– Меня тоже удивляет, почему так часто генсек бывает на моей пьесе. Более десяти раз смотреть одно и то же – это же ненормально.
– Я не исключаю, что его политические взгляды изменились, и он решил дать свободу слова деятелям культуры, – задался вопросом художник Ляпин, и сразу ему возразил артист Белов:
– Усилились репрессии, правда, теперь чаще стали сажать и расстреливать своих коммунистов. В партии идет грызня, и Сталин избавляется от всех противников. Сейчас они большую опасность представляют для него, чем интеллигенция.
– Моя сестра написала мне, – сказал артист Трельман, – что в Киеве еще усилились аресты старых коммунистов и также интеллигенции – кто недоволен Сталиным.
– Разве у нас не так? – не смогла промолчать жена писателя, – у нас в университете за год арестовали двух профессоров и ряд педагогов. А почему? На собрании они осмелились критиковать политику партии. И в школах, на заводах тоже сажают людей, моего дядю – главного инженера – сослали в Сибирь. Мы рады, что еще не расстреляли, как других.
И тут Булгаков вспомнил:
– Что слышно о критике Ардмане, уже месяц, как сидит в тюрьме? Блестящий литератор, честный человек…
От такой темы всем стало грустно, и хозяйка дома решила взбодрить:
– Давайте о чем-нибудь другом, приятном. Анна, может быть, Вы прочитаете нам новые лирические стихи?
– Сегодня я как-то не готова, можно, в другой раз, – ответила Анна Ахматова и пожала руку рядом сидящей хозяйке дома, чтобы та не обиделась.
Михаил только сейчас заметил, что весь вечер Анна молчалива и грустна, видимо, что-то случилось.
– Давайте я спою старинный романс, – предложил артист Самойлов, и Люси быстро сняла со стены гитару и вручила ему.
Вскоре гости стали расходиться. Михаил тихо шепнул Анне за столом:
– Останься, посиди с нами, ты редко бываешь в Москве.
Оставшись наедине, Михаил спросил у Анны:
– Что случилось, в твоих глазах словно жизнь померкла?
– Осипа Мандельштама арестовали, в его квартире чекисты искали стихи, видимо, те, что были написаны про Сталина, помнишь, он читал нам. Славу Богу, не нашли. Его жена рассказала, что во время одного из допросов Осип пытался покончить собой и бросился из окна вниз. Остался жив, только руку сломал.
Люси стала бледной.
– О Господи, как помочь ему? – воскликнул Булгаков, – а что, если мне пойти на прием к Сталину, ведь он часто бывал на «Днях Турбиных».
– Как мне известно, это Сталин приказал арестовать, и только он может отменить. Я уже была у Пастернака, он обещал помочь через Бухарина. Хотя должность у него сейчас невысокая, но еще имеет доступ к Сталину.
– Как себя чувствует Осип, его кто-то видел?
– Да, жена Надя там. Весь исхудал, нервы совсем… По ночам его вызывают на допрос, и при этом в лицо светит лампа. Это длится не один час. А днем в камере ему не дают спать. Он сильно напуган. Наверно, его сильно били, но об этом не хочет говорить, чтобы не пугать жену. Вы же знаете, каким он был смелым, а теперь живет в страхе. Вот что сделали с ним эти палачи.
– Если нужно, я готов помочь ему деньгами.
В эту ночь они еще долго говорили. В основном о жизни в стране. Анна сообщила невероятную новость:
– Один наш знакомый – его брат работает в НКВД, и недавно ездил в Украину – сказал, что, оказывается, там в селах царит страшный голод, люди умирают целыми деревнями. Уже умерло два миллиона, он даже сделал фотографии для отчета о своей поездке. Я видела три фотографии: дети лежат на полу пустого дома полураздетые: кости да кожа, то же самое и со взрослыми – только одни глаза остались. И горы сложенных трупов.
– Какой ужас! – промолвила Люси, – а мы здесь ничего не знаем, ходим на парады, восхваляем вождей партии.
– Я слышал о голоде, но о таком размахе… – и Булгаков покачал головой. – А причина этому – неурожай и вдобавок – ежегодная конфискация зерна у крестьян, точнее сказать, просто отнимают – грабят народ. И при всем этом говорят, что коммунисты экспортируют зерно в Европу.
– Давайте о чем-нибудь другом поговорим, – попросила Люси и налила всем чай.
Ахматов слабо улыбнулась Михаилу:
– Я очень рада твоему успеху, хотя газеты пишут о тебе много всяких гадостей. Странная ситуация: с одной стороны, сам вождь в восторге от твоей пьесы, и с другой – ругают. Ты умница: твоя пьеса – словно глоток живой воды в нашей мрачной жизни.
Жена усмехнулась, вспомнив:
– Вы не поверите, но Миша собирает все эти статьи о себе в альбом, их там уже накопилось около двухсот. Как бы это плохо не закончилось.
– В самом начале это пугало меня, теперь такое развлекает меня, – пояснил он.
Ночью, когда супруги легли спать, Люси тихо спросила, зачем он читал новый роман о Сталине, ведь это опасно.
– Мне хотелось проверить, догадаются ли читатели, о ком роман? Я на верном пути. Мне нужно писать так, чтобы возник смутный образ Сталина, и, главное, без всяких намеков – именно за это цепляются цензоры. Они ищут критику в словах, а не в образах и чувствах.
ОБЫСК
В одну из ночей, за полночь, когда супруги Булгаковы крепко спали, их разбудил стук в дверь. Оба разом проснулись и в темноте открыли глаза.
– Кто это может быть? Миша, не открывай дверь, а вдруг бандиты?
Снова раздался громкий стук. Тут Михаил раздвинул шторы и глянул вниз. Там стояла черная легковушка, на которой ездят сотрудники НКВД.
– Это чекисты, ничего не бойся.
Накинув на плечи персидский халат, писатель включил свет в гостиной, а затем – и в прихожей.
– Кто там? – с волнением спросил Михаил.
– Мы из НКВД, откройте дверь, – раздался стальной голос за дверью.
В самом деле, у порога стояли два хмурых лица, в гимнастерке и фуражке.
– Мы с обыском, вот решение, – и, протянув бумажку, сразу вошли квартиру.
Пока Булгаков глядел на печать и подпись, те уже оказались в гостиной. Сдержав страх, он последовал за ними и спросил:
– Что вы будете искать у нас?
– Это не Ваше дело, – ответил Воробьев – старший из них, стараясь быть вежливым – всё-таки известный писатель.
– Я мог бы Вам помочь, – съязвил по привычке писатель и пожалел о сказанном.
Воробьев бросил на него суровый взгляд и произнес заученную фразу:
– У Вас имеется антисоветская литература?
– Такие книги мы не храним.
Обыск начался в спальне, вернее, с письменного стола. Супруги стояли у двери и молча наблюдали. Люси прижалась к мужу, ее тело трясло, и Михаил опустил руку ей на плечо и тихо зашептал: «Не бойся, милая!» Воробьев, средних лет, собрал все папки на столе, там же уселся в кресло писателя и стал изучать их содержимое. Открывая одну папку за другой, он изучал первые листы, исписанные крупным почерком. Среди них были «Дни Турбиных», на которые он взглянул лишь вскользь. Также его не заинтересовала повесть «Собачье сердце», а про «Белую гвардию» чекист удивленно спросил:
– Этот роман уже написан? Он о чем, неужели о белогвардейцах? .
– Да, завершен, и скоро его поставят в Большом театре, – соврал Булгаков.
– А этот роман о чем? Кто такой Воланд? – спросил чекист, читая первую страницу.
– Это о дьяволе по имени Воланд.
После они перешли в гостиную, из книжного шкафа достали все папки и стали изучать. Там были его фельетоны и статьи из газет. Обыск длился два часа, даже заглянули на кухню – в шкафы, а также в туалет и ванную. К этому времени супруги успокоились, и когда чекисты вернулись в гостиную, то Булгаков тихо что-то сказал жене.
Два чекиста переглянулись между собой, и Воробьев приказал супругам встать с дивана. И далее младший чекист стал втыкать длинный штырь в сиденье. Но там было пусто. Завершив обыск, Воробьев заявил, что он забирает дневник писателя и папку, где лежала первая глава романа о дьяволе.
– Но это мой дневник – личная вещь.
– Социализм отменил частную собственность. Мы ознакомимся с ее содержанием, и если там нет ничего антисоветского, то вернем.
Когда Михаил закрыл за ними дверь и вернулся в комнату, жена спросила:
– Где твой новый роман?
– Я спрятал его, а на столе была только первая глава.
– А если они догадаются, о ком роман, то тебя могут арестовать.
– Я прямо не пишу, что Сталин – это дьявол, да и по описанию он не похож на вождя. Но умный читатель догадается, кто есть Воланд и что происходит в Москве, в стране.
Прошло четыре дня, утром Михаил собирался в театр, как в прихожей затрещал телефон. Он поднял трубку со стены и услышал мягкий мужской голос:
– Это Булгаков? Я следователь Лебедев из НКВД. Мне нужно с Вами побеседовать, зайдите ко мне в комнату 27.
– У Вас я буду через полчаса, – ответил писатель и повесил трубку.
Михаилу стало страшно, и он задумался: вернется ли он оттуда домой? Такие случаи бывают: вызвали на допрос – и человек исчез, а через год объявился в Сибири, в одном из тысяч лагерей.
Из кухни пришла Люси, и он рассказал о звонке.
– О Господи, что будем делать! Если бы можно было бежать из страны!
– Будем надеяться на лучшее. И всё же, если я не вернусь, то сразу иди к Станиславскому – у него есть связи.
И муж обнял жену, взял в руку портфель и стал по лестнице спускаться вниз.
Дул осенний прохладный ветер, небо затянуло тяжелыми облаками. Булгаков в легком коричневом пальто зашагал к центральной улице, где народу было много. У дороги он махнул рукой, остановил извозчика и назвал площадь на Лубянке. Булгаков думал лишь о том, какие вопросы может задавать следователь. Ему хотелось быть готовым, если вопросы окажутся провокационными. Михаил не заметил, как его фаэтон очутился у здания НКВД.
– Ну, вот, приехали, барин, – произнес бородатый кучер лет пятидесяти в старой темной шляпе.
Писатель спросил с улыбкой:
– Разве я похож на барина?
– Да, только Вам не хватает трости и цилиндра, как в добрые времена.
У входа в здание стояли два чекиста в военной форме. Сердце Булгакова забилось сильнее, он показал им удостоверение и зашел внутрь. В широком холле за столом сидел еще один чекист. Тот глянул на документ писателя и объяснил, где комната следователя.