Оставшаяся одна Анфиса, наплакавшись вволю, легла спать во втором часу ночи. Что с ней было дальше, неизвестно, но рассказывали жильцы других квартир, что будто бы в № 50-м всю ночь слышались какие-то стуки и будто бы до утра в окнах горел электрический свет. Утром выяснилось, что и Анфисы нет!
Об исчезнувших и о проклятой квартире долго в доме рассказывали всякие легенды, вроде того, например, что эта сухая и набожная Анфиса будто бы носила на своей иссохшей груди в замшевом мешочке двадцать пять крупных бриллиантов, принадлежащих Анне Францевне. Что будто бы в дровяном сарае на той самой даче, куда спешно ездила Анна Францевна, обнаружились сами собой какие-то несметные сокровища в виде тех же бриллиантов, а также золотых денег царской чеканки… И прочее в этом же роде. Ну, чего не знаем, за то не ручаемся».
На этом месте Люси остановила его:
– Михаил, ты открыто рассказываешь, что у нас в стране пропадают люди после прихода милиции? Хорошо, что ты не пишешь, что затем они объявляются в Сибири или расстреляны. А некоторые до сих пор не знают о своих близких. С нашего дома только в этом году уже двоих забрали ночью, с обыском.
– Но ведь я в конце пишу, что эти люди из квартиры № 50, возможно, были ограблены неизвестными, так как у них, по слухам, набожная Анфиса хранила бриллианты своей хозяйки. То есть это не чекисты, хотя все догадываются, кто стоит за этими делами. Тут хитрость нужна, чтобы обмануть цензоров.
– А история с Анфисой мне напоминает времена Ленина, когда чекисты являлись с обыском и отбирали все золотые украшения, мол, это нужно для страны. И все-таки ты подумай над арестами людей, хоть это звучит, как мистика. А квартира № 50 мне напоминает Москву, где сажают интеллигенцию в тюрьму или расстреливают, а затем коммунисты забирают квартиры и отдают своим. Так у нас решается квартирный вопрос. Зачем строить новые дома, если можно отобрать?
– Да, ради жилья мы теряем совесть перед властью.
– Но не стоит их так сильно ругать за это, ведь люди хотят нормально жить.
Михаил хотел возразить жене, но ничего не ответил и продолжил чтение. Он рассказал об исчезновении Степы Лиходеева из своей квартиры, так как эта квартира приглянулась Воланду. По этой же причине он убил Берлиоза, а Степу отправил в Ялту.
– Может быть, мне Степу отправить в Сибирь, в какую-нибудь лечебницу, где лечатся холодом – это новая методика советских медиков по заказу НКВД? – с усмешкой спросил Михаил у жены.
– Да, смешно, но лучше не надо. Это прямой намек.
Эта глава очень понравилась жене. От нее веяло мистикой, хотя и проглядывалась реальная жизнь: аресты, исчезновения людей. В это время в прихожей затрещал телефон, Люси заспешила туда – должно быть, это была одна из ее подруг. Однако жена быстро вернулась и сказала, что это – Станиславский. И в душу писателя снова закралось мысль: неужели опять отказ? Хотя он был готов к этому. Михаил спокойно взял трубку и услышал тяжелый голос:
– Не знаю, как сообщить Вам, но недавно мне позвонил цензор Сазонов. Он пересмотрел свое отношение к пьесе о Мольере и наложил запрет на ее постановку. Он это объяснил так: «Есть более важные темы для нашей страны». Я не понимаю, что происходит, почему так играют с нами. Если цензоры дали добро, а после отменили, это значит, кто-то свыше дает им такое указание.
– Это Сталин, – твердо заявил автор, – потому что все отказы происходят по одному сценарию. Это не случайность.
Станиславский промолчал, хотя был того же мнения, но говорить об этом по телефону было опасно, так как связистки-чекистки прослушивают разговоры таких опальных личностей, как Булгаков. Режиссер с грустью произнес:
– Я даже не знаю, чем Вас утешить. Но не будем терять надежды… – и опустил трубку.
В бордовом халате и тапочках Станиславский зашел на кухню. Там в чашку он налил несколько капель успокоительного и выпил – после тяжелого разговора сердце забилось. Он переживал за талантливого автора, за свой театр, который всё более превращается в пропагандистский кружок. И-за этого артисты начинали охладевать к своей профессии. Благодаря русской классике они еще держались. Творчество без свободы немыслимо. Ко всему, театр уже потерял четырех актеров, которых арестовали и отправили в Сибирь за их смелые высказывания на собрании или в гостях.
В течение года Булгаков написал еще две пьесы, и снова цензура отклонила их из-за нецелесообразности темы. И более – никаких разъяснений. Никто ему не мог помочь – Бухарин, Рыков сидели в тюрьме. Булгаков был подавлен и считал себя обреченным.
Некоторые друзья, в том числе и жена, не раз просили его написать что-нибудь угодное для Сталина, но Булгаков, как истинный писатель, не мог потерять совесть.
ПИСЬМО СТАЛИНУ
Жизнь супругов Булгаковых стала тяжелой. О том, что Булгаков оказался опальным автором и не желает служить коммунистам, уже давно гуляли слухи по Москве. И чем больше газеты ругали его, называя белогвардейцем, гнилью, затаившимся врагом, бездарностью, тем больше его любила интеллигенция. Изо дня в день Булгаков становился иконой, мучеником – живой Иисус, его называли совестью России.
В один из таких дней, сидя на диване рядом с женой, Михаил снова сказал жене:
– Тебе надо продать некоторые твои украшения, чтобы мы не голодали. Я обещаю, как только ко мне вернутся прежние гонорары, то первым делом мы купим украшения и дорогую одежду.
У Люси по щекам потекли слезы, она молчала и затем сказала:
– А не лучше будет, если мы продадим твою библиотеку?
– Ты что говоришь! – чуть не вскрикнул писатель.
От таких слов Михаил вскочил с места, словно ужалили его, и стал расхаживать по комнате.
– Книги – это единственное, что согревает этот дом. Без них мне нет жизни, нет творчества, нет идей. Да и продав их, мы много денег не получим.
Со слезами на глазах Люси согласилась, и вскоре она кое-что продала своим состоятельным подругам, у которых мужья занимали высокие должности.
Как-то Михаил заехал в Большой театр. Там ему заказали небольшие тексты с описанием трех постановок. За них он получил гонорар. Оттуда на фаэтоне он отправился в Министерство здравоохранения, где ему дали отредактировать книгу по истории медицины в России. Деньги маленькие, и всё же это лучше, чем ничего. Далее он решил ехать в театр Вахтангова, где его тоже просили написать тексты к новым пьесам. Проезжая возле здания на Лубянке, где располагалось ОГПУ – серое пятиэтажное здание, вдруг увидел жену. Она вошла в это здание. Это сильно напугало его, и он крикнул молодому извозчику:
– Ну-ка, останови, я сойду.
Михаил выскочил из коляски и хотел было кинуться за женой. Ему показалось, что жену вызвали на допрос. Сделав несколько шагов, он задумался и остановился на тротуаре: «Если это допрос, то почему Люси мне ничего не сказала? Тогда зачем она пришла сюда? Может быть, к Самойлову – мужу ее подруги? Но зачем, почему мне ничего не сказала?» Михаил был в смятении: что ему делать? От страха и неведения сердце забилось. Он решил дождаться, когда жена выйдет оттуда, ведь его всё равно не пустят внутрь. Михаил спрятался за угол здания и стал ждать. А в голове всё крутилась мысль: зачем она сюда явилась? «А вдруг Люси доносит на меня, ведь чекисты могли ее заставить!» От такой мысли по телу пробежала дрожь. Время тянулось медленно. Он вынул из внутреннего кармана круглые часы на цепочке и глянул. Прошло десять минут, а ее всё не было. И вдруг появилась. Муж хотел броситься к ней с расспросами, но сдержал себя. Он решил: дома Люси сама должна всё рассказать. А пока нужно следовать за ней.
На расстоянии, между прохожими муж шел за ней. Жена зашла в какой-то большой магазин. Михаил стал ждать ее. Она вышла из стеклянных дверей с бумажной сумкой. Затем у дороги Люси остановила коляску и уехала. Михаил тоже кивнул извозчику и сказал старику: следуй за этим фаэтоном.
Люси сошла у дома, и муж последовал за ней в подъезд. Они встретились у двери, когда она открывала ключом дверь. Уже в гостиной, когда жена хотела зайти в спальню, Михаил крепко схватил ее за руку:
– Ты откуда едешь? – спросил муж твердым голосом.
Жена испугалась: муж прежде никого не был грубым. И голос ее слегка задрожал:
– Была в магазине, вот, кое-что купила.
– Это можно было купить здесь, недалеко от дома. Я заметил, ты приехала на извозчике?
– Да, я была у подруги и там по дороге купила.
– А кроме подруги где еще была?
Глаза жены забегали по сторонам, и она не сразу ответила:
– А почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты обманываешь меня.
– Ты ревнуешь? – улыбнулась жена, и на душе ее сразу стало легко.
– Да, ревную, ревную тебя к Лубянке.
И снова на лице женщины возник страх.
– Я не понимаю, – с трудом улыбнулась жена, – это какая-то грубая шутка твоя?
Поскольку она не хотела признаваться, то Михаил решил схитрить:
– Мой один знакомый не раз видел тебя на Лубянке.
– Твой знакомый врет, он провокатор.
– Этот знакомый я и есть. Сейчас ты едешь сюда с Лубянки, я следил за тобой. Да, по дороге ты зашла в стеклянный магазин, а затем села в фаэтон.
Когда жена услышала это, лицо ее стало каменным.
– Ты – доносчица! Что ты сообщила обо мне?
Люси молчала, опустив глаза. От обиды Михаила трясло, он отпустил ее руку и начал ходить по комнате, желая успокоиться.
Наконец она заговорила:
– Я тебе всё скажу. Прошу, верь мне. Я о тебе ничего плохого не сообщила, клянусь Богом. Они заставили меня. Угрожали арестом моего брата. Я согласилась, но ни разу не предала тебя. Ничего плохого… Они хотели знать о твоем романе, о Воланде. Когда тебя не было дома, я переписывала некоторые главы и относила Самойлову. И еще писала к ним комментарии, но сути не раскрыла. Я ни разу не сказала, что речь идет о Сталине. Именно это интересовало Самойлова. Я клянусь, что говорю правду. Прости меня! Я слабая женщина…
Потрясенный, Булгаков стал задыхаться, и тогда открыл окно, оттуда повело холодным воздухом, и он закурил сигарету, жадно вдыхая и выпуская густой дым. Спустя минуту муж произнес без злобы в голосе: