— Что это? Фридрих, что за работа! Кто обделывал доски: подмастерье, желающий стать мастером, или глупый ученик, три дня тому назад попавший в мастерскую? Фридрих, образумься, что за дьявол вселился в тебя и помыкает тобою? Мои чудные дубовые доски! Образцовая работа! Ах ты, неуклюжий, бестолковый парень!
Одолеваемый всеми муками ада, которые терзали его, Фридрих уже не в силах был сдержаться; он отбросил долото и воскликнул:
— Хозяин, теперь всему конец… нет, пусть я умру, пусть я погибну в несказанном горе… но я так больше не могу… не могу заниматься мерзким ремеслом, когда меня с неодолимой силой в, течет к моему чудесному искусству. Ах, я несказанно люблю вашу Розу… так люблю, как никто на свете не может любить… ради нее одной взялся я за эту ненавистную работу… Теперь я ее лишился, я это знаю, скоро я, верно, умру от тоски по ней, но нельзя мне иначе, — я возвращаюсь к своему дивному искусству, к моему почтенному старому учителю Иоганну Гольцшуэру, которого я постыдно бросил.
Глаза мастера Мартина засверкали, как пылающие свечи. От ярости почти не в силах говорить, он, запинаясь, пробормотал:
— Что? и ты тоже?.. Ложь и обман?., меня обошел?.. мерзкое ремесло?., бочарное?.. С глаз долой, бесстыдник!.. Прочь отсюда!
И с этими словами мастер Мартин схватил бедного Фридриха за плечи и вытолкал его из мастерской. Вслед ему прозвучал злобный смех грубых подмастерьев и учеников. И только старый Валентин, сложив руки, задумчиво молвил:
— Я-то замечал, что у молодца на уме вещи более возвышенные, чем наши бочки.
Марта горько заплакала, а мальчики ее кричали и вопили по Фридрихе, который так ласково с ними играл и не раз приносил им хорошие лакомства.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀Заключение⠀⠀ ⠀⠀
Как мастер Мартин ни сердился на Рейнхольда и Фридриха, все же он должен был сознаться, что с ними из его мастерской исчезли всякая радость, всякое веселье. Новые подмастерья, что ни день, вызывали в нем только гнев и досаду. О каждой мелочи он должен был заботиться сам, и если самая простая работа делалась по его мысли, то и это стоило ему немалого труда. Подавленный дневными заботами, он часто вздыхал: «Ах, Рейнхольд! ах, Фридрих! если бы вы не обошли меня так бесстыдно, если бы только вы остались исправными бочарами!» Дело дошло до того, что он часто серьезно думал прекратить всякую работу.
В таком мрачном расположении духа сидел он однажды вечером у себя дома, как вдруг к нему, совершенно неожиданно, вошли господин Якобус Паум-гартнер и мастер Иоганн Гольцшуэр. Он понял, что о Фридрихе будет речь, и, действительно, господин Паумгартнер очень скоро заговорил о нем, а мастер Гольцшуэр стал всячески хвалить юношу и заметил, что при таком усердии, при таком даровании Фридрих, несомненно, не только в совершенстве овладеет чеканкой, но и в искусстве лить статуи станет великим мастером, прямо пойдет по стопам Петера Фишера. Тут господин Паумгартнер начал резко осуждать недостойный поступок мастера Мартина, жертвой которого оказался бедный подмастерье, и оба настаивали, чтобы он, когда Фридрих сделается искусным золотых дел мастером и литейщиком, отдал за него Розу, если только она чувствует склонность к Фридриху, всецело проникнутому любовью. Мастер Мартин дал им договорить до конца, потом снял свою шапочку и сказал с улыбкой:
— Вы, достойные господа мои, усердно заступаетесь за работника, который постыдно меня провел. Это, впрочем, я ему прощаю, но только не требуйте, чтобы я ради него менял свое твердое решение, — с Розой тут ничего не выйдет.
В эту минуту вошла Роза, смертельно бледная, с заплаканными глазами, и молча доставила на стол стаканы и вино.
— Ну что ж, — начал господин Гольцшуэр, — ну что ж, так я должен уступить желанию Фридриха: он хочет навсегда покинуть свой родной город. Он сделал у меня славную вещицу и собирается, если вы, дорогой мастер, позволите, подарить ее на память вашей Розе, — взгляните-ка.
С этими словами мастер Гольцшуэр достал маленький серебряный бокал, чрезвычайно искусно сделанный, и подал его мастеру Мартину, который, будучи великим любителем драгоценной утвари, взял его и с удовольствием стал со всех сторон его разглядывать. В самом деле, вряд ли можно было увидеть серебряную вещь более прекрасную, чем этот маленький бокал. Изящные гирлянды виноградных листьев и роз переплетались по краям, а из роз, из распускающихся почек выглядывали очаровательные ангелы, грациозно ласкающие друг друга. Когда в бокал наливали прозрачное вино, то казалось, будто ангелы, мило играя, то поднимаются, то опускаются на дно.
— Бокал, — молвил мастер Мартин, — и вправду сделан очень тонко, и я рад оставить его себе, если Фридрих примет от меня чистым золотом двойную его цену.
Произнося эти слова, мастер Мартин наполнил бокал и поднес его к губам. В ту же минуту отворилась дверь, вошел Фридрих, лицо которого, смертельно бледное, выражало убийственную боль вечной разлуки с тем, что всего дороже на земле. Роза, как только его увидела, громким, раздирающим душу голосам воскликнула: «О милый мой Фридрих!» — и почти без чувств упала ему на грудь. Мастер Мартин поставил бокал на стол и, увидев Розу в объятиях Фридриха, широко открыл глаза, как будто перед ним — привидения. Потом он молча снова взял бокал и стал в него смотреть. Затем вскочил на стул и громко воскликнул:
— Роза… Роза, любишь ли ты Фридриха?
— Ах, — прошептала Роза, — ах, я ведь не в силах дольше скрывать это: я люблю его, как жизнь свою, сердце разрывалось у меня, когда вы прогнали его!
— Так обними же свою невесту, Фридрих… да, да, свою невесту! — воскликнул мастер Мартин.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Изумленные Паумгартнер и Гольцшуэр в полном замешательстве смотрели друг на друга, но мастер Мартин, с бокалом в руке, продолжал:
— О боже всемогущий, да разве не случилось все так, как предсказала старушка? «Домик блестящий — это подношенье, пряной искрится он струей, в нем ангелочков светлых пенье… Кто домик тот драгоценный в твой дом принесет, того ты можешь обнять блаженно, отца не спросясь своего, — тот будет суженый твой!» О я глупец! Вот он, блестящий домик, ангелы, жених… Ну, ну, господа, теперь все пошло на лад, зять найден!
Тот, чью душу смущал когда-нибудь злой сон, внушавший ему, будто он лежит в глубоком, черном мраке могилы, сон, от которого он вдруг пробудился в светлый весенний день, полный благоуханий, солнечного блеска, в объятиях той, что всех дороже ему на земле, женщины, чье милое, небесное лицо наклонилось к нему, — только тот, кто это пережил, может понять чувства Фридриха, может представить себе всю полноту его блаженства. Не в силах вымолвить слово, крепко сжимал он Розу в своих объятиях, как будто никогда не собираясь выпустить ее, пока она тихонько не высвободилась сама и не подвела его к своему отцу. Тогда Фридрих воскликнул:
— О дорогой мой хозяин, неужели же это правда?! Вы отдаете за меня Розу, и я могу вернуться к своему искусству?!
— Да, да, — молвил мастер Мартин, — верь мне! Разве я могу поступить иначе, когда благодаря тебе исполнилось предсказание старушки-бабушки? Можешь оставить свою образцовую бочку.
Фридрих, просветленный блаженством, улыбнулся и сказал:
— Нет, дорогой мастер, если это вам по душе, то я с радостью и бодростью примусь за мою славную бочку, кончу мою последнюю бочарную работу, а там вернусь к литейной печи.
— О милый, добрый сын мой! — воскликнул мастер Мартин, у которого глаза сверкали от радости. — Да, кончай свою образцовую работу, а там — и за свадьбу.
Фридрих честно сдержал слово: он сделал двухфудерную бочку, и все мастера признали, что нелегко сделать вещь лучше этой, чему мастер Мартин радовался всей душой, утверждая, что небо послало ему зятя, лучше которого нельзя желать.
Настал наконец день свадьбы, образцовая бочка Фридриха, наполненная благородным вином и украшенная цветами, была поставлена в сенях, пришли со своими женами мастера бочарного цеха, предводительствуемые ратсгерром Якобусом Паумгартнером, а за ними следовали золотых дел мастера. Свадебное шествие готово уже было тронуться в путь к церкви святого Себальда, где должно было происходить венчание, как вдруг на улице раздались звуки труб и перед домом мастера Мартина послышались ржание и топот коней. Мастер Мартин поспешил к окну. Перед домом остановился господин Генрих фон Шпангенберг в пышной праздничной одежде, а в нескольких шагах позади него, верхом на горячем коне, — блистательный молодой рыцарь со сверкающим мечом на боку, с высокими пестрыми перьями на шляпе, украшенной искрящимися каменьями. Рядом с рыцарем мастер Мартин увидел дивно прекрасную даму в столь же роскошном наряде, на белоснежном иноходце. Пажи и слуги в пестрых, блестящих камзолах окружали их. Трубы смолкли, и старый господин фон Шпангенберг воскликнул:
— Эй, мастер Мартин, не ради вашего погреба, не ради ваших червонцев приехал я сюда, а потому, что нынче свадьба Розы; примете ли вы меня, дорогой мастер?
Мастер Мартин припомнил свои слова, немного устыдился и поспешил вниз — принимать рыцаря. Старик сошел с коня и, кланяясь, вошел в дом. Подскочили пажи, и на их руках дама спустилась с лошади, рыцарь предложил ей руку и прошел вслед за стариком. Но мастер Мартин, как только увидел рыцаря, отскочил шага на три назад и воскликнул:
— О боже всемогущий! Конрад!
Рыцарь, улыбаясь, сказал:
— Да, дорогой хозяин, я в самом деле ваш подмастерье Конрад. Простите мне, что я ранил вас. В сущности, дорогой хозяин, я должен был вас убить — вы согласитесь с этим, но ведь вот все вышло совсем иначе.
Мастер Мартин в полном замешательстве ответил, что все-таки ему лучше было не умирать, а на маленькую царапинку, нанесенную долотом, он и внимания не обратил.
Когда Мартин с новыми гостями вошел в комнату, где вместе с остальными находились жених и невеста, все пришли в радостное изумление, увидя прекрасную даму, которая так была похожа на милую невесту, что они казались сестрами-близнецами. Рыцарь с благородной учтивостью подошел к невесте и сказал: