– Она была печальна и глубоко одинока, – сказал Генри.
И уже после понял, что выпалил это слишком торопливо.
– Она была очень талантливой романисткой и выдающейся женщиной, – сказала Лили Нортон.
– Да, весьма, – подтвердил Генри.
Они помолчали, дожидаясь возвращения Смита. Генри вдруг понял, что не может сменить тему прямо сейчас – что-то в тоне Лили не позволяло ему сделать это.
– Я считаю, она заслуживала лучшей жизни, – произнесла Лили, – но, видно, не судьба.
В последней ее реплике не было ни тени смирения или принятия, скорее – сетование, горечь. Генри вдруг понял, что она заранее спланировала этот разговор, и все, что происходило сейчас в его маленькой столовой, было мастерски и незаметно разыграно ею. Он с нетерпением ждал Смита, надеясь, что его приход – не важно, насколько тот пьян, – прервет эту натянутую беседу, которая неизбежно ведет в такому же натянутому молчанию.
– Тем летом мы все были с ней, – продолжала Лили, – она была так увлечена, горела планами и мечтами. Все мы помним Констанс счастливой, невзирая на ее склонность к меланхолии. Но все рухнуло.
– Да, – сказал Генри.
Смит отворил дверь, за спиной у него маячил Берджесс Нокс. На Берджессе была куртка явно с чужого плеча, в которой он смахивал на бродягу. Смит внес блюдо с мясом, Берджесс – остальные тарелки. Лили Нортон обернулась и наблюдала за ними, и в эту секунду Генри увидел, как ее осенило, что происходит в Лэм-Хаусе. Ее утонченность и самообладание куда-то подевались. Она казалась встревоженной до крайности, а ее улыбка, когда она отвернулась от слуг, была принужденной. В этот момент Смит начал наливать ей вино в бокал, но руки у него ходили ходуном. Трое присутствующих беспомощно наблюдали за тем, как он расплескал немного, а затем, пытаясь исправиться, налил вина прямо на скатерть. Дворецкий развернулся и пошел от стола к двери неуверенной, шаркающей походкой, бросив Берджесса Нокса прислуживать за столом в одиночку.
Они ели молча, поскольку к теме, которую он хотел сменить, прибавилась тема, о которой не хотелось упоминать. Он знал, что, если задаст Лили какой-нибудь прямой вопрос – о ее тетке или о планах, – она рассмеется или вспыхнет. Так что он умыл руки и молчал, предоставив ей самой выбирать направление беседы.
В конце концов она выбрала прежнюю тему.
– Не думаю, что она приехала в Венецию в поисках уединения. Это не то место, где можно быть одной – в любое время года и особенно среди зимы.
– Да, наверное, разумнее было бы ей уехать, – сказал он. – Сложно судить.
– И конечно, она и миссис Кертис – обе были уверены, что вы планируете искать пристанища в Венеции, – сказала Лили. – Кажется, они даже одно время подыскивали вам жилье.
Он видел, куда она клонит, и понял, как важно ее остановить.
– Боюсь, они неверно истолковали мое восхищение Венецией, ее красотами и удовольствиями, – сказал он. – Да, всякий раз, когда я там бывал, я мечтал владеть кусочком этого прекрасного города на воде, хотя бы просто видом из окна, пусть и самым скромным. Но, боюсь, подобными фантазиями недолго можно тешить себя. Прочее – рутина. Это называется работа, и она предъявляет свои права.
– Да, могу себе представить, – сухо ответила она.
Утром он велел миссис Смит передать мистеру Смиту, чтобы тот оставался в постели, где в течение дня его должен осмотреть врач. За обедом будет прислуживать горничная, а Берджесс Нокс ей поможет, надо только подобрать ему одежду по размеру. Он попросил миссис Смит выйти с ним в сад, зная, что Лили пишет письма наверху в комнате, окна которой выходят на другую сторону, и не станет свидетелем дальнейшей сцены в саду. Он хотел рассмотреть миссис Смит при ясном дневном свете, и когда он это сделал, то решил, что она больше не вернется в его кухню, поскольку она явно уже давно не умывалась и не меняла одежду.
– Уверена, ваша гостья довольна пребыванием здесь, – сказала она. – Не сомневаюсь, что все в полном порядке и ей не на что пожаловаться.
Кухаркин тон был почти надменным. Когда он понял, что она собирается продолжать, то остановил ее, подняв правую руку, затем вежливо поклонился и ушел в дом.
Там он нашел Берджесса Нокса и попросил его срочно расспросить лавочников Рая, не знают ли они имени сестры миссис Смит, которая живет в садовом коттедже в Эшфорде. Вскоре Берджесс вернулся с новостью, что ее зовут миссис Тикнор. Генри повернулся, чтобы уйти к себе в кабинет, но Берджесс вежливо коснулся его предплечья и, приложив палец к губам, настойчивым жестом позвал его в сад.
Генри изумленно наблюдал, как мальчик опасливо и внимательно огляделся, не видит ли их кто-нибудь. Пока Берджесс вел его к пристройке позади кухни, Генри недоумевал, чего на самом деле хочет от него его крошечный слуга. Убедившись еще раз, что Генри идет за ним следом, Берджесс махнул рукой, приглашая его войти в один из чуланов, и отодвинул холщовую занавеску, за которой скрывался огромный склад пустых бутылок из-под виски, вина и хереса – от них крепко разило кислятиной.
Еще до обеда Генри вызвал доктора – его ожидали во второй половине дня – и отправил срочную телеграмму миссис Тикнор. Таким образом, он получил возможность искренне приветствовать близкую подругу Лили Иду Хиггинсон, которую – и он это очень ценил – всю жизнь сопровождали только самые упорядоченные домашние ритуалы, какие только может предложить Бостон, и приятеля из Истборна, приехавшего на один день, и вести себя так, словно его хозяйство пребывает в полной и безупречной гармонии. Он знал, что Лили Нортон хватит деликатности не опровергнуть это ни перед кем, за исключением ее тетки Грейс, которая слишком горячо интересуется новостями во всей их полноте. Хорошо, что он не доверился ни ей, ни кому-то другому. Гостям он объяснил, что дворецкий нездоров, и выразил надежду, что они не оскорбятся, если за обедом будут прислуживать горничная и юный Берджесс Нокс на подхвате.
Когда обед, каким-то чудом все же приготовленный миссис Смит, подходил к концу, Берджесс дал ему знать, что пришла миссис Тикнор, и Генри попросил ее подождать его в передней гостиной. Он понимал, что теперь не сможет показать гостям сад, однако легко вышел из положения и попросил мисс Нортон, сославшись на неотложную работу над романом, выходившим по частям, поводить гостей по Раю, с которым она уже вполне неплохо познакомилась.
После того как ничего не подозревающие гости ушли, он отправился к миссис Тикнор и объяснил ей всю тяжесть ситуации. Он подчеркнул, что так продолжаться не может и не будет. Он сказал, что даст им щедрый расчет, но вынужден отказать им от места. Он выразил надежду, что миссис Тикнор сумеет их устроить, но он в этом ей ничем помочь не может. Миссис Тикнор выслушала его, не меняясь в лице. Она лишь спросила, где сейчас ее сестра и можно ли с ней поговорить. Когда они вышли в коридор, то увидели, как горничная впускает в дом доктора. Генри сообщил миссис Тикнор, что миссис Смит на кухне, и, коротко переговорив с доктором, поручил горничной отвести его в комнатку за кладовой, где, как сказал Берджесс Нокс, лежал в кровати мистер Смит.
Тем вечером за ужином с Лили Нортон и приятелем из Истборна беседовали о политике и литературе. Лили была в высшей степени очаровательна и блистала умом. Учитывая разговор о Констанс Фенимор Вулсон, в который она втянула его накануне, и ее инсинуации, что он якобы бросил подругу в Венеции на произвол судьбы, Генри задумался, не была ли сама Лили Нортон брошена кем-то на произвол судьбы, а может, боялась, что это произойдет? То, что она до сих пор не замужем, не заключила союз с человеком, который мог бы предложить ей бо́льшую цель и больший простор для ее талантов и шарма, было, с его точки зрения, ошибкой, фатальность которой с годами, похоже, только усугубится. Генри смотрел на Лили через стол, и ему пришло в голову, что решительная и беспощадная работа над собой, стремление расширить свои горизонты убили в Лили иные качества, которые могли бы привлечь потенциального спутника жизни. У Констанс мог бы получиться очень хороший роман о ней, подумалось Генри.
Утром доктор пришел снова и объявил, что случай безнадежный. Он сказал, что мистер Смит не трезвеет и не протрезвеет; тот столько лет употреблял спиртное, что резкий отказ от него принесет огромные страдания. Миссис Тикнор пришла вместе с мужем и сказала Генри, что его щедрость будет принята с благодарностью, поскольку у Смитов нет ни гроша. Они ничего не скопили. Все свои сбережения они истратили на спиртное, задолжав, как оказалось, многим торговцам Рая. Миссис Тикнор говорила отрывистым тоном, а муж ее стоял рядом и смущенно мял в руках шляпу.
Когда пожитки Смитов были собраны, Генри подумал о том, что они – просто две спившиеся, деморализованные жертвы, которые не могут и слова сказать в свою защиту, даже миссис Смит молча смирилась со своей судьбой и не поднимала на бывшего хозяина глаз. Он знал, что работы им уже не найти, а значит, когда закончатся деньги, которые он им выплатил, а близкие родственники не смогут больше им помогать, они окажутся у самого края пропасти. Смиты, преданно служившие ему столько лет, теперь пропадут, подумал он. Но он сделает все, чтобы они покинули его дом.
Он написал об этом эпизоде своей невестке, но попросил больше никого в это не посвящать. Это был самый настоящий кошмар и ужас, писал он. Он осознал, что вскоре весь Рай узнает о горькой судьбе Смитов. Пусть их здесь никто особо не любил, но то, как быстро он их выгнал, заставило людей оглядываться на него, когда он шел по улицам города.
Этот печальный случай и нервные недели, пока он искал новых слуг и питался в местном трактире, стали для него несчастьем, исцелить которое можно было только работой. По утрам он сидел у широкого окна гостиной с южной стороны, в которое струился ранний солнечный свет, и перечитывал написанное им накануне. Окно выходило на гладкую зеленую лужайку, он любил наблюдать за трудами Джорджа Гэммона в тени старой шелковицы. Позже, прогуливаясь по саду, он будет испытывать радостное чувство защищенности за высокими стенами садовой ограды Лэм-Хауса.