ю лавку со списком заказов пришлось мистеру Смиту, потому что его жене там были не рады.
Смиты обнаружили, что Лэм-Хаус в Рае стоит наособицу. Дома вокруг были поменьше и поскромнее, их хозяева держали только одну горничную и иногда приходящую кухарку, но там не было семейных пар слуг, равных Смитам. Такие слуги имелись в усадьбах и больших поместьях в пригороде, но они не слонялись по городу, как их коллеги из Кенсингтона. Смиты быстро смекнули, что в Рае нет никого им под стать, не с кем ни поздороваться, ни по-дружески посудачить, обменяться новостями. Вскоре во всех лавках их ждал холодный, если не сказать умеренно враждебный, прием. В отличие от Берджесса Нокса, которого всегда и везде встречали тепло и ласково.
Мистер и миссис Смит укрылись за стенами Лэм-Хауса, миссис Смит даже гордилась тем, что никогда не покидала его пределов и не видела самых известных городских достопримечательностей. Зато она безраздельно властвовала в кухне, кладовой и на небольшом огороде. Принимая от Генри распоряжения, она выработала новые интонации, в которых звучали непоколебимое знание своего дела и готовность выполнять свои обязанности, но порой проскальзывали явственные нотки недовольства своим нанимателем.
В Кенсингтоне Генри часто принимал гостей, но, хотя и радел о качестве своего гостеприимства, вечеринки, которые он устраивал, никогда не бывали особенно пышными. Теперь же, в Рае, он очень заботился о том, чтобы к нему приезжали в гости, писал множество писем, приглашая друзей посмотреть на его новое жилище, и с нетерпением ожидал их приезда и впечатлений. Таким образом, огромное значение стало иметь обустройство и ежедневная уборка гостевых комнат, а также качество обслуживания и питания, которое теперь включало завтрак и обед. Миссис Смит к большому числу гостей не привыкла. Поначалу, пока для нее это было внове, Генри объяснял ей, кто приедет и каковы будут их нужды, но вскоре миссис Смит стало совершенно ясно, что поток гостей будет бесконечным, а готовка и обеспечение их удобства полностью лягут на ее плечи.
Утренние встречи, во время которых Генри давал ей указания, стали напряженными. Нет, в ее высказываниях ничего не изменилось, изменилось выражение лица, появились длинные паузы и долгие, протяжные вздохи. Генри не обращал на них внимания, просто сообщал, кто приезжает, что следует сделать, и не ждал от нее никакого ответа. Но некоторое время спустя она стала задерживать его, отпуская едкие замечания насчет того, как дорого обходятся гости, сетовать на негодяя-мясника или досадовать на Берджесса Нокса. В ее голосе стали прорезаться враждебные интонации при упоминании об очередных гостях. А Генри все никак не мог насытиться общением со старыми приятелями и родными, и его шокировало и раздражало, что миссис Смит так недвусмысленно выражает неприязнь к его гостям.
Ее супруг тем временем выработал деревянность в походке и движениях, которую многие принимали за старомодную чопорность, но Генри-то знал, что это просто результат беспробудного пьянства. Он жалел, что не может просто обратиться к ним, как когда-то миссис Смит обратилась к нему за помощью, и настоять на том, чтобы Смит бросил пить. Ему не хватало смелости выдвинуть такие требования. В всяком случае, он не сомневался, что миссис Смит бросится на защиту мужа и будет все горячо отрицать, а ему бы не хотелось это видеть.
А Берджесс Нокс, со своей стороны, с течением времени становился все услужливее и расторопнее. Он ничего не упускал и ничего не забывал. Он так и не научился улыбаться, но зато очень быстро запоминал имена, привычки и нужды каждого гостя и, похоже, мгновенно определял, какая телеграмма заслуживает того, чтобы подать ее немедленно и отвлечь хозяина от его компании, а какая может и подождать на полочке в прихожей. Он с величайшей осторожностью ступал по половицам своей комнаты в мансарде.
Берджесс совершенно равнодушно относился к регулярным попыткам миссис Смит изгнать его из кухни. В свободное от работы время он бродил по закоулкам Рая, где пристрастился к кулачному бою, и вскоре стал чемпионом в этом виде спорта. Впрочем домой он возвращался довольный и всегда к назначенному времени, излучал гордость своим положением в Лэм-Хаусе и, казалось, знал обо всем, что происходило в его недрах. Когда Генри заподозрил, что миссис Смит начала выпивать вместе с мужем, он знал, что, если ему когда-нибудь понадобится отчет о личных привычках четы Смит, достаточно будет проконсультироваться на этот счет у Берджесса Нокса.
Для Генри было очень важно, чтобы гости чувствовали себя в Лэм-Хаусе уютно и захотели туда вернуться. Он обожал письма, в которых упоминались минувшие и будущие визиты. В городке или его окрестностях у него не было близких приятелей, и коротать вечерние часы ему было не с кем. Поэтому гости имели для него такое значение. Ожидание гостей, предвкушение их приезда он считал самым блаженным временем на свете. Он заранее предупреждал всех, что утренние часы проводит у себя в кабинете. Оставив гостей после завтрака, он обожал уединяться, зная, что они снова встретятся пополудни. А до тех пор можно было несколько часов наслаждаться одиночеством или диктовать шотландцу. А когда гости уезжали, он ощущал облегчение, радовался тишине в доме, как будто визит гостей был не чем иным, как битвой за уединение, которую он в конце концов выиграл.
Впрочем, вскоре довольное уединение превращалось в тоскливое одиночество. В серые, ветреные дни самой первой его зимы в Лэм-Хаусе его кабинет да и весь дом целиком казался Генри клеткой. Как и Смиты, он был вырван из привычной среды обитания. У него была работа, но вот супруги ежедневно тихо и качественно надирались.
Он не знал, насколько глубоко погрязла в пьянстве миссис Смит, поскольку кухню она вела, как всегда, безупречно, ее стряпня ничуть не ухудшилась и подавалась вовремя. Зато во время утренних бесед она с каждым разом выглядела все менее опрятно, а новости о приезде новых гостей воспринимала все более враждебно. Волосы кухарки теперь превратились в космы и болтались в опасной близости от содержимого кастрюль и сковородок. Чистота ее ногтей тоже вызывала сомнения. Интересно, думал Генри, догадывалась ли миссис Смит, почему он велел не подавать супы, подливки и прочие жидкие соусы, когда в доме гости. Нельзя было рассчитывать, что мистер Смит сможет принести и подать их без происшествий.
Прислуживая за ужином, Смит старался не спотыкаться, внося в столовую очередное блюдо, но стоило ему повернуться, чтобы выйти из комнаты, и он уже не так хорошо себя контролировал. Генри выработал привычку наиболее важных гостей сажать спиной к двери. Он заметил, что стоило гостю обратить внимание на покачнувшегося или споткнувшегося Смита, и он уже не мог отвести от того глаз. Генри не хотелось, чтобы это обсуждалось за столом или чтобы гости позднее говорили об этом между собой. Лишь бы только в Лондоне или в узком кругу друзей-американцев не стало известно, что он держит слуг-пьяниц.
Берджесс Нокс начал помогать мистеру Смиту – открывал ему двери, безмолвно призывая его держаться ровнее. Генри надеялся, что проблема как-нибудь решится сама по себе или что все останется как есть, – лишь бы не стало хуже. Он не хотел ничего предпринимать, поскольку знал: действовать необходимо. О Смитах он старался не думать.
Однажды днем он увидел из окна гостиной, что к дому приближается сестра миссис Смит. Он слышал, как ее впустили, и предположил, что она пойдет на кухню к сестре. Он не видел ее с тех пор, как она жила в его квартире, и, хотя он мало общался с ней в то время, у него сложилось впечатление о ней как о серьезном, благоразумном человеке. Он решил, что надо с ней поговорить, спустился по лестнице, нашел в прихожей Берджесса Нокса и попросил его сообщить сестре миссис Смит, что он хотел бы ее видеть, если у нее найдется минутка. Он будет ждать ее в передней гостиной. Вскоре она пришла в сопровождении миссис Смит. Если первая представляла собой образец ухоженности и респектабельности, вторая выглядела даже неопрятнее обычного, а на лице ее блуждала нахальная усмешка, к которой он уже привык.
– Рад видеть вас в добром здравии, мадам, – сказал он сестре миссис Смит.
– Я чувствую себя прекрасно и не устаю благодарить вас за доброту.
Миссис Смит рассматривала своего хозяина и затылок сестры с видом человека, изрядно выбитого из колеи.
– Вы гостили в наших краях?
– Нет, сэр, я замужем за садовником поэта-лауреата. Мы живем в садовом домике у него в усадьбе.
– Поэта-лауреата?
– Мистера Остина, сэр, в Эшфорде.
– О, конечно-конечно, Альфред Остин!
А ему на миг почему-то подумалось, что она служит у лорда Теннисона[55].
Генри уже собирался было спросить, не могут ли они поговорить с глазу на глаз, но тут же сообразил, что прервал очень трудный разговор между нею и миссис Смит, от которого миссис Смит все еще не опомнилась. Пока сестра изо всех сил старалась это скрыть, миссис Смит сверлила обоих злобным взглядом.
– Полагаю, мы теперь будем часто вас видеть? – спросил он.
– О, я не хотела бы вас беспокоить, сэр.
– Никакого беспокойства, что вы. Полагаете, с вашей сестрой все хорошо?
Генри посмотрел ей в глаза, она опустила взгляд и молчала, а он и не потрудился сгладить неловкость. Она поняла, в чем суть его вопроса. Теперь, когда она не смогла ответить, у всех троих появилось время осознать скрытый смысл этой игры в молчанку. Почувствовав, что достиг своей цели, он решил, что разговор с глазу на глаз не требуется: сказанного достаточно. Он мягко улыбнулся ей и, когда она выходила из комнаты, поклонился, не обращая внимания на миссис Смит. Теперь он знал, где найти сестру миссис Смит, если понадобится.
Алиса – его сестра – громко хохотала бы над этой сценой и заставила бы его во всех подробностях описать чету Смит. Однако, подумал он, она наверняка тут же властно потребовала бы от него срочно что-то предпринять. Другая Алиса – его невестка – была самой практичной в их семействе. Уж она-то спокойно и находчиво изобрела бы способ безболезненно отделаться от Смитов. Однако он не мог посоветоваться с ней, поскольку содрогался при мысли, что придется писать об этом Уильяму и, самое главное, – читать его ответы. В Лондоне тоже не было никого, к кому можно было бы обратиться. Он не сомневался, что любой из его друзей-англичан мгновенно уволил бы Смитов при первых же признаках пьянства или неопрятности.