Итак, эта загадка была решена. Но как было объяснить недоумение, возникшее в результате заметок Жорж Санд? Правда, она не всегда была точна в своих описаниях. Так или иначе она описала два «пропавших гобелена» следующим образом: на одном девушка двумя руками держала единорога за рог (явная путаница с «Осязанием»), на другом – сидела на очень богатом троне (скорее всего, здесь отразились впечатления от богатого шатра в шестой части). Это осталось свидетельством, которое нельзя было уже ни подтвердить, ни опровергнуть.
Но (заинтригованная Александра пронесла мимо губ чашку с остывшим кофе) Ялинский далее писал о том, что нельзя было отрицать наличия в замке Буссак и других гобеленов, помимо тех, что стали известны всему миру. Например, в письме от 1841 года Проспер Мериме, тогда занимавший пост инспектора по историческим памятникам, писал своему предшественнику Людовику Витте письмо, где повторял утверждения мэра Буссака, который уверял, что существовали и еще многие другие части серии, куда более великолепные. Мэр утверждал, что их бывший владелец, граф Карбоннье, разрезал гобелены, чтобы обить карету или сделать коврики. Ла Вилатт, который еще в начале девятнадцатого века собрал несколько документов о коврах в Буссаке, сообщал, что, по воспоминаниям его обитателей, существовали и другие куски гобеленов, которые использовались служащими префектуры как коврики для ног. Другими пользовался субпрефект, чтобы защитить пианино при перевозке. Какой они были эпохи, какого стиля, имели ли они художественную ценность, равную гобеленам «Дамы с единорогом», – об этом ничего известно так и не стало.
Ялинский заключал свою статью философским рассуждением о том, что любое произведение искусства, дошедшее до новых времен из Средневековья, представляет собой слишком большую загадку, чтобы разгадывать ее, пользуясь одной лишь логикой. «Как знать, – писал он, – быть может, на какой-нибудь европейской барахолке, или в бабушкином сундуке, или в запасниках провинциального музея будет однажды пойман пропавший единорог из Буссака… Или из знаменитой серии музея Метрополитен, изображающей охоту на единорога. Тем более что стилистическое единство последней серии внушает большие сомнения…»
Александра перевернула последнюю страницу. Это было все. Ее щеки горели. Она залпом выпила холодный кофе, заглянула в чашку, потом в кофейник, словно ожидая найти там еще хоть каплю. К ней подошла барменша:
– Сварить вам еще? Вы докуда едете?
– До Минска… – Она смотрела на молодую женщину, словно не узнавая ее. – Да, сварите, пожалуйста, еще… Мне все равно уже не уснуть!
Та удалилась за стойку. Оглядевшись, Александра обнаружила, что пара, уныло обедавшая за дальним столом, исчезла. Кроме нее самой, в вагоне-ресторане остался только мужчина, перед которым стояла уже не рюмка, а графинчик. Поезд постепенно замедлял ход. Отдернув штору, Александра увидела станцию, которая показалась ей знакомой.
– Лунинец! – громко и равнодушно произнесла из-за стойки барменша, словно угадавшая ее немой вопрос.
Александра взглянула на часы. Была уже половина второго ночи.
«Да, Лунинец… – Она наблюдала в окно за тем, как везут какие-то тележки, вероятно к почтовому вагону. Кто-то бежал по перрону, стремясь успеть на посадку. – Я была здесь два дня назад. И поезд тот самый, о котором рассказывала Марьяна: Брест – Мурманск, прибыл в половине второго. Тогда в него сели двое, мужчина и женщина… Я, получается, волей-неволей иду по следу Натальи, все еще иду!»
Когда ей принесли кофе, состав тронулся. Перрон и здание маленького вокзала остались позади, поглощенные ночью. Наливая себе кофе, Александра случайно задела листки с напечатанной статьей и отдернула пальцы, словно бумага могла ее обжечь.
От статьи у нее осталось жутковатое ощущение. Она как будто слышала вдохновенный голос Ялинского, голос, звучания которого не знала, но он невероятным образом начинал звучать точно так же, как бархатный, спокойный голос Павла. И тому была причина.
«Когда Павел говорил со мной о гобеленах, он попросту цитировал статью! Целыми кусками, словно зазубрил ее! И насчет Союза художника, картонщика и ткача, и насчет средневековых гильдий, и насчет авторства… Сыпал терминами, ошеломлял, ослеплял и оглушал. Я восхищалась его осведомленностью, а имел ли он вообще какое-то понятие о том, что говорил?! Цитировал статью фанатика Ялинского, написанную несколько месяцев назад… Стоя в кабинете, где при нем или им самим был убит Ялинский. В квартире, куда он попал, неизвестно каким образом! Это невероятная, немыслимая дерзость! Идти на такой риск просто так, без расчета?! Нет, гобелены были, и он видел их в Пинске! Такой человек за призраком не погонится, да и его самого призраком считать не стоит. Другое дело, что Зворунской удалось сбить его со следа. Где она сама?! Где она может быть в эту минуту?!»
– Разрешите?
Александра подняла взгляд и увидела стоявшую в проходе между столиков молодую женщину. Та взялась за спинку диванчика напротив того, где расположилась художница.
– Можно присесть? – все так же негромко продолжала женщина.
Александра в недоумении оглядела вагон-ресторан, где, кроме них, была только барменша. Мужчину, сидевшего в обществе графинчика, считать уже не стоило – откинувшись на спинку диванчика, скрестив руки на груди, он дремал. Его голова моталась в такт движению состава.
Художница еще раз взглянула на женщину, пытаясь понять, действительно ли она просит ее разрешения занять место за столиком… И на миг онемела.
Перед ней стояла женщина лет двадцати пяти на вид, среднего роста, с бледным, округлым, ничем не примечательным лицом. Ее светлые волосы свободно падали на воротник синей куртки.
– Пожалуйста, – выговорила Александра. Это короткое слово далось ей с великим трудом.
Женщина молча опустилась на диванчик напротив. Положила руки на столик и тут же их убрала. Когда приблизилась барменша, отрывисто попросила принести кофе и ей.
– И коньяк, если есть приличный, – добавила она.
– Есть «Хеннеси», – с обидой ответила барменша, явно уязвленная тем, что гостья усомнилась в «приличности» ассортимента.
– Двести грамм.
Поставив перед Александрой новый кофейный прибор, барменша ушла. Когда она принялась возиться за стойкой, звеня стеклом в баре, Александра так же негромко, как ее спутница, спросила:
– Вы сели в Пинске? Или здесь, в Лунинце?
– В Пинске, – коротко ответила женщина, то глядя Александре прямо в глаза, то отводя взгляд. Глаза у нее были черные, как глубокая ночь, которая снова неслась за оконным стеклом, не одушевленная ни единым огоньком.
– Насколько я понимаю, вы хотите со мной поговорить? – продолжала Александра с деланным спокойствием. Сейчас она предпочла бы, чтобы ресторан был полон народу, какого угодно, даже предпочтительнее – шумного и пьяного. «Если она сейчас в меня выстрелит, ее никто и схватить не успеет… – неслось у нее в голове. – Нет, не решится, куда ей бежать из поезда… А если ей уже все равно?!»
– Разговор, правда, есть…
Тут она разом замолчала и не открывала рта, пока барменша не поставила перед ней чашку кофе и бокал коньяка. Только когда та удалилась, молодая женщина продолжала:
– Это я вам звонила сегодня… Уже вчера, – поправилась она тут же, – два раза. Но не решалась заговорить.
– Это Павел дал вам мой номер? – Александра с удивлением чувствовала, что боится этой женщины, стрелявшей в ее подругу, все меньше. Почти совсем не боится. «В ней какой-то надлом… Что неудивительно. Сейчас она не способна выстрелить. Она и говорить-то боится!»
– Да, он, – та словно откусила два кратких слова. – Вы сразу поняли, кто я?
– Вы – Наталья Зворунская, – спокойно ответила Александра. – Я искала вас все последние дни. Честно говоря, сперва думала, что с вами случилось страшное несчастье. Потом поняла, что ошибаюсь.
Наталья молча, по каплям, пила коньяк, не поднимая глаз. Ее золотистые ресницы дрожали над краем бокала. Мужчина, дремавший в обществе графинчика, внезапно громко всхрапнул. Барменша оценивающе посмотрела на него из-за стойки, где занималась тем, что полировала полотенцем бокалы, словно прикидывая, не пора ли спровадить посетителя спать в купе.
– Знаете, ведь вас никто не искал с тех пор, как вы уехали в Питер, в конце марта. – Александра, видя, что собеседница не собирается отвечать, решила идти напролом. – Вас могли с тех пор сто раз убить, и никто бы не хватился.
– Так и есть, – неожиданно ответила Наталья и впервые надолго задержала взгляд на лице собеседницы. Александра невольно поежилась. Сейчас она спрашивала себя, не ошиблась ли, решив, что в данный момент ей ничто не грозит. Во взгляде Зворунской не было страха – она оценивала, изучала, словно делая какие-то, ей одной известные, выводы.
– Зачем вы… – начала Александра, намереваясь спросить о покушении на убийство, но запнулась. Вопрос она закончила иначе: – Меня искали?
– Я хотела вас остановить, – Наталья по-прежнему рассматривала ее лицо, словно искала изъяны.
– Очень радикально…
– Наверное, если я извинюсь, это будет звучать нелепо? – Наталья слегка склонила голову набок, прядь светлых волос едва не упала в чашку с кофе.
– Извиняться следует не столько передо мной, сколько перед моей подругой. – Александра решила действовать напрямик, видя, что и собеседница не расположена что-то отрицать. – Она испугалась до смерти, могла погибнуть, а ведь она тут вообще ни при чем! Она понятия не имеет, какова была настоящая цель нашей поездки! Между прочим, у нее двое детей.
– Передайте ей мои извинения, – Наталья словно не услышала упрека. – Но я не хотела… не хотела в нее попасть. Я хотела просто ее напугать, чтобы она… То есть чтобы вы уехали.
– Тот, кто увидит след от пули, подумает иначе, – не сдавалась Александра. – Но я вам поверю на слово. Скажем так, вы чудом не стали убийцей!
Последнее слово она произнесла очень тихо, но отчетливо и, следя за лицом слушательницы, поняла, что сама-то попала в цель. Наталья страшно изменилась в лице. Оно словно омертвело, лишившись мимики и разом обвиснув. Сейчас она показалась куда старше своих лет.