Мы шли по коридору, на ходу уклоняясь от идущих напролом врачей и стараясь не попадаться под ноги больным, большинство из которых двигались с таким видом, как будто наступил последний и решительный час.
— Сюда, — Соколов дернул меня за руку, ныряя в боковой коридор. Мать пострадавшей я заметил сразу — высокая женщина с сединой в волосах. По щекам женщины катились слезы, оставляя неровные, серые следы. Рядом с ней сидела Романова и, как умела, утешала е.
— Капитан Федотов, из уголовного розыска, — вытянувшись перед гражданкой по стойке смирно, за неимением служебного удостоверения, опережая Соколова представился я.
— Здравствуйте, — тихим голосом ответила женщина, промокая рукавом потекшую тушь.
— Вы уже в курсе того, что случилось сегодня утром на станции Купчино? — не став ходить рядом с делом, поинтересовался я.
Женщина кивнула и снова заплакала, видимо, переживая за свою дочь.
— Ээээ… мммм…, — я замялся, ругая свою рассеянность, которую за собой раньше не замечал — забыл спросить, пока ехали в лифте, имя пострадавшей, — ваша дочь могла что-то видеть и обладает информацией, которая нам сейчас очень нужна. Вы позволите мне с ней немного побеседовать? Уверяю вас, это не займет много времени и не причинит ни малейшего ущерба ее здоровью, я понимаю, что ей сейчас не легко и не стану спрашивать лишнего, — видя, что женщина колеблется, сразу добавляю я.
— Хорошо, — выдыхает женщина.
В палату заходим сразу втроем, Романова и Соколов в таких беседах просто необходимы, особенно Дарья. Я умею задавать вопросы, умею добиваться ответов на них, замечаю кто и когда соврал, но Дарья обладает особой проницательностью. Помимо всего прочего, она еще и отличный психолог, доложу вам я.
Девушка сидит на застеленной койке, спрятав ноги под одеялом, из-под которого виднеются чистые белые носки, на левом носке замечаю смешную мордочку котика, — осторожно, она еще подросток, — напоминаю себе. Лицо юной девы, опухшее от слез, очень напоминает лицо ее матери — те же волевые скулы и карие глаза, с легким зеленоватым оттенком. Лоб забинтован, под бинтами проступают марлевые тампоны, отчего ее голова кажется непомерно большой и раздутой. На носу ссадина, под глазами круги, еще одна ссадина на щеке, глубокая и большая, в уголках губ запекшаяся кровь, — да ей, наверное, здорово досталось. Красивая девочка, во всяком случае раньше, — с долей грусти, подмечаю за ней.
— Ну, что, Маринка, красоту ничем не испортишь? — весело говорит Дарья.
Отлично, это избавило меня от ненужных вопросов — я-такой-то, а тебя как зовут? Девушка в ответ слабо улыбнулась, веселые искорки поселились в глазах. Готов расцеловать за это Романову — еще секундой назад, глядя в эти бездонные карие глаза, наполненные до краев слезами и болью, никогда бы не смог поверить, что такая перемена может произойти.
— Добрый дань, Марина! — я учтиво здороваюсь, слегка склонив голову на бок. В таких ситуациях в кино снимают головной убор, но у меня его банально не оказалось, — моя фамилия Федотов, я следователь и хочу задать тебе несколько вопросов.
Чувствую на своем подреберье острый и твердый локоть Романовой, — ну конечно! Нужно было для начала поинтересоваться самочувствием пострадавшей, ну надо же таким сапогом быть, — ругаю себя.
— Спрашивайте, — устало отвечает девушка, в ее глазах снова стоит печаль.
— Как вы себя чувствуете? — исправляю ситуацию, с мыслью — лучше поздно, чем никогда.
— Спасибо, терпимо, — отвечает девушка, — голова болит и…, — она не закончила, коснувшись пальцем до раны на щеке.
— Это пройдет, ты, главное, не волнуйся, — Романова, как всегда, помогает мне.
— Заживет до свадьбы, не переживай, — с улыбкой подыгрывает ей Вадим — от кого уже точно не ожидал услышать.
Девушка снова слабо улыбается, а это гораздо лучше, чем ничего. А вот мне придется задавать неудобные вопросы, от которых к ребенку вернется боль.
— Марин, я бы хотел спросить тебя про сегодняшнее утро, что ты запомнила на станции метро?
— Мы с Настюшкой на факультатив ехали, — тихим голосом рассказывать она, — спустились на станцию. Пока поезда не было, решили музыку послушать. Мы с ней всегда так делаем, одни наушники делим на двоих. Настя включил Агату Кристи, она часто слушает именно ее. Мне не очень, а ей нравится.
— Это аудиокнига? — уточняю я.
Все трое смотрят на меня так, как будто я только что свалился с луны.
— Это рок-группа так называется, — поясняет Романова.
— Она распалась давно, — добавляет Вадим.
Дарья смеряет его гневным взглядом, говорящим, что он недоумок, а рок по-прежнему жив.
— Понятно, — протягиваю я, — а после этого помнишь, что было?
— На станцию забежал какой-то дяденька, — девушка замялась, подыскивая слова, — он был странно одет и от него пахло резко.
— А чем пахло? — уточняю у нее.
— Не знаю, резкий запах, очень похожий на аммиак.
— Хорошо, он зашел, а дальше что было?
— Он разбежался и запрыгнул на лавку, а потом стал какие-то стихи нараспев читать. Настюха еще прошептала мне — смотри, Маринка, новый Маяковский.
— А что за стихи, слов ты не слышала?
Девушка отрицательно машет головой, отчего повязка на лбу слегка сползает, и оттуда высовывается отвратительно красный тампон. Рядом со мной нервно вздыхает впечатлительный Вадик.
— Не слышала, отвечает она, поправляя кусок марли, болтающийся у нее перед левым глазом, — но он говорил нараспев и такой интонацией, какой батюшки в церкви говорят.
Не попы, не священники, а именно — батюшки, так может сказать только искренни-верующий человек. Смотрю на изувеченное лицо юной девы и понимаю, что из меня паршивый психолог, — не суди по внешнему виду, — напоминаю себе, вспоминая, как на меня, пытавшегося прикрыться одной рубашкой от ветра и дождя, с интересом косились на улице прохожие. Но есть и еще один вопрос, который я просто обязан задать и скрепя сердцем, я его задаю.
— Марин, а как ты эти травмы получила? — спрашиваю деликатно, во всяком случае, стараюсь, чтобы прозвучало это именно так — дело, касающееся лица, тем более у молодой, юной девушки — это просто беда.
Марина мрачнеет, но отвечает, не теряя голоса, — это Настя.
— Расскажешь, как это произошло? — Романова вовремя поспевает на помощь, из женских уст вопрос срывается не так грубо и более уместно.
— Она догнала меня, когда я бежала, поднимаясь по ступенькам, — рассказывает Марина, опуская глаза, — я думала, она за мной бежит, думала, что она тоже того дяденьку испугалась. Когда он свои молитвы на распев читать начал, мне вдруг плохо стало — голова закружилась и тошнить начало, — как бывает во время… этих…
Я открываю рот, но успеваю произнести только две буквы, после чего Дарьин локоть попадает точненько в солнечное сплетение, и очень вовремя, нужно сказать, — Ме, — блею, как заблудшая овечка, стараясь не согнуться от боли напополам. Внезапно накатывает небывалая ярость, но злюсь я вовсе не на Дарью. Романова все сделала правильно, я бы на ее месте, еще б не так себе засветил, — это ж нужно быть таким балбесом, ох, если б не Дарья…
— А потом что? — подталкивает ее Вадим.
— Потом она догнала меня и вцепилась в ремешок сумочки, который висел у меня на плече. Дернула с такой силой, что я чуть обратно с лестницы не скатилась. Я подумала, что она споткнулась и ей моя помощь нужна. Остановилась, протянула ей руку, а она… а она меня кулаком по лицу ударила. Я еще спросить хотела — Настя, ты чего? А она хватает меня за волосы и начинает об стену бить головой, — произнося последние слова, девушка едва сдерживает слезы, бессовестно навернувшиеся снова на глаза.
— Но тебе удалось убежать от нее, правда? — в голосе Дашки чувствуется такая теплота и сочувствие, в этот момент я просто обожаю ее.
— Удалось, — кивает Марина, — я сумела оттолкнуть ее от себя. Я ее вбок толкнула, чтобы она с лестницы не упала, — тут же оправдывается девушка, — а сама схватила сумочку и побежала наверх.
Молчание. Я жду секунду, жду другую, третью. Прошло не менее минуты. За это время я ждал, что Дарья задаст этот ПРОКЛЯТЫЙ последний вопрос. Но Романова молчала. От обожания до ненависти один шаг, и вот я уже ненавижу свою сотрудницу. Медленно, очень медленно разлепляю онемевшие, чужие губы и ровным голосом капитана особого отдела обрушиваю несчастной на голову последний вопрос.
— А что потом случилось с Настей?
Девушка поворачивает свое ухоженное и милое личико в мою сторону. Я смотрю на нее. Она прекрасна, Дашка права, красоту ничем не испортишь. Ее глаза такие чистые и доверчивые. Сжимаю кулаки, впиваясь ногтями себе в ладони. Если бы мои подчиненные в этот момент смогли почувствовать, каких усилий мне стоило оставаться на месте, а не выбежать с криком в коридор, то узнали бы своего начальника в новом свете — зауважали бы, или устыдились? К счастью, этого я не узнал.
— Я выбежала на улицу и спряталась за газетным киоском. А Настя… Настя тоже выбежала на улицу… И побежала прямо на проезжую часть. Я слышала стук, с которым ее сбил проезжавший мимо автобус.
Когда мы выходим из палаты Марины, за спиной слышатся рыдания и всхлипы, мать из коридора спешит к ней, на ходу одарив меня непонимающим, холодным взглядом. Я уступаю ей дорогу, одной рукой придерживая дверь, и понимаю — заслужил…
Уже на улице, ощущая под рубашкой холодное дуновение беспощадного октябрьского ветра, и чувствуя, как эмоции последнего разговора остались позади, отпускаю домой своих сотрудников, сегодня мне они уже ни к чему. Сажусь в машину и направляюсь обратно.
Вхожу в кабинет и зажигаю свет, чувствуя запах остывшего кофе. Сажусь в кресло и включаю компьютер. Нахожу последний видеофайл, перематываю на тот момент, когда перед камерой показалось изможденное лицо наркомана, и думаю — каких же бед он натворил. Я пока еще не понимаю, каким образом он все это подстроил, но в том, что это его рук дело, сомнений уже нет. Или языка? Не знаю, как правильно. Вывожу полученное изображение на печать и рассылаю дальше по всем инстанциям.