– Такие шутки пугают меня.
Спустя три дня Булгаков явился в театр, одетый в дорогой черный костюм, с желтоватым галстуком и в шляпе. В зал его привел Вахтангов и усадил рядом. А в первом ряду устроились три важных чиновника в кителях, какие носил Сталин. Это было сотрудники ЦК и Министерства культуры. Перед выходом пьесы в народ они должны были увидеть ее, чтобы в ней не оказалось чего-нибудь враждебного. Это было обычным делом, хотя за этим следила цензура и их человек – в должности директора.
Когда артисты сыграли финальную сцену, в пустом зале все захлопали. Затем все поднялись с мест, и в зале включили свет. Лица чиновников были довольны, а значит, в пьесе они не нашли ничего враждебного против политики партии и ее идеологии. И главный режиссер представил им автора. Они пожали руку Булгакову. Три партийца последовали к выходу, и за ними – директор и главный редактор, они направились в кабинет директора. А счастливый Булгаков поднялся на сцену, всем артистам крепко пожал руки и похвалил каждого. Затем ушел из театра. На радостях писатель позволил себе поехать домой на извозчике.
Когда дверь открыла Люси, то по довольному виду мужа было ясно, что всё прошло успешно. И это подтвердил Михаил:
– Там были люди из ЦК и тоже аплодировали. Лица вроде довольные, хотя и без улыбки.
– Да, три минуты назад звонил Вахтангов. Он ждет твоего звонка.
– Наверно, хочет поздравить меня.
Булгаков снял трубку телефона на столике и набрал номер. Его соединили с театром, и он услышал голос главного режиссера:
– Михаил Афанасьевич, к моему великому сожалению, они отменили Вашу пьесу.
В трубке наступило молчание. С лица автора сошла улыбка, голубые глаза его словно потеряли цвет и стали сероватыми. В душе наступила пустота, он повесил трубку, хотя главный режиссер еще что-то говорил. С минуту он стоял в раздумье, пока не зашел в гостиную. Там на столе Люси раскладывала карты и сразу заметила бледное лицо мужа. Она не успела открыть рот.
– Они запретили Пушкина, будь они прокляты, отродье дьявола! – и муж скрылся в спальне.
Люси громко заплакала, и карты выпали из ее рук.
Писателю потребовалась неделя, чтобы успокоиться. Тогда он принялся за новую пьесу для Большого театра – он не терял надежды, да и другим делом ему не хотелось заниматься, хотя в годы Гражданской войны он был врачом и на фронте лечил раненых и больных. Он служил в Белой армии и, когда белогвардейцы покидали Крым, хотел с ними бежать в Европу, но в те дни его свалил тиф. Так он остался в России. Это Михаил скрывал от всех, так как за участие в Белом движении расстреливали.
Когда муж сел на диван, Люси спросила:
– Может, тебе заняться врачебным делом? А в свободное время будешь писать.
На это Булгаков резко ответил «нет», словно этот вопрос был давно решен.
– Я хочу заниматься только любимым делом. Мне уже за сорок. У меня одна жизнь и другой не будет. Да я и забыл врачебное дело, – соврал муж, желая успокоить жену.
Булгаков был человеком сильной натуры. Много смертей повидал в годы Гражданской войны, а затем – в голодные годы при коммунистах, а еще – постоянная борьба за правду, когда он писал фельетоны. В этот раз, успокоившись, Булгаков решил писать пьесу о Мольере. Об отношениях великого актера и короля. Прямо эта тема не коснется нынешней России, решил про себя автор, хотя отношение властей к художникам, актерам, поэтам во все времена было сложным. Тем не менее, писатель был уверен, что с цензурой проблем не будет, так как речь идет о Франции XVII века. С верой в удачу Булгаков стал часами пропадать в библиотеке. Он изучал эпоху Мольера, театр того времени, мысли тех людей, их речь и был доволен, что литературы по этой теме оказалось достаточно. И когда он изучил эпоху, то взялся за написание пьесы. За своим письменным столом в спальне ему писалось легко и приятно не только из-за увлекательного сюжета, а прежде всего из-за важности и глубины темы. В эти дни Люси пропадала у подруг, так как потеряла интерес к творчеству мужа. Она считала его обреченным на неудачу из-за его упрямого характера. Люси не понимала: дело не в характере писателя, а в его убеждении, что нельзя одновременно служить добру и злу, как это делают многие. Одним словом, теперь у Люси была своя жизнь.
Спустя два месяца пьеса была готова. Едва дописав последние строки, Булгаков выскочил из дома, у дороги остановил извозчика и тронулся в сторону Большого театра. На прочтение пьесы в кабинете Станиславского собрался редакторский отдел и три актера. За длинным столом читал сам автор, как всегда не спеша, с интонацией. Его Мольер всем понравился, ему долго хлопали. На фоне советских произведений это было нечто живое и интеллектуальное. В тот же день пьесу доставили к цензорам. Через месяц в театр пришел ответ. По этому случаю Станиславский пригласил Булгакова к себе. Едва автор вошел в кабинет, то по мрачному лицу режиссера всё понял. Они сели на диван, и тот зачитал: «Тема, выбранная автором, удачна, но взаимоотношения актера-бунтаря и короля имеют намеки на нашу страну. По этой причине пьеса вредна для народа». Однако режиссер успокоил:
– Сегодня я имел беседу с цензорами, и они сказали: если снизить конфликт творца и тирана, то пьеса пригодна для нашего театра. Я прошу доработать ее, Ваша пьеса – это свежий воздух, новая мысль. Нам надоело ставить пьесы, где коммунисты, рабочие совершают подвиги во имя социализма. Или колхозники против кулаков. Залы полупустые, рабочим на заводах уже бесплатно раздают билеты, и то не все приходят. Финансовое положение неважное. Когда мы ставили «Дни Турбиных», это было «золотое» время.
– Если снизить конфликт короля и актера, то пьеса сильно пострадает – это уже будет не умное произведение, а развлечение для публики. Я могу изменить другие места в пьесе, только не это, – так отказался писатель.
Станиславский знал, что ответ будет именно таким: он тонко чувствовал настроение автора. И откровенно спросил:
– Скажите, этой пьесой Вы хотели показать, что не только во Франции XVII века, но и при Советской власти конфликт между властью и писателем сохраняется?
Булгаков кивнул головой.
– Цензоров обмануть непросто. Но поверьте, если смягчить конфликт, как они того требуют, то наш зритель, пусть не сразу, всё равно поймет замысел автора. Эта пьеса нужна нам.
– Хорошо, я переделаю острые места для цензуры.
– Вот и славно! Поймите, Вы – в опале, и сейчас для Вас очень важно, чтобы хоть что-нибудь из Ваших произведений появилось на сцене. Если это случится, то будет означать, что власть к Вам снова лояльна. И тогда чиновники перестанут бояться Булгакова и двери театров снова откроются для Вас.
Через пять дней новая редакция пьесы о Мольере вновь поступила в управление к цензорам. Уставший, Булгаков уже не надеялся на положительное решение, однако он ошибся. Театр получил «добро», и лишь с мелкими замечаниями. Об этом Булгаков узнал от Станиславского, когда его помощник позвонил ему домой. Хотя автор был рад, всё же новость принял сдержанно. Люси же вмиг вся засияла, обняла мужа за шею и зашептала: на этот раз всё получится. Булгаков лишь произнес: «Дай Бог!» Затем он опустился на диван и сказал себе:
– Я завидую людям, которые посещают церковь. У них есть вера и покровитель. Мне ужасно хочется очутиться там, как это бывало в детстве с родителями.
– А мы прямо сейчас может отправиться в храм.
– Я не могу переступить его порог по причине моего неверия. Мне никто не может помочь: ни церковь, ни театр, ни поклонники, и лишь Сталин своим росчерком пера может положить конец моим мучениям. В этой стране мой Бог – это Сталин, но я не могу служить тирану, дьяволу. Если стану его рабом, то превращусь в беса.
– Своим романом ты помешался на Сатане.
– Через эти библейские образы мы лучше понимаем поступки людей.
– Сегодня у меня хорошее настроение, прочитай новую главу о Воланде! Ты давно не читал.
Михаилу не хотелось, потому что он чувствовал, что жена теряет интерес к этому роману. Но из-за приятной новости он решил прочитать главу о «нехорошей квартире», где жили Лиходеев и покойный Берлиоз. Муж устроился за столом напротив жены, которая пила чай. Голос Михаила звучал таинственно:
«И вот два года тому назад начались в квартире необъяснимые происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать.
Однажды в выходной день явился в квартиру милиционер, вызвал в переднюю второго жильца (фамилия которого утратилась) и сказал, что того просят на минутку зайти в отделение милиции в чем-то расписаться. Жилец приказал Анфисе, преданной и давней домашней работнице Анны Францевны, сказать, в случае если ему будут звонить, что он вернется через десять минут, и ушел вместе с корректным милиционером в белых перчатках. Но не вернулся он не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся. Удивительнее всего то, что, очевидно, с ним вместе исчез и милиционер.
Набожная, а откровеннее сказать – суеверная, Анфиса так напрямик и заявила очень расстроенной Анне Францевне, что это колдовство и что она прекрасно знает, кто утащил и жильца, и милиционера, только к ночи не хочет говорить. Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь. Второй жилец исчез, помнится, в понедельник, а в среду как сквозь землю провалился Беломут, но, правда, при других обстоятельствах. Утром за ним заехала, как обычно, машина, чтобы отвезти его на службу, и отвезла, но назад никого не привезла и сама больше не вернулась.
Горе и ужас мадам Беломут не поддаются описанию. Но, увы, и то и другое было непродолжительно. В ту же ночь, вернувшись с Анфисой с дачи, на которую Анна Францевна почему-то спешно поехала, она не застала уже гражданки Беломут в квартире. Но этого мало: двери обеих комнат, которые занимали супруги Беломут, оказались запечатанными.
Два дня прошли кое-как. На третий же день страдавшая всё это время бессонницей Анна Францевна опять-таки спешно уехала на дачу… Нужно ли говорить, что она не вернулась!