Эльга проверила лошадей под навесом и забрала из фургона свой сак, такой родной, обрадованно похрустывающий заточенцами. «Хозяйка, хозяйка», – шептали листья.
Было жутко приятно.
Она решила не тратить время зря. Пальцы соскучились по сухому шороху и хрусту на сгибах. А в голове и вовсе носилось столько всяких идей, что не попробовать перенести их на дерево или холст казалось преступлением.
Сбоку от дома, рядом с лестницей, упирающейся в скат крыши, Эльга обнаружила лавку и превратила ее в свое рабочее место. Сложила к столбикам-чурбакам несколько дощечек, одну положила на колени, развязала сак.
Итак…
Ладонь нырнула в рассыпчатое, колкое нутро. Голоса листьев оглушили. «Мы готовы, да, хозяйка, мы здесь». Дуб, ольха, курчавка, чарник…
Пальцы выбирали, не торопясь.
В небе величественно плыло облако, громадное, пышное, белое, с завитком-хвостиком. Шелестела липа. Сквозь крону дерева проглядывала башенка, оказывается, с проломом на самом верху. Над забором чернела крыша с зубцами из светлых, сложенных лесенкой камней. Сердито прогудел, едва отвернув в сторону, шмель.
Ветерок шевелил волосы.
Было так хорошо, что Эльга безотчетно сомкнула пальцы и высыпала на дощечку пойманные листья.
Ей захотелось сохранить это ощущение в букете. Перенести и посмотреть, что получится.
Взгляд привычно вильнул в сторону, и мир сложился иначе: облако – из лепестков ромашки, крыша – из черной бузины, башенка – из ясколки и каштана.
Пальцы заработали, прижимая, уминая, оглаживая. Ловкие, маленькие, совершенно самостоятельные пальцы. Эльга словно со стороны наблюдала, как они, утрамбовав один слой, нетерпеливо рассыпают другой, отделяя черенки, сортируя листья по совместимости и цветам.
Ноготь сновал туда и сюда, и после него крохотные, отсеченные части падали на землю, как в бездну.
На появляющемся букете не было ни неба, ни забора, ни зарослей репейника. Листья и соцветия сплетались в аляповатый узор, яркий, почти слепящий: чужица, яблоня, клен, колокольчик. Но каким-то образом чудилось лето.
Ну и продолговатое нечто слева могло сойти за липовую ветвь.
– Девочка.
Эльга подняла голову.
В дверцу рядом с воротами заглядывал крупный мужчина в грязной серой накидке с оборванными по вороту пуговицами, с холщовой сумкой через плечо. Лицо у него было круглое, пухлое, борода росла клином, но, седея, раздваивалась на конце.
– Девочка!
– Да.
Мужчина состоял из листьев орешника и вяза. Внутри него прятался какой-то цветок, пахнущий тревожно и кисло.
– Как тебя зовут?
– Эльга. Эльга Галкава.
– А взрослые в доме есть?
Мужчина высунулся больше чем наполовину.
– Мастер скоро вернется, – сказала Эльга.
– Мастер Мару?
– Да.
– Какое удивительное известие! – Мужчина обрадованно показался весь. – Мне нужен портрет на удачу.
Обнаружилось, что он бос и ноги его испачканы в глине. Видимо, букет ему был действительно необходим.
– Мастер будет принимать через неделю, – сказала Эльга.
– Понимаю-понимаю, – закивал гость. – Но ты скажи ей, что я – первый на портрет. Илокей Фаста – первый.
– Я скажу.
– Скажи обязательно. Илокей Фаста.
Эльга улыбнулась.
– Ну, все, – сказал мужчина, потоптавшись, – я пошел.
Он повернулся, но не попал в дверцу. Смущенно вжал голову в плечи, махнул Эльге рукой и вышел.
Закончить букет за ним удалось с трудом. Наверное, с полчаса Эльге понадобилось, чтобы нащупать верное настроение, но и потом ни легкости, ни ощущения, что каждый лист ложится на свое место, уже не было.
Мастер вернулась с двумя корзинами покупок и людьми в робах, сразу же принявшимися что-то перемещать в доме. Серьезная женщина увела лошадей. Затем во двор въехала подвода, груженная досками и мешками.
Эльге достался кусок пирога с потрохами, и она, уплетая его, смотрела снаружи, как внутри дома ходят сосредоточенные тени, то стоят напротив окон, то пропадают в глубине, то, собравшись вместе, что-то обсуждают.
Возможно, самому дому тоже было непривычно такое внимание, потому что он начал покряхтывать, кашлять пылью, а потом сердито выдул из печной трубы густой черный дым.
– Ну как ты?
Унисса, присевшая рядом с ученицей, успела обзавестись задорными усами из сажи и царапиной на лбу.
– Вот. – Эльга протянула мастеру законченный букет.
– Хм.
Унисса склонила голову, потом подержала над букетом ладонь.
– Хорошо, – неожиданно сказала она. – Тепло идет. И ощущение в листьях есть. Но четкости маловато.
– Это лето, – сказала Эльга.
– Нет, – рассмеялась мастер. – Это просто пойманное тепло. Завтра, моя милая, начнем с самого простого.
– С чего?
– С кувшинов, тазов, рукомойников, горшков, сандалий, юбок, платков, колес, оглобель, подушек и прочих вещей.
– Но мастер Мару…
– Думаю, трех букетов в день будет достаточно.
Эльга хотела возразить, но посмотрела в глаза Униссы и кивнула.
– Да, мастер Мару.
– Нельзя бежать впереди ветра, – объяснила женщина. – Сначала – ветер, потом – листья, потом – ты.
Они помолчали.
С подводы начали сгружать доски и уносить в дом. Облаков стало больше, они группками пробирались на север.
– А вы знаете такого Илокея Фасту? – спросила Эльга, вспомнив босого бородача.
– Он еще жив? – удивилась мастер. – Надо же.
– Он заходил и сказал, что ему нужен букет на удачу.
Какое-то время Унисса, подняв голову, смотрела на черную крышу здания за забором.
– На этой стороне Гуммина не любят селиться, – сказала она задумчиво. – Место считается нехорошим.
– Почему?
Унисса улыбнулась.
– Этот большой дом напротив был лекарским приходом. В нем размещались скорбные умом. Сумасшедшие. Их одно время было очень много. По соседним наделам однажды прошлась плясунья, и всех больных свозили сюда.
– Ой, плясунью я знаю! – сказала Эльга. – У нас женщина одна года три назад посреди дороги вдруг – раз! – и закружилась. Только ее быстро повалили, а потом в бане заперли.
– А потом?
– Не знаю. Кажется, увезли куда-то.
– Наверное, к мастер-лекарю. А здесь лечил мастер Хеворрин, и мастер Крисп ему помогал, потому что видел больных изнутри. Но плясунья тяжело поддавалась, и многие горожане боялись заразиться. Даже стену думали строить.
Унисса притянула Эльгу к себе.
– А Илокей Фаста, – сказала она, – один из тех, кого так и не удалось вылечить до конца.
– Но он не пляшет.
– Не пляшет. Только он все равно странный, нет?
– Наверное, – сказала Эльга, подумав.
– Илокей Фаста – всегда полон тревожных предчувствий. И боится неожиданно умереть. Будь с ним настороже: он бросает слова, как листья.
– Как это?
– Может нарисовать словами картину, в которую ты поверишь.
– Значит, он – мастер?
Унисса вздохнула.
– Нет, он недовылеченный сумасшедший. Но, в сущности, безвредный человек. Если, конечно, не придавать его речам значения.
– А что он говорил вам?
Унисса молчала так долго, что Эльга подумала, что она уже не ответит.
– Он сказал мне, – произнесла мастер, – что я умру внезапно. Что меня убьют. Я полагала, что это случится в Дивьем Камне.
– Но не случилось же!
– Нет.
– Он – дурак!
– Он просто несчастный человек, – улыбнулась Унисса. – Возможно, его слова сильнее его. Он бы и рад хранить их при себе, но они открывают ему рот и выскакивают оттуда. Как листья из мешка.
Эльга фыркнула.
– И вы сделаете ему букет?
– Сделаю. Это ему поможет.
– А мастер всем людям должен помогать?
– Хороший вопрос. А ответ на него простой: всем. По возможности – всем. Только иногда так, как он понимает эту помощь. Ну, все, – Унисса поднялась, отряхнула юбку, – день длинный, надо поработать.
– А я? – спросила Эльга.
– А ты иди на кухню и перекуси. Найдешь там самую простую кружку – она будет твоим заданием на сегодня. И лучше, чтобы ты успела подняться наверх, потому что внизу будут перекладывать и чинить полы.
– Да, мастер Мару.
Унисса шагнула в сторону входной двери и остановилась.
– Не слышу радости в голосе. Хочешь задание посложнее кружки?
Эльга встала с лавки и с надеждой кивнула.
– Глупенькая девочка, – сказала мастер. – Я тоже была такой. Хорошо, – ее глаза весело блеснули, – в одной из корзин, что я принесла, есть две головки сыра. Выбери ту, что поменьше, и постарайся набить такой букет, чтобы мне захотелось его съесть.
Эльга подскочила на месте.
– Да, мастер Мару!
– Какие листья?
– Береза и солнечник, – без раздумий ответила девочка.
– Тогда – вперед!
Это было веселое и самое лучшее время.
Сыр, конечно, получился несъедобным.
В том смысле, что на первых шести букетах, которые Эльга набила за два дня, имелся не сыр, а какая-то желтая размазня округлых очертаний.
Эти букеты она сама срезала ножом, как обычно с противня счищают подгорелое мясо. И хотя в душе шевелилась некоторая вина перед листьями, дощечки она выскоблила безжалостно. Нечего!
Внизу стучали и пилили. Мужские голоса говорили разные слова, иногда вовсе не предназначенные для детских ушей. В окно дышало лето. Птицы взлетали над крышей лекарского прихода. В ворота заезжали телеги. Иногда под самым окном работники устраивали перекус и громко рассказывали непонятные истории и хохотали.
Унисса то пропадала, то появлялась в комнате, полюбив стоять за Эльгиным плечом и смотреть на ее работу. Время от времени мастер хватала руку ученицы и, водя ее пальцами, показывала, где делается ошибка.
Сыр, правда, все равно не получался. Головка усохла и потрескалась.
На четвертый день, когда двенадцатый по счету букет уже можно было выбрасывать, Эльга сдалась.
Она спустилась в кухню, прошла по белым, пахнущим свежим деревом доскам и взяла кружку из-под молока.
Все следующие дни на ее букетах перебывало бесчисленное множество кружек, кувшинов, блюд, жестяных кубков, двузубых вилок, подставок, решеток, башмаков и рабочего инструмента: молотков, топоров, стамесок и пил.