– Придуры, – недоброжелательно процедил Улюм, когда «Линкольн» приблизился к воротам. – А че полк не пригнали? Совсем с башкой не дружат – мы ж не «отморозки», чтоб в друг друга на похоронах стрелять…
Нести тело товарища от ворот до могилы выпала честь выборным представителям комбината: Улюм и Саранов, которым как самым близким друзьям усопшего чисто символически предложили подставить плечи под домовину, скромно отказались. Стоял погожий сентябрьский денек, солнце ярило вовсю – этак недолго и вспотеть в хорошем костюме. Да и далековато от ворот до «парадного» сектора, в котором белогорцы издавна складируют тела своих наиболее почитаемых граждан. И вообще, если бы кто из собравшихся повнимательнее присмотрелся к руководителям альянса, он с удивлением обнаружил бы, что их одухотворенные лица вселенскую скорбь по безвременно почившему соратнику совсем не выражают. А выражают скорее деловую озабоченность, сопряженную с желанием быстрее закончить эту рутинную процедуру и заняться более важными проблемами. Но никто не присматривался: все заняты были.
Гроб был закрыт. Всем накануне объяснили: голова покойного обезображена выстрелом, восстановлению не подлежит, и являть его в таком виде народу будет нехорошо. Не по-товарищески…
Церемония погребения прошла более-менее плавно. Когда гроб опустили в могилу, следом никто не бросился, не заорал навзрыд дурным голосом – вообще не было никаких патетических проявлений. Несмотря на приличный возраст, Григорий Васильевич не удосужился обзавестись семьей – холостяковал напропалую, – родители его давно умерли… Получилось так, что на похоронах не присутствовала ни одна родственная душа – одни единомышленники и приятели.
Когда стали бросать землю, с другого конца кладбища – из «простого» сектора – неожиданно приперся Вор. Ловко протиснулся в плотном скоплении тел, бросил горсть земли, постоял минуту, склонив голову, вывернулся из толпы… И внезапно направился к стоявшим чуть поодаль Саранову с Улюмом.
Улюм занервничал – расстегнул было пуговицу костюма, полез за стволом, затем невнятно ругнулся, опустил руки по швам и воровато зыркнул по сторонам, вычленяя взглядом в толчее людской своих «быков», присутствующих на церемонии. «Быков» рядом не оказалось – к тому моменту, когда Вор приблизился вплотную, Улюм и Саранов пребывали в трогательной беззащитности перед лицом матерого уголовника, известного своим непредсказуемым нравом.
«Вытаскивать ствол – западло, – лихорадочно соображал бандит. – Похороны… Нет, если он полезет за пазуху – успею. Посмотрим, кто быстрее… А если не полезет? Знаем мы их штуки: плюнет бритвой в глаз и скажет: «Это тебе за Димона, сука…» Или шило в рукаве. Полезет вроде бы обниматься – не оттолкнешь ведь – и вставит в печень. Вот волк, а! Ой как плохо…»
Саранов ничего не думал – при виде Кошеля впал в прострацию, застекленел взглядом в предсмертной тоске, но от этого хуже выглядеть не стал: со стороны казалось, что лидер Второго альянса тверд и бесстрашен.
Вор заниматься баловством был не расположен. Склонил голову, буркнул:
– Соболезную… – И будничным тоном предложил: – Побазарить надо. Вы как?
«Стрелка»? – выдохнув с невероятным облегчением, уточнил Улюм.
– А ты че опух? – прищурился Вор, испытующе глядя на бандита. – С лестницы упал?
– Датый был – в проем не вписался… Так что – «стрелка»?
– На хер мне твоя «стрелка», – пренебрежительно махнул рукой Вор. – Щас у Димона помянем, потом дома буду. Подкатывайте к шести вечера. Лады?
Улюм и Саранов растерянно переглянулись. Пришел тигр, жрать вот так вот с ходу отчего-то не стал, а пригласил пройти в клетку. И чего ему сказать?
– Безопасность гарантирую, – верно истолковал их сомнения Кошель. – Блядь буду – никто вас не тронет. И базара всего – на пять минут. Польза великая может выйти – отвечаю. А нет – независимо от расклада разбежимся. А?
– А банкир будет? – задал дурацкий вопрос Саранов, выпадая из состояния неприятного оцепенения.
– А на хер нам банкир? – удивился Кошель. – Моих пацанов побили – его какой интерес… Ну, если что – я потом ему передам.
– Ты слово дал, – многозначительно произнес Саранов, обведя рукой вокруг, словно призывая не обращающих на них внимания людей в свидетели. – Все слышали!
– Ага, – подтвердил кивком Вор. – Будете?
Саранов пожал плечами и с надеждой уставился на Улюма. Большой бандит тяжко вздохнул: от такого приглашения отказываться нельзя, даже если знаешь, что жизнь твоя на этой встрече не будет стоить ни гроша. Завтра весь криминальный мир Белогорска будет гудеть: крутой парень Улюм струсил и не пошел к Вору на хату. Авторитет мгновенно упадет ниже плинтуса…
– Обязательно, – твердо сказал Улюм и даже нашел в себе силы пошутить: – Только времени у нас в обрез – дела. Так что ты стол не накрывай, не стоит.
– Пять минут – и разбежимся, – повторился Вор. – В шесть у меня. Бывайте… – И пошел прочь, уверенно рассекая плечом толпу…
…До кладбища добрались без приключений. Преодолев небольшую протоку, выехали на трассу и нагло покатили к Октябрьскому кругу, рассудив, что сегодня вороги вряд ли будут проявлять розыскную активность. Не доезжая до ворот метров двухсот, издали полюбовались на людскую толчею, свернули в кустики и ломились до тех пор, пока передний бампер не уперся в непролазную гущу подлеска. Оставив егерскую «Ниву» без присмотра, продрались по кустам вдоль забора к элитарному сектору, затем Рудин вскарабкался на дерево и, вооружившись биноклем, принялся наблюдать за процессией. Масло и Соловей скучали внизу, контролируя обстановку, хотя необходимости в этом не было: осинник был девственно-чист и не содержал в своих кустах ни одной подозрительной рожи, которая могла бы принадлежать неприятельскому стану, – как уже говорилось выше, ворогам сегодня было не до оперативных мероприятий.
Сергей наблюдал за ритуалом до того момента, когда гроб начали стравливать на веревках в могилу. Но вот веревки вытянули обратно, и не выдержал железный Пес: опустил бинокль, прислонился лбом к стволу, крепко зажмурился… Сердце вдруг сжалось в какой-то необъяснимой тоске, на глаза навернулись слезы, захотелось заорать в голос, бить кулаком по гладкой коре, вытворять что-то непотребное…
– На, понаблюдай, – скользнув с дерева, протянул бинокль Соловью, сам сел в кустах, закрыв лицо руками, – общаться в этот момент ни с кем не хотелось.
– Может, водочки? – предложил Масло, потащив из-за пазухи плоскую металлическую фляжку граммов на триста.
– Откуда у тебя? – Рудин сделал несколько основательных глотков, поморщился. – У Гриши тоже такая была. Большой любитель был…
– Егерь дал, – пояснил Масло, забирая фляжку. – Понятливый мужик – знает, что почем. А у Гриши была побольше. И побогаче…
Посидели некоторое время молча: Масло тоже слегка приложился к фляжке, пробормотав: «Царствие небесное».
– Вор пришел, – флегматично сообщил с дерева Соловей. – Щас замочит обоих – то-то будет потеха!
– Ну-ка, ну-ка… – Стряхнув оцепенение, Рудин вскарабкался на дерево.
– Не-а, не замочит, – через некоторое время резюмировал он. – Общаются… Если он что-то и думает насчет Улюма с Сарановым, сейчас не время разбираться: нас надо отловить… Мы – подозреваемые номер один. А я боюсь, как бы они не договорились – больно мирно беседуют…
– А нам что с того? – удивился Соловей. – Так и так – обе кодлы нас отловить желают.
– Не скажи, – возразил Рудин. – Они враги. Они нас ищут, но шугаются друг друга. Это нам на руку. Знаешь, как народная пословица гласит: когда два кота дерутся, мышка может тем временем спокойно покушать их совместный «Вискас»… Ага – прав я был. Разошлись. Встретиться договорились – вечерком.
– Ты что – по губам прочитал? – скептически поинтересовался Масло.
– По ним самым, – не стал отпираться Рудин. – Однако что-то мне это стремление к общению шибко не нравится. Как бы нам это боком не вышло…
Дождавшись, когда последний человек покинул кладбище, троица попрыгала через забор и, двигаясь в боевом порядке, перебежками от надгробия к надгробию, приблизилась к свежей могиле.
Скромная гранитная плита, заваленная траурными венками с адресными подписями; положили наспех, сразу после того, как засыпали могилу, – если не поправят через некоторое время, почти целиком уйдет в землю. Скромный надгробный камень – друзья даже на мрамор не расстарались. Бронзовая табличка на болтах, без фотографии: ФИО, даты…
– Однако утащат табличку, – сокрушенно вздохнул Масло. – Жиденько прикрутили. И вообще – не фонтан…
– Переделывать будут, – не согласился Соловей. – Это сейчас так положили – на скорую руку. Потом получше сделают. Для такого мужика грех не расстараться – столько деньжищ оставил… Интересно только – кому?
Рудин стоял молча, смотрел на венки, никак не мог смириться с чувством утраты. За время своей военной жизни он неоднократно терял друзей. Обычно боль была резкой, бурной и непродолжительной: военная круговерть не позволяла долго предаваться горю. Все было просто и даже несколько пошловато: ночью завалили, утром притащили, отправили первым попавшимся бортом, тут же сели и принялись поминать до бесчувствия. А когда очнулись, нужно работать, бежать сломя голову, при этом озираясь по сторонам, дабы самого не нащупала своей костлявой рукой подлая старуха с косой…
«От коллектива фармкомбината», «От друзей», «От Шахматного клуба», «От автоклуба «Трасса», «От пацанов – братухе» – и так далее: Рудин машинально читал надписи на венках, стараясь ни о чем не думать. Пытался сосредоточиться, чтобы не дать чувству тоски захватить себя целиком, чтобы не орать дурным голосом, не кататься по смердящей прелью кладбищенской жухлой траве…
За свою недолгую мирную жизнь Серега впервые терял близкого человека. Оказывается, это тяжело – когда не война. Когда не на операции, не от пули горца в горячечном пылу боя, а в обыденной обстановке и черт знает из-за чего. Из-за каких-то вшивых денег, чтоб им сгореть… А еще тяжело от того, что весь мир без всяких скидок на обстоятельства обвиняет тебя в неслыханной мерзости. В том, что именно ты убил этого близкого тебе человека. Того, кто дал тебе дело, приютил, накормил, обогрел… В отсутствие которого черт его знает, как сложится твоя дальнейшая судьба…