– Да, я хочу славы, но не таким путем, я не пойду в услужение коммунистам, потому что они проповедуют утопию и уже принесли народу бедность, беззаконие и ложь. Такие люди не могут быть мне друзьями. Это слуги Сатаны.
Люси ничего не ответила и зашла в спальню, чтобы сменить одежду. Оттуда вышла в синем халате из китайского шелка. И муж снова напомнил о деньгах:
– Прошу тебя, экономь деньги: неизвестно, что нас ждет в дальнейшем.
– Мы и так живем слишком скромно. О Господи, неужели у нас больше не будет тех дней… Слава, цветы, дорогие подарки, банкеты… Тогда мы были счастливы.
Спустя месяц Булгаков получил новый удар, а случилось это так. Когда он сидел в кабинете и писал, к нему вошли Станиславский и его помощник с газетой в руке. Помощник сел на стул, а главный режиссер стал расхаживать, не решаясь начать разговор.
– В газете «Правда» снова появилась гнусная статья о Вашем творчестве.
Булгаков усмехнулся и ответил, что такие газетные вырезки он собирает давно – у него целый альбом, где его ругают пролетарские критики.
– В этот раз очень серьезно. Они требуют изгнать Вас из Большого театра. Они так и пишут: как враг может работать в главном театре страны? и сами же дают ответ, что, видимо, у Булгакова, который так и не желает принять новую народную власть и тянет народ в темное прошлое, есть высокие покровители в Министерстве культуры. Это камень в огород Луначарского. Одним словом, к нам пришел приказ уволить Вас, как ни прискорбно. Как я ненавижу эту власть!
– Не вы один, – поддержал его помощник.
– За этим стоит Луначарский или кто-то выше? – спросил растерянный писатель.
– Думаю, министр испугался за свое место. Как Вы понимаете, теперь о Вашей пьесе, что мы пытались пробить, не может быть и речи.
И тут Булгаков ударил кулаком по столу и крикнул:
– Будь они прокляты, сначала они убили меня морально, а теперь физически, материально!
– Тише, тише, дорогой друг, – стал успокаивать режиссер. – Вы всё равно пишите, мы будем бороться за Ваши пьесы, сколько у нас хватит сил. Мы хоть и творческие люди, но живем в мире политики. Раньше такого не было. Смотрите, сам Сталин позвонил Пастернаку и стал защищать поэта Мандельштама. Значит, у нас есть надежда, если убедить вождя. Но достучаться до него непросто. После того как коммунисты устроили переворот, мне хотелось быть подальше от политики, но они искусство превратили в политику. Это уже не искусство. Хорошо, что нам еще не запретили ставить классику, а впрочем, Достоевского уже запретили.
С минуту все молчали, и тут Станиславский вспомнил:
– Да, Михаил Афанасьевич, мы будем Вам иногда подбрасывать кое-какую работу и немного платить, чтобы Вам не пришлось голодать.
– Благодарю! Извините, иной раз я сильно спорил с Вами, и порой от злости мне казалось, что Вы такой же, как Луначарский. Тогда я плохо знал, с каким трудом там, наверху, Вы боролись за мои пьесы.
– Я хочу спасти искусство – ставить на сцене настоящие произведения. Однако с каждым годом это становится всё сложнее.
ОТКАЗ
Прошел год. Жизнь супругов стала тяжелее. Прежние накопления уже иссякли, и Булгаков довольствовался случайными заработками. Люси впала в еще большее унынье. И всё же писатель не сдавался и мечтал вновь пробиться на сцену. Он писал новые пьесы и выбирал темы, уже не связанные с Россией. Последняя была под названием «Адам и Ева» – с фантастическим сюжетом о газовой войне. Театр благосклонно принял пьесу, и ее отправили в управление цензуры. И лишь через месяц явился ответ: данная пьеса вредна для советского народа. Станиславский не знал, как утешить даровитого автора. В тот день Михаил вернулся домой подавленный, с бутылкой водки в руке. Открыв дверь, Люси всё поняла. Ему отказали в очередной раз, а значит, гонораров не будет. Выпив за обедом, они пошли гулять в парк. Была весна, на улице стало тепло, и все деревья вдоль аллеи зазеленели свежей листвой. Теплые лучи слегка согрели их души. Булгаков старался не думать о своем творчестве, в том числе о новом романе о Воланде и Пилате. Он пытался отвлечься природой, теплым долгожданным солнцем. Как истинный интеллигент, он был в костюме, галстуке и шляпе. А Люси – в модном светлом плаще и шляпе. Шли по аллее молча, каждый думал о своем.
Спустя два дня Булгаков успокоился и принялся за новую пьесу о гибели Пушкина. Писатель не сомневался, что с такой темой у него не будет никаких проблем с цензурой. Это же классика – Пушкина изучают в школе. Два месяца Булгаков провел в Государственной библиотеке, которая стала называться Ленинской, хотя вождь большевиков к ее созданию не имел никого отношения. Писалось ему легко, так как это был любимый поэтом, и, сидя за столом, листая биографические книги дореволюционных авторов, ему вспомнилось: с приходом к власти коммунисты сначала хотели запретить Пушкина, объявив его буржуазным поэтом. Но вскоре отказались, так как своих – пролетарских было еще мало.
Минуло два месяца, и пьеса была готова. И в этот раз Булгаков заспешил в театр Вахтангова. Собравшимся артистам в кабинете главного режиссера читал сам автор. За круглым столом слушали с наслаждением, так как русская классика оставалась своего рода отдушиной от коммунистических пропагандистских сочинений, от которых тошнило. Едва Булгаков дочитал последнюю фразу, как раздались аплодисменты со словами «Браво! Вы мастер!» Это была высшая похвала – когда тебя называют Мастером. В стране писателей было слишком много, несколько тысяч, а мастерами были единицы. И в тот же день на автомобиле сам Вахтангов отвез пьесу к цензорам. Театр не сомневался, что эти гнусные цензоры, как их обзывали, не посмеют отказать великому поэту страны – Пушкину. Так и произошло, и довольно гладко. Театр приступил к репетиции. Но как иногда случается – гром грянул средь ясного дня. И опять всё началось с газеты. В «Правде» появилась статья о проблемах советского театра, и там упомянули Булгакова, назвав его пьесу «Мольер» реакционной. Об этом автор узнал, когда ему домой позвонил главный режиссер. Михаил сразу кинулся на улицу, купил в киоске газету и там же прочитал. От злости он скомкал газету и бросил себе под ноги. Еще с минуты стоял у киоска, свесив голову, будто придавили его плитой. Некоторые прохожие, узнав Булгакова, глядели в его сторону в недоумении. Затем писатель купил еще одну такую же газету и побрел домой. Уже в квартире он протянул «Правду», сидящей на диване супруге и стал ходить по комнате. Как только Люси дочитала статью, глаза ее засверкали злостью, и в гневе она спросила:
– Что это за сволочь Платон Керженцев?
– Председатель Комитета по делам искусства. Я думаю, моему «Пушкину» пришел конец.
Так и случилось. На другой день в театр пришло указание – запретить «Пушкина». Все понимали: дело не в Пушкине, а в авторе пьесы, о котором плохо отозвались коммунисты. С таким автором иметь дело – опасно. Если ты даешь «добро» опальному писателю, то там, наверху, могут решить, что ты поддерживаешь этого человека. Именно этого боялись цензоры, да и всякие советские чиновники, и от таких людей держались как можно дальше. Задача любого чиновника – это удержаться у власти.
В доме Булгаков не находил себе места. Вечером он позвонил главному режиссеру и спросил о судьбе пьесы. Голос Вахтангова был спокоен:
– Та статья еще накануне выхода спектакля – это опасно. Тем не менее, Вам не стоит беспокоиться – не отменят. Мы на нее затратили много времени и денег, да и цензоры дали согласие, потому что убийца поэта – человек, близкий к царю, а коммунисты, как Вам известно, ненавидят царей. Так что через три дня будет генеральная репетиция, приходите в театр.
Михаил вернулся в комнату уже с довольным лицом и передал жене разговор с главным редактором. Лицо Люси засияло, отложив книгу, жена вскочила с дивана и поцеловала мужа в губы. Михаил чувствовал себя счастливым – значит, как писатель он еще жив. «Если народ не видит твое творчество, такая проза мертва», – говорил Булгаков друзьям, жалуясь на судьбу. И таких произведений, которые лежат в его столе уже три года, было пять. Он читал их лишь узкому кругу людей, когда собирались в гости, или в доме доктора. Все были в восторге. Иногда он жаловался: «Вся моя трагедия в том, что я способен создавать удачные произведения, а до народа не могу их донести. Будь они слабыми, я давно смирился бы и забросил это ремесло».
В этот вечер на радостях жена попросила Михаила прочитать новую главу романа о Воланде. Муж охотно согласился. По обыкновению, он сел за стол с листами, а Люси устроилась на диване. Михаил стал читать главу о том, как из Дома писателей поэта Бездомного, в кальсонах, доставили в психиатрическую лечебницу. И доставил его туда поэт Рюхин. Там профессор признал у Бездомного шизофрению.
– А зачем советские писатели отправили Ивана в лечебницу? Как я понимаю, это тюрьма.
– Так и есть. Заметь, Иван искал Воланда именно в Доме писателей. Именно здесь создаются образы великого вождя, коммунистов, социализма. Так они укрепляют его власть путем обмана народа, который им верит. А взамен советские писатели – инженеры душ – получают квартиры, дачи, гонорары и дешевую еду в ресторане. Вот такая сделка. Дом Грибоедова – это бастион Воланда. А служители его – бесы. Правда, там есть несколько порядочных людей. Так как теперь Иван прозрел, то стал им не нужен – он будет мешать им в деле восхваления Сатаны. Испугавшись этого, они решили упрятать его в тюрьму, признав поэта психически больным, чтобы такие, как Бездомный, не мешали им сытно жить.
– Мне очень понравилось, как Иван назвал Рюхина, который доставил его в лечебницу, бездарностью. Там они все такие, и поэтому ненавидят честных талантливых людей.
– Обращаться в милицию было бесполезно, так как там тоже служат Воланду, хотя делают вид, что готовы изловить его. И в дальнейшем я напишу главу, как все попытки НКВД поймать Воланда и его банду окажутся тщетными. Надеюсь, чекисты нас не подслушивают, – вдруг произнес Михаил, и свой таинственный взгляд бросил на дверь – и тут же тихо засмеялся.