Сталин закурил трубку и хитро улыбнулся:
– Да, я дал добро. Меня убедили, что это не белогвардейская пьеса – я согласился. Это произведение с двойным умыслом. Говорят, что вся Москва только и говорит об этом спектакле. Теперь отменять поздно – это сильно настроит интеллигенцию против меня, а она нам нужна, без нее не поднять страну. Хоть у нас рабоче-крестьянская власть, но они плохо управляют страной. Я вот зачем тебя вызвал: меня беспокоит этот Булгаков-выскочка. Он стал слишком популярен и способен повести за собой интеллигенцию. А я знаю о нем мало. А вдруг он поведет их против нас? За ним НКВД наблюдает, но пока ничего. Говорят, что даже рабочий класс стал ходить на его пьесу «Дни Турбиных». Между прочим, сейчас я снова иду в театр с товарищами Молотовым и Кагановичем. Честно говоря, меня от этой пьесы уже тошнит, но…
– О Булгакове нам мало что известно. Его звезда внезапно вспыхнула. Он приехал из Киева, его отец был профессором богословия, мать – тоже образованная женщина. У него второй брак, эта молодая женщина после революции покинула Россию и в Берлине вращалась в кругу русских литераторов, ее муж был журналистом. Как Вы знаете, мы смогли убедить их вернуться на родину. Сама она ничем не занимается, но любит вращаться в красивом обществе, как говорят, в богеме. Покупает дорогие вещи, часто писателей, артистов, художников приглашает к себе.
– Меня Булгаков интересует. Я заметил, что он очень точно описал среду белогвардейцев. Случайно, он не из бывших «белых»?
– Я плохо знаю его прошлое, но говорят, в годы Гражданской войны он работал доктором в какой-то глубинке. Он окончил медицинский институт.
– Со временем из него может получиться пролетарский писатель?
– Честно говоря, я сомневаюсь. Те, кто читал его повесть «Собачье сердце», говорят, что замысел этого произведения в том, что рабочий класс не может управлять страной.
– Вот сейчас Булгаков стал богатым человеком, может быть, теперь он изменится? Возьмите Алексея Толстого, он стал жить как советский барин. Мы дали ему большую квартиру, дачу, дорогую машину, и он стал нашим писателем. Даже Горький с нами, хотя ничего не пишет. Это неважно!
– Я не могу сказать, как он поведет себя дальше.
– А вы намекните ему, что если будет писать пьесы о нас, то такие гонорары будут постоянны. Говорят, благодаря «Дням Турбиных» театр поправил свое финансовое положение?
– Так оно и есть.
– В таком случае, театр пусть тоже воздействует на него.
– Значит, Булгаков талантлив?
– Я не могу сказать, что «Дни Турбиных» – это сильное произведение. Его успех, мне думается, – это ностальгия по прошлой жизни. – А у тебя нет ностальгии, ты же тоже из интеллигентов? Только говори честно, – спросил Сталин с хитрой улыбкой, смотря ему в глаза по-свойски, как в прежние годы.
Луначарский сразу догадался: новый вождь прощупывает его, желая вызвать на откровенность. Министр решил не рисковать.
– Нисколько, я не сомневаюсь в правоте нашей партии.
– Говорят, ты дружишь с нашими врагами Зиновьевым и Каменевым, хотя они сидят в тюрьме?
– Это кто-то клевещет на меня. Когда эти два товарища отвернулись от Вас и захотели переизбрать вас на Пленуме ЦК, то я порвал с ними отношения.
В это время дверь кабинета открылась, и вошел низкого роста Молотов, вечно одетый в черный костюм, с кошачьими усиками и в круглых очках. За ним – Каганович, выше ростом, с веселым лицом, в кителе, как у Сталина.
– Ну, что, поедем? – сказал Сталин и обратился к министру культуры. – Да, ты не хочешь поехать с нами?
Луначарский хотел было отказаться, ведь дома умирает мать, и вместе этого улыбнулся:
– С удовольствием, Иосиф Виссарионович!
Сталин подошел к черной машине и велел министру культуры сесть рядом. Они расположились на заднем сиденье, а остальная свита – на второй машине. Спереди стояла машина с тремя охранниками в военной форме. Такая же машина – сзади. Когда три автомобиля выехали из ворот Кремля, вождь спросил у Луначарского:
– Сегодня это мое то ли десятое, то ли одиннадцатое посещение этой пьесы. Как думаешь, зачем это я делаю?
Министр сделал задумчивое лицо и отрицательно покачал головой.
– Слабый ты стратег. В театре соберется интеллигенция, которая нас не любит, а мы покажем ей, что мы с ней, коль явились на такую пьесу. Ей будет приятно. Так я притяну интеллигенцию на свою сторону. Только смотри, о нашем разговоре не болтай.
– Ну, что Вы, Иосиф Виссарионович.
В восемь вечера спектакль закончился. На черных автомобилях Сталин, Молотов и Каганович вернулись в Кремль. В небольшом зале их ждал ужин. Его организовал помощник генсека Постышев, который стоял возле накрытого стола с широкой улыбкой.
Садясь в кресло, вождь спросил:
– Что у нас сегодня?
– Как просили, Ваш любимый шашлык, – ответил Постышев, который шел за вождем, – А еще вот – креветки, ведь Вам хотелось попробовать их. И вино из Франции, тридцать лет выдержки.
– Всй равно, я уверен, что лучшие вина – это грузинские из долины Кахетия.
Все согласились с хозяином Кремля, рассаживаясь за круглым столом с белой скатертью.
– Нам бы лучше водочки, – с улыбкой сказал Каганович, и помощник наполнила два фужера и три хрустальные рюмки.
Вождь произнес тост за здоровье, и все выпили. Затем он обратился к министру культуры:
– А почему в газетах мало критики в адрес Булгакова?
– Все центральные газеты писали о нем критические статьи.
– Это надо делать часто, особенно после каждой премьеры в театре.
– Завтра же будет сделано.
– Не проще ли отменить этот спектакль? – предложил Молотов своему хозяину.
– Ни в коем случае! Мы это сделаем по-умному. Мне уже надоело ходить на эту пьесу, с ней пора кончать, но не моей рукой, – и, пальцем указав на Кагановича, вождь сказал: – Через три месяца у нас будет Пленум, там будут твои друзья из Украины. Пусть они на одном из заседаний обратятся ко мне с просьбой, чтобы мы сняли со сцены «Дни Турбиных». Они должны будут заверить меня, генсека, что это вредная пьеса для социализма. Так как события происходят в столице Украины, то это задевает чувства украинских пролетариев. А я буду защищать эту пьесу.
– А зачем это? – удивился Каганович.
– А ты сам додумайся. С народом надо вести тонкую игру, особенно с интеллигенцией, она умна. Только после нескольких жалоб я сниму эту пьесу. И это появится в газетах, пусть все знают, что на меня оказали давления и я вынужден был… А теперь давайте выпьем! И вот что, о работе – ни слова, лучше о женщинах.
Все дружно рассмеялись.
ПОЭТ
Булгаков был счастлив. Невероятный успех длится уже год. Большой театр полон зрителями. А лето Михаил и Люси провели на берегу Чёрного моря. Многие писатели ему завидовали и никак не могли понять, как пьесу с намеком на царское прошлое разрешили ставить в самом большом театре станы? Поползли слухи, что у автора объявился покровитель в Кремле, ведь не зря сам Сталин – частый гость его спектаклей. Значит, генсеку тоже понравилось пьеса. Выходит, Сталин также испытывает ностальгию и понимает интеллигенцию. Чаще всего в театре он бывает один, другие руководители редко мелькают на «Днях Турбиных». Это наводило на мысль, что в бедах России повинен не Сталин, а его окружение. И Сталину трудно противостоять им, хотя он и убрал из ЦК Троцкого, Зиновьева, Каменева и других.
После отпуска на море супруги Булгаковы вернулись в столицу на поезде, с загорелыми лицами. На следующий день по случаю приезда они устроили у себя вечеринку для близких друзей. Тем более, стало известно, что из Ленинграда приехала Анна Ахматова и остановилась у Мандельштама. Вечером все собрались в гостиной за круглым столом. Это были писатель, два актера из театра, режиссер с супругой, художник и школьный учитель – друг детства – с женой. После мясного блюда, от которого все были в восторге, так как мясо ели редко, гости перешли к торту – тоже большей редкости. Такое себе могли позволить только известные люди или советские чиновники среднего и высокого ранга. Для них были организованы спецмагазины внутри учреждений. За чаем кто-то спросил у Михаила, над чем он работает.
– Пишу мистический роман о дьяволе, который однажды посетил Москву.
Тема оказалась столь необычной, что у всех загорелись глаза, и сразу начались расспросы.
– Сейчас нам мистики не хватает, – сказал артист Сабянов, – может быть, прочитаешь нам отрывок?.
За столом все захлопали. Люси бросила на мужа испуганный взгляд. В ответ муж хитро подмигнул ей – мол, не стоит тревожиться. Люси решила, что муж выпил лишнего. Михаил зашел в спальню и вернулся с желтой папкой.
– Я прочитаю первую главу, – и вынул из папки исписанные листы.
С первых строк всем понравилось, и гости затаили дыхание. И когда автор закончил, все дружно аплодировали. По этому поводу Михаил пошутил:
– Вы так дружно хлопали, как на съезде партии.
Все стали смяться.
– Очень захватывающе, прямо мистика, хочется узнать дальше, – сказал писатель Сафонов, и все подержали его, – думаю, такой роман будет иметь успех.
– А кто такой Воланд, он имеет прототип? – спросил артист Сабянов.
– Разве дьявол может иметь прототип? – ответил автор. – Он сидит в каждом из нас – в ком-то больше, в ком-то меньше. И если его слишком много, тогда он начинает уже управлять человеком.
И вдруг Сабянов всех удивил:
– Этот Воланд в чем-то напоминает мне Сталина в его борьбе против религии.
В зале стало тихо, и все уставились на Булгакова, и автор, улыбаясь, в шутливом тоне возразил:
– Тебе, наверно, везде только Сталин мерещится. Должно быть, очень любишь его.
За столом разнесся смех.
– Еще у меня готова пьеса «Бег», это о белой гвардии в эмиграции.
– Все твои темы на острие, – заметил кто-то.
– После «Дней Турбиных» должны ее пропустить на сцену, – заметил художник Петров. – Сам Сталин часто приходит туда. Мне кажется, он на нашей стороне, однако его товарищи давят на него.