Вскоре Генри вернулся в Лэм-Хаус, а Уильям, Алиса и Пегги оставались в Лондоне до тех пор, пока доктор Торн не отправил своего пациента в Малверн на лечение, от которого, по словам Уильяма, ему сделалось только хуже. В Лондоне стало холодно и неуютно, а о том, чтобы человек в состоянии Уильяма пересекал бурный Атлантический океан в это время года, не могло быть и речи, так что Уильям с женой и дочерью благодарно приняли предложение на время обосноваться в Рае. Когда Генри встречал их на перроне, чтобы отвезти в Лэм-Хаус, они выглядели такими счастливыми, что и он порадовался возможности провести с ними праздники.
Вопреки запретам врача, Уильям по утрам работал, а вторую половину дня отдыхал и ворчал на свои недуги. Он осыпал насмешками своего доктора и собственных родных, а также отпускал весьма ценные и содержательные замечания о человеческой природе в целом. Его дочь, по наблюдениям Генри, обожала отца и временами, к его удовольствию, тоже подшучивала над ним и его немощами.
Когда леди Вулзли прислала записку, что гостит в здешних краях, Генри затеял в ее честь обед в Лэм-Хаусе с целью развлечь Уильяма, не утомляя его, и позволить Алисе и Пегги насладиться знакомством с этим примечательным и редкостным образчиком английской женственности. Из осторожности, чтобы не напугать заранее невестку и племянницу, он не слишком-то много рассказывал им о леди Вулзли, но, как только они уяснили, что она не просто супруга главнокомандующего войсками ее величества, но еще и получила титул, так сказать, благодаря неким личным заслугам, Алиса со сладостным упоением погрузилась в хлопоты на кухне, действуя энергично и споро. В ожидании приезда герцогини, как неизменно называла леди Вулзли возбужденная Пегги, мать и дочь перемерили массу нарядов, а незадолго до торжественного события Алиса сводила Берджесса Нокса к местному портному, и тот, превзойдя себя, пошил новую ливрею в рекордные сроки, так что и Берджесс был достоин встретить «ее светлость» (Уильям предупредил дочь, чтобы она не вздумала называть так гостью в лицо).
Уличив Генри в том, что он снял со стены на лестничной площадке ветхий гобелен и заменил его пейзажем с изображением Рая, родные принялись поддразнивать его, мол, он пытается не ударить в грязь лицом перед герцогиней и избавляется от откровенного хлама. Он не стал рассказывать, что купил гобелен в лондонской антикварной лавочке вопреки советам герцогини и втайне от нее, а теперь боялся ей признаться в этом дерзком и, вероятно, глупом поступке.
Леди Вулзли явилась в очень эффектном наряде – платье из алого шелка и черный плащ удлиненного покроя. Ее щеки были нарумянены, да и волосы, как показалось Генри, выглядели более рыжими и блестящими, чем когда-либо прежде. Блестящими были и ее манеры, и речи, ничего из сказанного Уильямом, Алисой или Пегги не могло сравниться с живостью ее отклика. Ее прибытие в экипаже точно к назначенному времени было подобно триумфальной грозе, а ожидая обеда в гостиной, она озаряла комнату, словно вспышка молнии.
– Мы все знаем, моя дорогая, – говорила она Пегги, чье голубое платье, кардиган и голубые ленты в волосах казались почти бесцветными в присутствии ослепительной гостьи, – что ваша страна славится демократией и за свою короткую историю облагодетельствовала мировую цивилизацию множеством даров, но самый ценных из них, уж будьте уверены, это ваш дядя. Он самый чудесный цветок вашей молодой страны, и, заметьте, он даже не отрицает эту общеизвестную истину.
Генри смотрел на Уильяма, который тепло улыбался леди Вулзли, с мягкой иронией снисходя до беседы с ней.
За обедом их гостья задавала множество вопросов о Гарварде и Кембридже, интересовалась различиями между психологией и философией, а также жизнью молодых девушек в чудесной интеллектуальной среде, расцветшей в Соединенных Штатах. Ответы она выслушивала с неподдельным интересом, отпуская меткие замечания и умело поддерживая дальнейший ход беседы. Уильям, как заметил Генри, чуть ли не флиртовал с гостьей, а его дочь слушала ту с открытым ртом. Алиса смотрела на леди Вулзли в самом невозмутимом и счастливом расположении духа, наслаждаясь, не сомневался Генри, сознанием того, как долго теперь сможет обсуждать ее визит в разговорах с мужем и в письмах к матери.
Под конец трапезы Уильям пожаловался на суматошную светскую жизнь Лондона и заявил, что по сравнению с ней безмятежное существование в Кембридже было полнейшим блаженством. Он едва ли допускает мысль о том, что мог бы долго вынести такую нагрузку, сказал он.
– О да, так и есть. Вы совершенно правы, – сказала леди Вулзли. – Кембридж должен был показаться вам раем. – (Генри бросил взгляд на племянницу; та едва сдерживалась, чтобы не выбежать из комнаты в приступе нервного смеха.) – А лондонские театры! Какая нелепость, какое убожество! – продолжала леди Вулзли. – Это невозможно вытерпеть. Перед тем как бедный Генри гостил у нас в Ирландии, в Лондоне его замечательную пьесу встретили просто оскорбительно. Как вам известно, мой супруг командует армией. Я думаю, это был бы прекрасный повод велеть солдатам стрелять в толпу. Пусть скажут спасибо, что войсками командует он, а не я. – (Пегги извинилась и поспешно вышла из-за стола.) – Да, Англия ужасна, – разглагольствовала леди Вулзли. – Но с другой стороны, Ирландия, конечно, сильно изменилась, даже с тех пор, как мы ее покинули. Говорят, сейчас это самая мирная часть империи.
– Интересно, надолго ли? – спросил Уильям.
– О, мне сказали, что навсегда, – заверила леди Вулзли.
Уильям посмотрел на нее, подняв бровь, как будто один из его студентов дал неуместный ответ.
– Генри, в Лондоне я встретила вашу старинную приятельницу леди Грегори. Ее поместье находится в ирландской глубинке. Так вот, она утверждает, что в Ирландии нет никакого общественного возмущения. Более того, она по собственному почину начала изучать кельтский язык и говорит, что в нем множество красивейших слов и фраз. Она говорит, он очень старый, даже старше греческого и турецкого.
– Я полагал, что этот язык называется гэльским, – сказал Уильям.
– Нет-нет, «кельтским», – ответила леди Вулзли. – Леди Грегори заверила меня, что он кельтский, и мне очень жаль, что я не знала об этом, когда жила в Ирландии. Я бы сама выучилась ему и устраивала бы вечеринки в народном стиле.
Она улыбнулась Алисе и получила ответную улыбку. Генри заметил, что Уильям утратил всякую охоту любезничать с леди Вулзли.
– Я много путешествовал по Ирландии, – сказал он. – И считаю, что Англия в ответе за упадок этой страны.
– О, я совершенно с вами согласна, – отозвалась леди Вулзли. – И мой муж беседовал об этом на аудиенции с королевой, прежде чем мы отправились туда, и оба они пришли к выводу, что, если бы сместить мистера Парнелла и не допускать никого другого на его место, все это фенианство благополучно сойдет на нет[68]. Вам следует наведаться туда сейчас или побеседовать с леди Грегори. По моему мнению, Ирландия совершенно преобразилась.
– Вы бывали в Соединенных Штатах? – спросила Алиса.
– Нет, дорогая, нет. И я бы с удовольствием поехала, – сказала леди Вулзли. – Очень хочу увидеть Дикий Запад. Я хотела бы туда поехать. – Она говорила с такой грустью, как будто невозможность совершить это путешествие является главной трагедией ее жизни, а когда Пегги вернулась в столовую, встретила ее появление теплой улыбкой. – Генри, как же я рада, что мы купили этот обеденный стол.
– Леди Вулзли оказала мне неоценимую помощь, когда я обставлял Лэм-Хаус, – пояснил Генри.
– Дорогой, нужно приобрести побольше ковров, – сказала леди Вулзли. – Невозможно встречать Новый год без новых ковриков. Я слышала, что в Лондон прибыли чудесные экземпляры, и должна снова осмотреть гостиную наверху – тогда решим, какие подобрать цвета.
– Да, поднимемся в гостиную, – кивнул Генри.
Когда они вышли в коридор, Генри столкнулся лицом к лицу с Хэммондом; в последний раз он видел его, когда гостил в Ирландии. Лицо Хэммонда изменилось, его глаза казались крупнее и нежнее. Он застенчиво улыбнулся Генри и посторонился, чтобы дать ему пройти.
– Вы, конечно, знакомы, я помню, – сказала леди Вулзли; Генри повел всех в гостиную, а Хэммонд остался в холле. – Да, – продолжала леди Вулзли, – Хэммонд все еще с нами, он состоит в личной охране лорда Вулзли.
Леди Вулзли села у окна, Алиса и Пегги расположились на диване. Уильям с мрачным лицом стоял у камина.
– Мы так скучаем по Ирландии, мистер Джеймс, – обратилась к нему леди Вулзли. – Мы вывезли оттуда Хэммонда и двух садовников, Кейси и Лири, все наши гости их просто обожают. Я вечно говорю: не думайте, что они и впрямь такие очаровашки, не тут-то было, но, право же, они так мило разговаривают.
Не дожидаясь, что на это ответит его брат, Генри потихоньку вышел из комнаты и медленно спустился по лестнице. Хэммонд все еще стоял в коридоре, словно поджидая его.
– Не знал, что вы вернулись в Англию, – сказал Генри.
– Да, сэр, я последовал за его светлостью и иногда сопровождаю в поездках ее светлость. – Его голос звучал все так же покойно и ровно, что наполнило Генри теплым облегчением.
– Я так рад, что вы увидели мой дом, – сказал Генри. – Надеюсь, о вас позаботились.
– Ваш парнишка, сэр, проследил, чтобы меня хорошо покормили, – ответил Хэммонд и, поскольку Генри не сводил с него глаз, начал заливаться краской под этим пристальным взглядом. Он, казалось, помолодел с тех пор, как Генри познакомился с ним в Ирландии пять лет назад.
– Я хотел бы показать вам сад и свой садовый кабинет, – сказал Генри.
– Правда, сэр? – мягко спросил Хэммонд.
– Летом здесь, конечно, лучше, – сказал Генри, проходя через столовую и открывая двери в сад; воздух был сухим и прохладным. – Как поживает ваша семья в Лондоне?
– Очень хорошо, сэр.
– А ваша сестра здорова?
– Как чудно, что вы о ней вспомнили, сэр. Она в добром здравии.