?— с интересом спросил поэт.
Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
—Я — мастер,— он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел эту шапочку и показался Ивану в профиль и в фас, чтобы доказать, что он — мастер.— Она своими руками сшила ее мне,— таинственно добавил он.
—А как ваша фамилия?
—У меня нет больше фамилии,— с мрачным презрением ответил странный гость,— я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.
—Так вы хоть про роман скажите,— деликатно попросил Иван.
—Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкновенная,— начал гость.
…Историк по образованию, он еще два года тому назад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами.
—С какого языка?— с интересом спросил Иван.
—Я знаю пять языков, кроме родного,— ответил гость,— английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски.
—Ишь ты!— завистливо шепнул Иван.
Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.
—Вообразите мое изумление,— шептал гость в черной шапочке,— когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию,— пояснил он,— мне в музее дали.
Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой…
—У-у, проклятая дыра!— прорычал гость.
…и нанял у застройщика в переулке близ Арбата…
—Вы знаете, что такое — застройщики?— спросил гость у Ивана и тут же пояснил: — Это немногочисленная группа жуликов, которая какими-то образом уцелела в Москве…
Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате.
—Ах, это был золотой век,— блестя глазами, шептал рассказчик,— совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, и в ней раковина с водой,— почему-то особенно горделиво подчеркнул он,— маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен. Ах, ах, ах! Зимою я очень редко видел в оконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега под ними. И в печке у меня вечно пылал огонь! Но внезапно наступила весна, и сквозь мутные стекла увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень кусты сирени. И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег!