– Всё это так ужасно… – с болью в сердце произнес Михаил и вернул ей письмо.
– Михаил Афанасьевич, Вы можете как-то помочь мужу, ведь на Ваш спектакль сам Сталин не раз приходил? – с мольбой в голосе спросила она.
Булгаков тяжело встал с места и начал ходить по комнате, затем признался:
– К сожалению, всё это осталось в прошлом, сегодня я никто, все мои произведения под запретом.
И жена писателя добавила:
– Поверьте, в самом деле Михаил не может помочь, сам ходит по острию лезвия. Сами опасаемся ареста.
– Я знаю, вам самим трудно, но не знаю, почему явилась к вам. Наверно, от того, что мы все уважаем вас за честность. Извините, мне пора!
– Нет, нет, – возразили Булгаков и его жена, – посидите с нами, не уходите!
– Я не могу, дома дочь одна, я боюсь за нее.
И тут Булгаков сказал:
– Завтра же я буду просить Станиславского, может быть, у него есть связи с чекистами. Раньше начальник ОГПУ Ягода иногда приходил в наш театр, но три месяца назад его расстреляли, обвинив том, что он в стране устроил репрессии и тем самым бросил тень на Сталина, якобы за всем этим стоял вождь.
– А может, теперь, при новом министре, репрессии прекратятся? – появилась надежда у несчастной супруги поэта, но Булгаков покачал головой:
– Нет, аресты продолжатся, не надо на это надеяться.
Когда супруга Абрамова направилась к двери, Елена вложила в ее руку немного денег и зашептала: «Прошу, не отказывайтесь, к сожалению, больше мы не можем, Михаил Афанасьевич уже давно не получает гонораров». И тут обе женщина заплакала и крепко обнялись. Елена Сергеевна понимала ее, как никто, ведь завтра сама может оказаться в такой роли.
Проводив гостью, супруги Булгаковы уже не могли работать, и всей семьей отправились гулять в парк. Природа успокаивала их, отвлекала от мысли об аресте.
Спустя два дня в театре Булгаков узнал еще одну ужасную новость: арестовали доктора Пикуля на Пречистенке, где обычно старая интеллигенция проводила выставки и литературные вечера – это был островок относительно свободной мысли Москвы.
Писатель был подавлен и напуган: «Вполне вероятно, следующим буду я, – сказал он себе». Не находя себе места, он стал ходить по кабинетам – к тем, кто бывал у доктора. Затем зашел к Станиславскому, и возле открытого окна, где гулял свежий ветерок, они обсуждали, как помочь доктору. Режиссер развел руками:
– Просто ума не приложу, к кому обратиться. Всех заместителей Ягоды тоже арестовали, Луначарский уже не министр, да и доктор проходит по делу Бухарина, а им занимается сам Сталин. Нам остается лишь молиться, чтобы доктора не расстреляли. Куда катится Россия – в черную пропасть?
– Она уже давно там, с того дня, как коммунисты, обманув рабочий класс, захватили власть.
– Я старый человек, и мне осталось жить недолго. А вот вам, кто моложе, кто был воспитан до революции – как жить дальше? Я не говорю про новую, советскую молодежь, которой уже не нужна свобода, они – слуги коммунистов и готовы выполнить любой их приказ.
Вечером того же дня Булгаков решил навестить семью доктора Пикуля и поддержать его жену и двух сыновей-студентов. Им будет приятно, если к ним явится Булгаков с друзьями, которые не раз бывали у них. И поэтому у себя писатель собрал двух артистов и художника и сказал о том, что они должны поддержать семью доктора. Но все отказались, заявив, что это опасно: их могут причислить к заговорщикам. Булгаков возразил им:
– Мы идем к его семье, а не к самому доктору, который в тюрьме. И в этом я не вижу опасности. Доктор для нас организовывал выставки, вечера и, самое главное, мы все знаем, что Пикуль невиновен, так как ему совсем неинтересны были ссоры, склоки старых коммунистов.
И всё же все отказались.
– Ну, какие же вы после этого интеллигенты? – с обидой упрекнул их Булгаков.
И в это время в кабинет вошел артист Сабянов и спросил:
– О чем спорите, господа?
Хотя это слово было запрещено и нужно было говорить «товарищ», но он словно жил в дореволюционной эпохе.
– Вот Сабянова возьмите с собой, – предложил кто-то из них и рассказал о посещении семьи доктора.
– Я готов пойти с Булгаковым – это благородный поступок. Чекистов я не очень боюсь.
От последних его слов писатель насторожился и не знал, что ему ответить. «А что, если Сабянов и в самом деле – агент ОГПУ? Отказаться – артист обидится, ведь я не уверен, что он – доносчик. Нет ничего страшнее для порядочного человека, если его оклеветать, назвав предателем».
– Ну что же, коль Вы готовы, идем прямо сейчас.
И через полчаса на фаэтоне они добрались до района Пречистенки. Когда постучались в квартиру, ее не сразу открыли. Они уже хотели уйти, как в двери появилась щель и в ней – испуганные круглые глаза седой женщины. Булгаков не сразу узнал супругу доктора. И та шепотом сказала:
– Это Вы, Михаил Афанасьевич? Но ради Бога, простите меня! Прошу Вас, уходите, а то могут подумать, что и Вы состоите в каком-то тайном обществе. За нами следят соседи, уходите.
Булгаков кивнул головой и зашептал:
– Нужна будет какая-нибудь помощь – звоните мне.
– Благодарю, да хранит Вас Господь! – ответила женщина.
И они тихо спустились вниз, чтобы не слышно было их шагов.
С этого дня Булгакову стало казаться, что следующим будет он. К тому же писатель не мог забыть слов супруги доктора: «Да хранит Вас Господь!» Это намек, что и за ним скоро придут? «Может, чекисты хотят и меня включить в эту организацию? Для них это удобный случай – я не раз бывал в этой квартире.».
На этой почве у Булгакова усилились страхи. Как и все люди, он боялся ареста, и тем не менее, находил силы побороть в себе природную трусость. И в этом ему помогали твердые убеждения и вера, что зло приходит туда, где хорошие люди молчат от страха. В последний год в стране было много арестов интеллигенции, и это не могло не сказаться на его психике, ведь его натура не может молчать и борется за злом, как может. По ночам ему уже плохо спалось, так как он ждал стука чекистов в дверь, да и на улице оглядывался по сторонам, пытаясь среди прохожих установить агента ОГПУ. Писатель боялся, что его арестуют раньше, чем он успеет завершить свой роман. Вследствие этого он уже боялся ходить по улице один, и в театр его провожала жена. Булгаков пытался побороть страх, однако не хватало сил. За свою слабость ему было стыдно перед женой. Раньше он не был таким. И тогда Елена отвела мужа к доктору, который стал его лечить гипнозом. После пяти сеансов страх уменьшился. «Дальше он должен бороться сам», – сказал доктор и отказался от денег, а взамен получил фото Булгакова с автографом.
И в этот вечер за столом Елена со всей серьезностью заявила:
– В твой болезни только ты сам можешь помочь себе. Мне думается, если они хотели тебя посадить и расстрелять, как других, то уже сделали бы это. Ты должен думать только о своем романе, иначе мир лишится красивого умного произведения. Я уверена, люди запомнят Булгакова именно по этому роману о Воланде. Ты сам не раз говорил об этом.
– Ты права, это зло, опасность теперь стали частью моей жизни, и мне нужно научиться жить с этим страхом. Я смогу преодолеть эту болезнь, ведь у меня есть красивая, умная жена, а еще сын, не говоря про мой уникальный роман. С вами мне будет не страшно, и депрессия отступит.
Спустя месяц писатель одолел болезнь и вновь принялся за роман.
ВЕДЬМА
Однажды ночью, когда Булгаков писал за столиком на кухне, к нему в розовом халате явилась жена. Она села против мужа и сказала:
– Что-то не спится, на душе как-то тревожно.
Муж вопросительно взглянул на нее, и желтая ручка застыла в руке.
– Уже какую ночь я думаю о тебе, о твоем романе. И с каждым днем в душе растет уверенность, что у твоего романа нет будущего. То есть в обозримом будущем не издадут. Не надо надеяться, что однажды Сталин проявит к тебе благосклонность и, как и «Дни Турбиных», издадут этот роман.
– Я согласен с тобой, чудеса случаются в одном случае из ста, и нельзя жить такой надеждой. «Дни Турбиных» – это была случайность, и больше такое не повторится.
– Я вот к чему говорю всё это: этот роман о Воланде – смысл твоей жизни, а так же и моей. Но миллионы людей, которые любят настоящую литературу, могут его не увидеть. Нет, лет через тридцать-сорок его всё равно опубликуют, здесь или за рубежом. Словом, его будущее туманно. Потому надо решать сегодня, тем более он уже скоро будет готов. Да и надо думать о других, не изданных до сих пор, работах. Михаил, больше тянуть нельзя. Ты должен найти в себе силы и написать какую-нибудь пьесу о Сталине. Иначе они доведут тебя до психоза, и ты больше не сможешь писать. У тебя просто нет другого выхода. Я ради этого готова стать ведьмой, и как в твоем романе, служить Сталину – всего один раз, забыв о своей совести. Но зато люди снова увидят твои пьесы, начнут издавать повести и романы огромными тиражами. Только всего раз надо унизиться.
– Я знаю, меня прижали в угол, как зверька.
Булгаков положил ручку в пенал и встал возле окна, за которым были мрак и редкие огоньки из квартир.
– Поверь, наступит время, и люди поймут тебя. Ты сделал это не ради подхалимства, как делают многие… Да и эту повесть о Сталине никто читать не будет. Вон, смотри, поэмы Мандельштама о Сталине – кому они нужны? Пылятся на книжных полках библиотек.
– Понимаешь, нельзя творить добро, совершая зло – укрепляя власть тирана. В душе я осуждал таких людей, даже самого Станиславского, за мягкость. А теперь сам стал таким?
– Ах, если я могла бы стать ведьмой и помочь моему мужу – Мастеру. После – пусть, что хотят, то и говорят обо мне. Великий твой роман искупит мой грех.
– Пойми, для меня это – словно лишиться чести.
– Я прекрасно понимаю твои мысли, чувства. Ты не способен на обман, лицемерие, угодничество. Совесть не позволит.
Булгаков молчал, нервничал, жадно затягиваясь сигаретой. В суждении его жены была разумная логика, свой рационализм. Но духовность – это истина, которая испытана веками, и она не всегда поддается логике.