Консул только что оторвался от уникома и что-то поспешно говорил Бейтсу. Вэл уловил только обрывки резких фраз.
– …Порт-Калинус не в курсе. Мальчишки, самоуправство местных психов из-за реки… Наш Поверенный…
– Алекс!
– Чего тебе, парень? хмуро поинтересовался Стриж.
– Остановите их.
– Кого остановить?
– Остановите, пожалуйста, ваших людей. Они сейчас раздавят каленусийцев.
– Пусть каленусийцы провалятся в непотребный Оркус. Убирайся, парень, это наше внутреннее дело.
– Меня оно тоже касается. Среди пленных один мой знакомый.
Стриж отмахнулся.
– Не ври мне, парень, у ивейдера не заводятся друзья в жандармерии.
– Это не совсем друг, просто один мой знакомый – сам бывший псионик.
– Тогда какой Бездны он поперся за Таджо?! Твой знакомый – самый заурядный каленусийский террорист. Такие дела обычно в почете по одну сторону границы, зато по другую за них приходится платить. Все по правилам и все честно.
Дезет повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен, Король в отчаянии схватил его за руку:
– Алекс!
– Чего еще тебе? Сейчас не время для дискуссий…
– Остановите ваших луддитов, тогда я соглашусь участвовать в том самом проекте, насчет моего помощника в Порт-Калинусе и вообще…
Консул помедлил, удивление очень слабо, но все же отразилось на его лице – Дезет умел при случае удерживать маску поддельной невозмутимости.
– Этот паренек на самом деле так тебе дорог? Старый приятель?
– Да, – наполовину солгал Король.
– Когда-то я тоже любил делать глупости. Ладно, только смотри не промахнись, бывают такие друзья, которые на деле хуже врагов.
Консул что-то негромко сказал Бейтсу, тот прижался ухом и губами к уникому. Тотчас толпу снова потеснили, люди «безопасности» суетились, словно жесткие крупные муравьи, теперь «личинок» – пленников по одному затаскивали в тюремный фургон.
– Твоего приятеля мы пока изолируем. Извини, Вэл, но прочих отдадим трибуналу, и я не уверен, что он будет к ним слишком милосердным. С твоим другом попробуем немного поработать, если он окажется более-менее вменяемым, получишь парня на руки, в целости и сохранности. Но не сразу – сначала мы убедимся, что он не опасен физически.
– А разве он может быть опасен?
– А ты как думал? Нам лишний риск ни к чему, обычно из-за Таджо засылают психов-самоубийц, мальчишек с крепко промытыми мозгами, я не уверен, что твой друг сейчас в полной норме.
– Я не какой-нибудь беззащитный.
– А я не какой-нибудь доверчивый.
– Конечно. Большое спасибо вам, консул.
– Пожалуйста, Король.
Далькроз проводил взглядом сутулые спины пленников и, как только фургон, завывая, отъехал, зашагал к Арбелу, приминая сандалиями и так уже истоптанный песок.
Марк всегда недолюбливал темноту. Здесь, в Арбеле, он научился ее любить – в его просторной квадратной камере без окон всегда горел неяркий, но назойливый свет. Наверное, подсветка помогала работать аппаратуре наблюдения, но на третий день Беренгар захотел длинной-предлинной, нескончаемой черной ночи.
Еще через сутки настоящая ночь сделалась недосягаемым счастьем.
Он не жаловался, старался спать, прикрыв измученные зрачки обеими руками, эта поза не позволяла расслабиться, бессонница приходила и молча топталась неподалеку, на фоне опущенных век мельтешили кровавые пятна. Поражение горело в душе, словно пятно, выжженное кислотой.
От нечего делать Беренгар разглядывал скудно побеленные стены и вспоминал последние недели на базе под Мемфисом. Тогда скандал с неудачным побегом арестанта как-то странно замяли – тела капитана и того, другого, унесли, у Марка ни о чем не спрашивали. Он жил, стараясь не думать о завтрашнем дне, и боялся ночи. Ночью на фоне закрытых век ему мерещился сгиб собственного локтя, пульсирующая скользкая синяя вена, ледяное прикосновение металлического предмета.
Два раза он видел Крайфа – издали, в профиль, и каждый раз Беренгара сковывал постыдный страх. Генерал, впрочем, не обращал на солдата никакого внимания, зато в очередном пополнении Марк обнаружил Мановцева – прежнего знакомого по накопительному лагерю.
– И ты здесь, старина?!
«Старина» сумрачно проигнорировал вопрос. Вокруг его крупной головы навсегда угасла боевая аура псионика, в остальном бывший соратник не изменился – где-то в заначке у него всегда хранилась нерастраченная порция злости. Ни Марк, ни Мановцев никогда не говорили о мертвом Россе, лагере и реабилитации, всячески избегая болезненной темы.
– Не сутулиться, дристуны провинциальные! – вычурно орал недавно прикомандированный из Порт-Калинуса сержант. – Выше нос, тупая деревенщина!
Оба они, и Марк, и Мановцев, родились в престижных кварталах столицы, но словно по обоюдному договору промолчали.
Сержант считался эстетом и интеллектуалом. Однажды, понемногу отпивая из фляжки кое-что, Марку недоступное, он ткнул подпиленным ногтем мизинца в сторону Таджо:
– Муть зеленая – они держат вдоль берега пси-посты.
– Кто?
– Муть, мутанты, значит, мутаки. Там, вдоль реки, сидят их ментальные наблюдатели, они через реку шарят ваши мозги, ваши трусливые, мокрые задницы и ваше незавидное будущее.
– Вот насчет будущего – сомнительно, – ехидно заметил Марк и тут же получил оплеуху.
– Не смей спорить, реабилитированный.
К тому времени Беренгар уже научился якобы невозмутимо глотать обиды.
– Муть зеленая держит вдоль реки посты, – продолжил вспыльчивый сержант. – Они нам надоели – я понятно объяснил? Там нет техники, которую ставят в приличные места, – только мутанты-выродки. Штатские пердуны мешают нашему командованию подпалить им хвост, но, найдись парни, которые без лишнего шума слазили бы побаловаться за Таджо, клянусь Лимбом, генерал остался бы доволен.
– Почему вы так считаете, сержант?
– У него младший сын умер от наводки, старший погиб давно – еще в иллирианской войне за Ахара, так что наш папа Крайф с гарантией остался без наследника. Старик сейчас зол, как зверь, и роет когтями землю. Бьюсь об заклад на ваши завтраки, он оказался бы в восторге.
– Сунешься туда – ударят наводкой.
– От наводки хорошо помогает шлем, кроме того, муть всегда проигрывает, так положено по хорошему сюжету.
Раздался нестройный хриплый хохот. Марк и Мановцев переглянулись. План созрел в ближайшие дни, союзники нашлись.
– Зачем это тебе? – спросил напоследок Беренгар.
– Хочу в отпуск, – просто ответил Мановцев. – Мне надоели эти хамские рожи, эта тупая база и весь зачуханный, вшивый Мемфис. Зимой в Порт-Калинусе отменно, если удастся, поищу себе место в электронном бизнесе. Тогда можно будет уплатить жандармерии неустойку и уволиться со службы. А ты?
– Я хочу поквитаться с луддитами. За одного человека, которого больше нет.
– Ладно. Победителей не засудят.
Марк усомнился, опять припомнил побег Далькроза, но скука и безысходность оказались сильнее, и он промолчал. Мановцев торопил.
…За реку уходило двадцать человек. Беренгар так и не понял, заметили их сразу или нет. Стрельба началась как-то вдруг, обыденно и беспорядочно, и, только увидев первые обожженные тела, Марк осознал, что его тоже могут убить. Он медлил, выбирая жертву, но так и не прижал курок – сознание не успевало за событиями. Конфедератам чаще отвечали не стрельбой, а наводками, кое-кто из луддитов сумел пробить изощренную защиту шлемов.
Мертвых и раненых просто оставляли на земле. В первом попавшемся доме Мановцев и еще двое выломали дверь, там не оказалось никого, кроме высокого худого старика с характерным для псиоников лучистым взглядом, Мановцев без промедления выстрелил старику в висок и звонко прищелкнул пальцами.
– Чисто сделано. Этот, наверное, был очень крут. Все, парни, уходим подобру-поздорову.
Они не сумели пробежать и сотни шагов – не помогли и шлемы. Смятый наводкой Марк сначала катался по земле, царапая песок и сдавленно ругаясь, потом угрюмо стоял среди других пленников в ожидании расправы.
– Шваль. Сопляки поганые! – откомментировал исход стычки луддит в камуфляже с тонким, словно бритвенный порез, шрамом через чисто подстриженный висок.
Чуть попозже Беренгар заметил в толпе Далькроза, и его напоследок опалило незабытой, жгучей ненавистью. Ненависть так и осталась, но смерть не приходила, вместо быстрой и страшной кончины Беренгар получил жидко побеленные стены, негасимый свет и томительное ожидание исхода. «Зоопарк для человека. С точки зрения псиоников, я урод».
– Эй, муть зеленая, выключите свет!.. Ответа не было.
Поднос с пищей приносили и совали через устроенный в двери лоток. Первые два дня Беренгар демонстративно смахивал все хозяйство на пол, но никто не убирал стылое месиво и смятый пластик тарелок, и тогда он заставил себя просто не прикасаться к очередной подачке.
На пятый день явился вежливый доктор-сенс, Марк обозвал его ветеринаром, а потом бессильно корчился и унизительно кричал под успокоительной наводкой. Перепуганный врач убрался и больше не приходил. Через неделю кто-то все же додумался выключить свет.
Марк Беренгар проспал почти сорок часов и проснулся от цепкого, осторожного звука. Где-то скреблась невидимая в темноте мышь.
– О-го-го, охрана!
Угрюмый Консуляр открыл и тут же наглухо запер глазок, сразу же вспыхнул прежний назойливый свет, Марк присел на лежаке, отрешенно рассматривая чистый умывальник, аккуратный унитаз и загаженный брошенной едой пол.
– Чего вы от меня хотите?! – выкрикнул Беренгар в потолок и не получил ответа.
Тогда он принудил себя встать, подобрал и затолкал отбросы в жерло мусоросборника и затем долго мыл и оттирал руки под тонкой струей ледяной воды.
– Я согласен с кем-нибудь поговорить. Чего вы хотите?
Ответа не было, но через некоторое время свет погасили, снова создавая иллюзорное подобие ночи. Марк долго рассматривал непроницаемую черноту, потом попытался, как это было раньше, прикоснуться к ментальному эфиру, но попытка отозвалась глухой мукой, как будто обманом ныла давно не существующая, отрезанная хирургом рука.