Норрис был деловым человеком, хорошо образованным и богатым. Обаятельный и неглупый, но чрезмерно амбициозный, он явно намеревался сделать головокружительную карьеру. Начни Франклин с ним конфликтовать — чего, собственно, все и ожидали после битвы, разыгравшейся вокруг секретарской должности, — это привело бы лишь к тому, что Норрис, утвердившись в своем предубеждении, окончательно стал бы ему непримиримым врагом. С другой стороны, если Норриса игнорировать, тот сочтет Франклина заносчивым и, вероятно, еще сильнее возненавидит. Может, кто-то предложил бы идти в атаку и дать отпор — это поступок сильного мужчины, готового показать всякому, что не даст себя в обиду. Но разве не будет неизмеримо более мощным шагом опровергнуть ожидания Норриса и сделать его своим преданным союзником?
И Франклин взялся за дело: внимательно присматривался к Норрису в законодательном собрании, собирал информацию из надежных источников и старался как можно глубже проникнуть в его мысли. Он пришел к выводу, что Норрис — горделивый, вспыльчивый юноша, страдающий от многочисленных комплексов. Казалось, он страдает от нехватки внимания, мечтает о любви и восхищении окружающих, возможно, завидует популярности Франклина, его успехам. Через верных людей Франклин узнал, что у Норриса имеется необычная страсть — огромная библиотека с весьма редкими книгами. Один экземпляр был особенно ценным, и Норрис ценил эту книгу больше других. Книги, по-видимому, были для него воплощением благородства, утонченности и помогали почувствовать свою исключительность.
Узнав об этом, Франклин решил действовать следующим образом: он написал Норрису подчеркнуто любезное письмо, в котором выразил восхищение его коллекцией. Он и сам страстный библиофил и так много слышал о редких книгах Норриса, особенно об одной, что почел бы за неслыханное счастье с ней познакомиться. Вот если бы мистер Норрис великодушно одолжил ему этот раритет на несколько дней... он обещает обращаться с книгой бережно и вернуть ее точно в срок!
Норрис, явно польщенный таким вниманием, немедленно прислал книгу, и Франклин возвратил ее, как обещал, сопроводив еще одним письмом, где рассыпался в благодарностях. При следующей встрече в законодательном собрании Норрис подошел к Франклину и завел с ним дружескую беседу — такого прежде никогда не случалось. Как и рассчитывал Франклин, ему удалось заронить в душу Норриса сомнение. Его подозрения насчет Франклина не подтвердились, наоборот, он обнаружил, что перед ним настоящий джентльмен, разделяющий его интерес к редким изданиям и твердо держащий слово. Мог ли он ли по-прежнему подогревать в душе дурные чувства, не противореча самому себе, после того, как отправил книгу? Сыграв на природной эмоциональности Норриса, Франклин сумел повлиять на его чувства к себе и изменить неприятие на симпатию. Они сошлись, стали близкими друзьями и оставались политическими союзниками до конца пути. (Впоследствии Франклин применял этот же прием по отношению к многим политическим противникам.)
В Филадельфии Бенджамина Франклина считали солидным коммерсантом и образцом добропорядочного гражданина. Он скромно одевался, ничем не выделяясь среди прочих горожан, трудился больше, чем кто-либо еще, не был завсегдатаем питейных и игорных заведений, держался просто, даже застенчиво. Он пользовался всеобщей симпатией. Кое-кто, однако, счел, что в конце своей карьеры общественного деятеля Франклин заметно изменился, утратив свойственные ему прежде простоту и скромность.
В 1776 году, через год после того как разразилась Война за независимость, Бенджамина Франклина — к тому времени известного политического деятеля — направили во Францию для переговоров, целью которых было добыть вооружение, заручиться политической и финансовой поддержкой. Вскоре колоний достигли слухи о фривольном поведении Франклина, его интрижках с французскими дамами, участии в пирах и приемах, и во многом эти слухи были правдивы. Некоторые видные деятели, как, например, Джон Адамс*,
* Адамс, Джон (1735-1826) - известный деятель Войны за независимость, впоследствии 2-й президент США.
обвиняли Франклина в том, что тот подкуплен французами. Его популярность среди американцев резко упала. Но критиканы и общественность не понимали, что в основе такого поведения лежит простая логика: Франклин перенял облик, манеры и основные черты поведения в чужом обществе, потому что так легче находить общий язык с людьми. Хорошо зная французов и чувствуя, что иначе невозможно склонить их на свою сторону и убедить поддержать борьбу за независимость Америки, он изменил себя, став таким, каким они хотели бы видеть его, — американской версией французского духа и образа жизни. Он решил обратиться к ставшему притчей во языцех национальному самодовольству французов.
Уловка увенчалась полной победой — во Франции Франклина полюбили, он пользовался влиянием в правительственных кругах. В конечном счете он сумел добиться заключения важного военного союза и получить у скуповатого короля Франции внушительное финансовое подкрепление — никому другому это было бы не под силу. Заключительное его деяние на политической арене было не изменой себе и проявлением легкомыслия, но вершиной здравомыслия и умения разбираться в людях.
Ключи к мастерству
Человек как исключительно социальное существо — Наивное восприятие
тянет нас назад — Трактовка истории Бенджамина Франклина — Изменение отношения
Мы, люди, существа исключительно социальные. Сотни тысяч лет назад у наших древних предков развилась сложная структура взаимоотношений. Приспособиться, адаптироваться к ней помогли возникшие в процессе эволюции зеркальные нейроны, более чувствительные и тонко действующие, чем у остальных приматов. Благодаря работе зеркальных нейронов наши предки могли не только подражать действиям других особей, но и представлять, о чем те могут думать и что чувствуют, и все это происходило еще до развития речи. Такая способность ставить себя на место другого способствовала более высокому уровню взаимопонимания и совместных действий.
С появлением языка и логического мышления способность к эмпатии (умению представлять, что чувствует другой) у наших предков продолжала развиваться и дальше — люди научились усматривать определенные закономерности в поведении и догадываться о его мотивах. С годами способность рассуждать логически совершенствовалась. Теоретически все мы и ныне наделены теми же врожденными способностями — эмпатией, логическим мышлением, — что позволяет общаться и великолепно понимать других представителей рода человеческого. На практике, однако, эти тонкие инструменты остаются по большей части неразвитыми с тех древних времен. Объяснение этому явлению следует искать в нашем детстве — необычном и непохожем на детство других живых существ — и в затянувшемся периоде несамостоятельности.
Мы должны признавать каждого, считаться с его индивидуальностью, какова бы она ни была, и думать лишь о том, как использовать ее, сообразуясь с ее свойствами и характером, отнюдь не надеясь на ее изменение и не осуждая ее за то, что она такова. Именно таков смысл слов «leben und leben Lassen» (жить и давать жить другим). Однако это не так легко, как правильно, и счастлив тот, кому совсем не приходится сталкиваться с иными личностями. ...Так же неразумно сердиться на их [людей] поступки, как на камень, лежащий на нашем пути.
Артур Шопенгауэр
По сравнению с большинством животных, мы, люди, входим в мир более слабыми и беспомощными. Слабыми и зависимыми мы остаемся в течение многих лет, очень не скоро и далеко не сразу учимся действовать самостоятельно. Такой продолжительный период незрелости, длящийся в общем и целом от двенадцати до восемнадцати лет, служит определенным целям: он обеспечивает возможность развития мозга — самого важного и мощного орудия в человеческом арсенале. Но за затянувшееся детство приходится платить. На всем протяжении этого периода зависимости мы непременно идеализируем своих родителей. Мы вынуждены на них рассчитывать, ведь жизнь зависит от того, насколько они сильны и надежны. Само допущение, что и они несовершенны и имеют собственные уязвимые места, по понятным причинам вызвало бы невыносимую тревогу. Поэтому мы поневоле видим своих родителей более сильными, более талантливыми, более самоотверженными, чем они есть на самом деле. Их поступки мы воспринимаем через призму собственных потребностей, и таким образом родители становятся продолжением нас.
На протяжении долгого детства мы нередко относим столь же идеализированные и далекие от действительности представления к учителям и друзьям, видя вместо реальной картины то, что мы хотим увидеть, в чем нуждаемся. Наше восприятие окружающих окрашивают всевозможные эмоции и чувства — поклонение и восторг, любовь и привязанность, гнев. Затем, становясь подростками, мы неизбежно начинаем замечать куда менее благородную сторону натуры многих людей, включая собственных родителей, и страдаем, пораженные несоответствием между нашими фантазиями и реальностью. В отчаянии мы начинаем преувеличивать их отрицательные качества, точно так же, как раньше преувеличивали достоинства. Если бы в более раннем возрасте мы были вынуждены сами заботиться о выживании, нам некогда было бы витать в облаках. В этом случае, сосредоточенные на практических нуждах и заботах, мы, возможно, вырастали бы более трезвыми реалистами и прагматиками. Но факт остается фактом, многолетний опыт рассматривания людей сквозь призму собственных эмоций становится привычкой, почти не зависящей от нас.
Назовем это «наивным восприятием». Это вполне естественно и объясняется уникальными особенностями нашего периода детства, однако здесь кроется и серьезная опасность: наивное восприятие обволакивает нас детскими иллюзиями в отношении окружающих, давая нам искаженное представление о них. Часто мы переносим такое восприятие и во взрослую жизнь, на этап ученичества. А здесь, в рабочей обстановке, ответственность как- то внезапно повышается. Здесь борются не за хорошие отметки и не за признание коллектива, а за выживание. В таких напряженных условиях люди открываются по- новому, обнажаются те черты характеров, которые обычно стараются скрыть. Люди хитрят, манипулируют, противоборствуют, думают прежде всего о себе. Нас ошеломляет подобное поведение, чувства бурлят пуще прежнего, и мы, сами того не подозревая, еще крепче хватаемся за свое наивное восприятие.