В западной культуре давно сложился миф о том, что наркотики или изменение сознания способны приводить к высочайшему творческому подъему. Как еще объяснить гениальную музыку, которую писал Джон Колтрейн, когда сидел на героине, или великие пьесы талантливого драматурга Августа Стриндберга, считавшегося душевнобольным? Их творчество невероятно свободно и непосредственно, разве оно не превосходит возможности рационального, трезвого сознания?
Развенчать это шаблонное представление совсем не сложно. Колтрейн сам признавал, что в годы героиновой зависимости написал самые слабые свои композиции. Наркотики разрушали его и ослабляли творческий потенциал. В 1957 году он покончил с вредной привязанностью и больше никогда к ней не возвращался. Что касается Стриндберга, то перед биографами, изучавшими его последние письма и дневники, предстал человек, на публике державшийся весьма необычно и экстравагантно, однако в частной жизни был чрезвычайно собран и дисциплинирован. Впечатление безумия, возникающее от прочтения его пьес, возможно, искусно им создано.
Важно понимать: для того чтобы создать значимое произведение искусства, сделать научное открытие или что- то изобрести, необходимы железная дисциплина, самоконтроль и эмоциональная стабильность. Необходимо досконально овладеть своим делом, достичь в нем высокого уровня. Наркотики и безумие деструктивны, они способны лишь разрушать. Не верьте романтическим штампам о творчестве — они либо предлагают нам пути для самооправдания, либо внушают ложную уверенность в том, что можно добиться вершин без усилий.
При взгляде на гениальные творения мастеров не забывайте о годах тяжелого труда, бесконечных тренировках, часах сомнений и сложнейших препятствиях, которые пришлось преодолеть каждому из них.
Творческая энергия — плод этих усилий, и ничего больше.
Глава VI. Слить воедино интуицию и разум: мастерство
Каждому из нас доступна высшая форма интеллекта, открывающая перед нами горизонты мира, дающая возможность предугадывать изменения, быстро и точно реагировать в любых обстоятельствах. Достигнуть этого можно, глубоко и досконально познавая исследуемый предмет, храня верность своему призванию, и пусть другие осуждают этот подход как старомодный. Благодаря многолетнему ревностному труду и такому глубокому проникновению мы можем сродниться со своим предметом и приобрести тонкое понимание даже самых сложных его элементов. Если это интуитивное чувство удается объединить с рассудочным мышлением, наш разум расширяется до пределов возможного и мы обретаем способность проникать в самую суть вещей. Мы получаем силу, сравнимую со стремительной силой животных инстинктов, но многократно увеличенную человеческим интеллектом. Именно для достижения такой силы предназначен наш мозг, и мы способны достичь этого, исполняя свое призвание до конечной цели.
Третье превращение. Марсель Пруст
Казалось, будущий писатель Марсель Пруст (1871-1922) был обречен с самого рождения. На свет он появился совсем крошечным и очень слабым, две недели находился между жизнью и смертью, однако выкарабкался. В детстве он часто и подолгу болел, иногда проводя в постели по нескольку месяцев. В девятилетнем возрасте он пережил первый приступ астмы, от которого чуть не умер. Жанна, его мать, любила сына до безумия, страшно беспокоилась за него и регулярно вывозила за город для поправки здоровья.
И тогда работа, проделанная самолюбием, страстью, подражательным духом, абстрактным интеллектом, привычками, будет уничтожена искусством, пустившимся в обратный путь, вернувшимся к глубинам, где погребена неведомая нам реальность.
Марсель Пруст
Во время таких поездок и наметились очертания будущей судьбы Марселя. Часто оставаясь в одиночестве, мальчик пристрастился к чтению. Он любил историческую литературу, но не менее жадно глотал любые книги. Самой большой физической нагрузкой, какую ему позволяли, были прогулки на свежем воздухе. Марсель подолгу любовался природой, прекрасными видами, открывающимися перед ним. Он мог часами рассматривать цветущие яблони или кусты боярышника, в другой раз его внимание могло привлечь какое-то необычное растение. Зрелище марширующих муравьев или паука, плетущего паутину, завораживало его не меньше. В список любимых книг Марселя вошли учебники по ботанике и энтомологии.
Все эти годы лучшим другом и постоянным спутником юного Пруста была его мать. Они походили друг на друга внешне, их связывали одинаковые пристрастия в искусстве и литературе. Мальчик не мог разлучиться с матерью больше чем на день, а если она уезжала, писал ей бесконечные письма.
В 1886 году Пруст прочитал книгу, изменившую весь ход его жизни. Это было историческое повествование о завоевании Англии норманнами, написанное Огюстеном Тьерри. События в книге были изложены так живо, что мальчику казалось, будто он перенесся в прошлое.
Тьерри рассуждал о непреходящих законах человеческой природы, и при одной мысли о возможности выявления таких законов у Марселя по спине пробегали мурашки. Энтомологи могли открыть скрытые принципы, управляющие поведением насекомых, — способен ли писатель проделать то же самое в отношении людей и их сложной натуры? Захваченный умением Тьерри оживить историю, Марсель почувствовал, как на него снизошло озарение; дело его жизни, понял он, стать писателем и проливать свет на законы человеческой природы. Предчувствуя, что не проживет долго, он решил, что ему следует поторопиться и делать все возможное, чтобы развить писательское мастерство.
В парижском лицее, где жил и учился юный Пруст, он выделялся среди одноклассников своими странностями. Он так много читал, что голова пухла от всевозможных идей, и в разговоре мог свободно перескакивать с истории и древнеримской литературы на социальную жизнь пчел. Он не отделял настоящее от прошлого, рассуждал об античных писателях, как о ныне живущих, или описывал своих приятелей так, словно они были историческими персонажами. Взгляд его огромных, навыкате глаз — позже один из друзей назовет их «мушиными» — буквально сверлил собеседника, пронзая насквозь. В письмах друзьям Марсель хладнокровно и удивительно точно препарировал все их переживания и проблемы, но тут же переключался на себя, делая предметом столь же безжалостного исследования собственные слабости. Несмотря на склонность к одиночеству, Марсель был весьма общителен и наделен исключительным обаянием. Он умел польстить и втереться в доверие. Никто из знавших его в те годы представить не мог, что может получиться впоследствии из этого чудака и оригинала.
В 1888 году Пруст познакомился с тридцатисемилетней куртизанкой Лорой Эйман, одной из многочисленных любовниц своего дяди, и неожиданно для себя воспылал к ней безрассудной страстью. Лора напоминала героиню любовного романа. Изящная манера одеваться, кокетство, умение проявить власть над мужчинами поразили юношу. Любезность и остроумие Марселя не остались незамеченными, они подружились.
Во Франции давно уже существовала традиция салонов, в которых люди собирались, чтобы обсудить новости литературы и искусства, поговорить о философии или политике. Нередко такие салоны — а их, как правило, держали дамы — привлекали различных, в зависимости от положения хозяйки в обществе, художников, артистов, мыслителей или политических деятелей. У Лоры Эйман также был салон, скандально известный, где собиралась богема. Его постоянным посетителем стал и Марсель.
Возможность вращаться в высших кругах французского общества была Прусту по душе. Это был мир, полный недоговоренностей и тонких намеков, — приглашение на бал или определенное место за столом указывали на отношение к человеку, позволяли догадаться о том, находится он на взлете или, напротив, вышел из фавора. Одежда, жесты, отдельные слова и фразы становились предметом пересудов и критики. Прусту хотелось исследовать этот мир, познать его законы, изучить все тонкости и хитросплетения. Пристальное внимание, которое он некогда уделял истории и литературе, теперь было направлено на иное — на социум, окружавший его. Со временем Пруст стал вхож во многие парижские салоны, что позволило ему вращаться в высших сферах.
Хотя Пруст давно уже принял решение стать литератором, он до сих пор не решил, о чем хочет писать, и эта неопределенность заставляла его страдать. И вот ответ был получен: высший свет — это тот же муравейник, его-то он и станет исследовать, препарируя беспощадно, словно ученый-энтомолог.
Приняв решение, Пруст приступил к отбору и изучению персонажей будущего романа. Одним из таких персонажей оказался граф Робер де Монтескью, покровитель искусств, эстет и известный декадент, питавший слабость к красивым молодым людям. Другим стал Шарль Хаас, олицетворение светского лоска и шика, знаток и собиратель произведений искусства, то и дело терявший голову от женщин простого происхождения. Пруст внимательно изучал их характеры, присматривался к манере говорить, подражал их причудам, а в своих записных книжках пытался оживить их образы в небольших литературных набросках. В литературным смысле Марсель оказался блестящим имитатором.
Писать он мог исключительно о чем-то, действительно происходившем, о том, чему он был свидетелем, что видел или испытал сам, в противном случае его писания выглядели бледными, безжизненными.
Серьезной проблемой для него оказался страх перед интимными отношениями. Марселя с одинаковой силой тянуло и к женщинам, и к мужчинам, именно поэтому он старался держаться на безопасном расстоянии от тех и других, избегая близких связей, будь то физических или душевных. Из-за этого для него оказалось трудной, почти непосильной задачей описать любовь и романтические отношения правдиво, изнутри. Тогда он изобрел остроумный способ, впоследствии служивший ему безотказно. Если ему нравилась какая-то женщина, Пруст старался сблизиться с ее женихом или возлюбленным, чтобы, заручившись его полным доверием, попытаться выведать все подробности отношений. Будучи проницательным психологом, он всегда мог помочь мудрым советом. Позднее, наедине с собой, он мысленно воссоздавал и переосмысливал услышанное, пытаясь прочувствовать все взлеты и падения влюбленного, приступы ревности и восторги, как если бы это происходило с ним самим.