Писатель вел себя спокойно, словно не испытывал никакой вины, и это удивило мужа Елены. Да и слова о безоружном человеке подействовали на него. Евгений слегка успокоился и опустил оружие.
– Хорошо, мы встретимся в другом месте, я дам Вам пистолет, и будет дуэль, – резко произнес он.
– Я согласен, – спокойно ответил Михаил.
Желая как можно скорее уйти, генерал резко обернулся и увидел жену с бледным лицом.
– А с тобой я дома поговорю, – и быстро шагал к выходу.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Какое-то время Елена и Михаил молчали, пока она не сказала:
– Я рада, что это случилось, как гора с плеч, хотя я это не так представляла. Какое счастье, что пуля не задела тебя. Главное, он уже знает…
– Дома он не поднимет на тебя руку?
– Нет, он не такой. Я была удивлена, что он стрелял в тебя. Это не похоже на него.
– Может, сегодня вечером тебе не стоит идти домой? Пусть совсем успокоится.
– Я не могу, там мои дети, он уже не опасен.
В тот вечер Шкловский вернулся домой с запахом водки, но уже спокойным, вернее сказать, лицо было грустным. Елена смотрела на мужа с жалостью, и слезы текли по ее щекам. Уединившись в спальне, они долго и горячо говорили, даже спорили. Муж готов был простить ее.
– Но за что? – воскликнула Елена и стал ходить по комнате, а он сидел на стуле, свесив голову. – Разве я виновата, что любовь возникла в моей душе? Разве я виновата, что ты не понимаешь меня и видишь лишь в роли обеспеченной домохозяйки? Михаил Афанасьевич понимает меня с полуслова, у нас много общего в мыслях, в чувствах. Мы часами можем беседовать о культуре, а с тобой даже десяти минут не о чем говорить, кроме как о домашних делах. Я любила тебя, ты хороший человек, но наша голая любовь как-то сама по себе закончилась. И тогда я поняла: в семейной жизни одной любви мало, оно всё равно уйдет, если нет духовной близости.
Спустя неделю супруги расстались. Решением суда старший сын остался с отцом, а младший – с матерю. Елена переехала жить к Михаилу.
ДВА ГОДА
Со дня их совместной жизни минуло два года. Супруги были счастливы. Елена стала Михаилу не просто женой, но еще и близким другом и секретарем. Новые главы они обсуждали вместе, и далее вечерами она печатала под его диктовку. Этот роман так полюбился ей, что она не сомневалась в его успехе среди читателей. Но вот вопрос, когда издадут этот роман? Булгаков верил, что это должно случиться при его жизни. Елена Сергеевна в душе сомневалась, и всё же поддерживала мужа. В ответ писатель твердил ей: «Маргарита – это ты». Супруги были счастливы, и маленький Сережа украшал их жизнь – в доме стало тепло и уютно. Михаил сам занимался с малышом и полюбил, как своего ребенка. А в выходные дни они забирали к себе и старшего сына. Прошло два года, а финансовое состояние Булгакова не улучшилось – жилось им трудно, так как зарплата писателя не выросла. Елена Сергеевна уже редко покупала мясо, а конфеты – только для малыша. Несмотря на неудачу, Булгаков писал новые пьесы, как и прежде, не связанные с идеями социализма. И главный режиссер снова и снова пытался убедить цензоров, но те лишь разводили руками. И уже никто не сомневался – это был заговор Сталина против писателя.
Однажды Станиславский вызвал его в кабинет и прямо сказал:
– Михаил Афанасьевич, Вам пора смириться, как это сделали другие. У Вас нет другого выхода, иначе Ваша творческая судьба будет погублена. Нам больно на все это смотреть. Да и театру очень нужны Ваши пьесы. Сегодня я имел беседу с Луначарским, нашим министром. Он советует Вам написать пьесу о Сталине, а мы ее поставим на сцене нашего театра. Все, кто писали о вожде, как Вам известно, живут хорошо, их произведения издаются большими тиражами, они получают огромные гонорары. Вон Толстой написал повесть о Сталине, то есть о событиях под Царицыным в Гражданской войне.
Булгаков удивился:
– Но ведь за Царицыно было два крупных боя, и, насколько мне известно, все их Сталин проиграл. О чем же писал наш великий писатель?
– Я не знаю, не читал. Но знаю точно, что этот советский барин получил Сталинскую премию. Я это говорю к тому, если Вы напишете что-то подобное, то двери перед Вами везде откроются. Хоть одно произведение напишете – этого уже достаточно. Прошу Вас, заглушите свою совесть на время – и напишите. Что поделаешь, в такое время мы живем. Одним словом, нужно смириться. Именно это сказал мне министр. Этот разговор Луначарский затеял сам, – и перешел на шепот. – А значит, этого хотят там, в Кремле. Вы понимаете? Хозяин хочет пьесу о нем. Для Вас это удачный шанс, если сам он просит. Именно Вас, а не другого автора. Подумайте. Этот разговор должен остаться между нами.
За столом, тяжело свесив голову, Булгаков задумался. Стоит сказать «да» – и его жизнь вмиг изменится фантастическим образом – слава, деньги… Главный режиссер ждал ответа. Затем писатель тяжело встал с места и подошел к открытому окну, словно ему не хватало воздуха. На улице было тепло, светило солнце, все деревья были в зеленом ярком наряде. И на душе стало легко и приятно. Булгаков вернулся на место и спокойно сказал:
– Я и раньше говорил, и сейчас скажу: я не смогу побороть свою совесть, да и честь не позволяет. Когда по незнанию люди совершают зло, их надо прощать. Нельзя простить, если это делается осознанно…
После Булгаков направился к двери, там остановился и произнес:
– Не будь у меня нового романа, жены и сына, я бы застрелился, как белый офицер.
И это было правдой: в Гражданскую войну Михаил был против «красных», и в Крыму с войсками Врангеля на пароходе хотел бежать в Европу, но тиф свалил, и он чудом спасся. Выйдя из кабинета, Булгаков пожалел, что сообщил о своем опасном прошлом – чекисты ищут таких врагов. Но писатель доверял Станиславскому.
Знаменитому режиссеру было как-то стыдно, что в душе он не такой сильный человек, как Булгаков. И это не могло не мучить его. Седой старик опустил голову и уставился на стол, где лежала открытая страница романа Шолохова «Поднятая целина» о кулаках-бандитах и колхозниках-коммунистах. Режиссеру было поручено поставить ее на сцене. От злости он швырнул книгу на пол.
Через месяц Булгаков с супругой были приглашены на вечер поэзии в квартире в Пречистенке, где они познакомились на выставке художника Моисеева. В этот раз свои стихи должен был читать талантливый поэт Абрамов, из дворянского рода, стихи которого редко публиковались в советской прессе. Когда Булгаков вошел в широкую гостиную, все гости встали с мест и стали аплодировать писателю. Он был удивлен и смущен, что до сих пор его помнят и любят. Он поклонился всем. Ему и Елене предложили кресло у камина, рядом с поэтом и хозяином квартиры. Затем стало тихо, и Абрамов, лет сорока, с темной бородой и пенсне, начал читать стихи из тетради. После стиха о первой любви гости стали высказывать свои мнения. Больше всех говорили дамы, одетые в свои дореволюционные наряды. Их мужья в костюмах, жилетах и галстуках или бабочках были сдержанны и чаще улыбались. Второй стих был посвящен святому Сергию Радонежскому. Тут уже чаще говорили мужчины, и при этом соблюдали правило, что про политику коммунистов – ни слова, иначе через некоторое время их могут арестовать. Но вдруг один из молодых гостей, музыкант, все-таки произнес крамольную речь:
– Великий святой Радонежский, когда говорил о детях Сатаны, имел в виду коммунистов, а темные времена – это наши дни. Вот они и сбылись.
После столь опасных слов в гостиной воцарилась тишина. Вслух никто не поддержал его, хотя в душе были согласны с ним. Затем тот же смелый молодой гость добавил:
– Это внутренняя борьба любого интеллигента против сил зла в образе коммунистов.
Да, именно такая мысль была в стихе Абрамова, но в завуалированной форме, и об этом не следовало говорить вслух. Всех удивило, почему этот музыкант нарушил правило их кружка. И у некоторых закралась мысль: а не провокатор ли он?
Абрамов стал читать другие стихи. Прошло минут двадцать. Внезапно в комнату вошли три чекиста, в кожанках, с хмурыми лицами и в фуражках с красной звездой. Гости затаили дыхание. Всем стало страшно: появление чекистов всегда опасно.
– Что это за тайное сборище? – грозно произнес низкий чекист, смуглый, лет сорока.
– Это мои гости, – улыбаясь, ответил доктор и подошел к ним. – Сейчас мы слушаем стихи, а после будет слушать музыку, – соврал хозяин квартиры.
– Я считаю Вас тайным обществом. Вы арестованы, внизу Вас ждет машина.
– Подождите, это совсем не так, – стал объяснять хозяин, – я – известный доктор, и лечу таких людей, как министр Сольников, Ульбрих. Прошу Вас, отпустите моих гостей.
– На Лубянке разберемся, все – в машину, – резко оборвал главный чекист, подошел к поэту и выхватил из его рук тетрадку.
– Но позвольте, это мои стихи!
– Там разберемся.
И тут Булгаков спросил у низенького чекиста:
– Извините, товарищ, Ваше лицо мне очень знакомо, фамилия Ваша случайно не Швондер?
Некоторые гости, кто был знаком с повестью Булгакова «Собачье сердце», сдержанно усмехнулись. Испуганная, Елена сзади дернула мужа за полу костюма, как бы говоря: что ты делаешь, зачем его дразнишь!
– Вы ошиблись, гражданин, Вам не обязательно знать мою фамилию.
Когда супруги Булгаковы с другими вышли из подъезда, было уже темно, у двери стояли два грузовика, крытые брезентом.
– Все – по машинам!, – скомандовал чекист, которого писатель назвал Швондером.
Булгаков подошел к «Швондеру» и сказал:
– Будет с Вашей стороны благородно, если женщин Вы отпустите, иначе как они полезут на этот грузовик?
– Ты оставь свои буржуйские культурные словечки! На этих грузовиках каждый день на работу ездят фабричные женщины – и ничего. И вам пора быть простыми – ближе к народу, для этого мы и делали революцию.
– Нет, я не обознался: в самом деле, ваша фамилия Швондер?
– Хватит говорить глупости, я тебе уже ответил. Лучше помогите своим бабам, или хотите, чтобы это мы сделали? – засмеялся чекист, и за ним – другие.