– Мертвых? – спросила Унисса.
– Мертвых.
– И мастера боя Изори?
– Да. – Рыцек положил кусок пирога обратно на блюдо. – Они просто лежали в низинке, будто их всех поразила молния. Только никаких ран и опаленной кожи не было. Просто…
Он судорожно втянул воздух через ноздри.
Эльга вдруг увидела его совсем взрослым, пережившим невыразимо больше, чем она, огрубевшим, суровым мальчишкой, внутри которого кипела боль потери. Клен, одуванчик, луковые перья. Не надо было даже лиственного зрения.
Клен, одуванчик…
Я вижу его и так, с удивлением обнаружила Эльга. Вижу всего. Первый слой. Второй слой. Вяз и дуб. И немножко яблони. Потом – клен…
Это потому, что я его люблю?
Она посмотрела на Рыцека, который допил молоко и поднялся, кутаясь в безрукавку.
– Я, наверное, пойду, – сказал он.
– Куда? – спросили одновременно и Эльга, и Унисса.
– К своим.
– Думаю, это может подождать до завтра, – мягко сказала мастер. – Сколько ты спал в последние дни?
– Не знаю, – глухо ответил Рыцек. – Мало.
– Эльга тебе сейчас постелет, – сказала Унисса.
– Да, мастер Мару!
Эльга взлетела по лестнице на второй этаж. Соседняя комнатка. Где простыня? Где одеяло? Ага! Вот! Рыцек, брысь! Это для другого Рыцека. Ты-то что здесь себе нашел? Раскрыть окошко, вытряхнуть пыль. Мышей нет? Нет.
Она чихнула, перевернула хрустящий соломой тюфяк, заправила простыню. Ой! – поймала себя на том, что сидит и гладит-разглаживает складки. Что в голове? Листья шуршат. Ветер играет. Дурочка, о чем думаешь?
А ни о чем!
– Все готово! – Эльга, чуть ли не задыхаясь, через две, через три ступеньки спустилась вниз.
Рыцек стоял у стены с букетами. Сначала у мудрой лошади с сиреневыми глазами, потом, сделав шаг, у жадного ворона с черными ольховыми перьями.
– Это твое? – спросил он, повернув голову. – Твое мастерство?
– Да.
Эльга подошла ближе. Каким-то образом она чувствовала, как в Рыцеке листом папоротника прорастает восхищенное удивление, как недавнее жуткое прошлое слегка разжимает хватку на его сердце и сквозь него неуверенно – медуницей, репейником – пробивается детский восторг.
– Я еще плохо умею, – сказала Эльга.
– Они как живые, – выдохнул Рыцек и, наклонившись, прошептал: – Лошадь слева мне сказала, что все пройдет.
– Это пожившая лошадь.
– Умная?
– Еще бы!
– А ворон?
– Ворон старше. Он тебе тоже что-то говорит?
– Ничего, – сказал Рыцек. – Ждет момента, чтобы клюнуть.
Эльга фыркнула.
– Это только так кажется.
Она оглянулась на мастера, но Униссы за марбеттой не оказалось.
– У тебя хорошие портреты получаются, – сказал Рыцек, разглядывая многочисленных котят на букетах под потолком.
– Учусь.
– И все – из листьев?
– Да.
– Не понимаю, как это возможно.
– Ну, это не просто, – сказала Эльга, набивая себе цену. – Зато у меня окорок купили. И два пирога!
– Ты печешь? – удивился Рыцек.
– Нет, в букетах!
– Из листьев? – уточнил непонятливый Рыцек.
– Да.
– Ёрпыль-гон! Окорок из листьев и два пирога из листьев?
Эльга кивнула.
– Я думаю, что для аппетита.
Рыцек расхохотался.
– Не переплатили?
– Нет!
Эльга обидчиво отвернулась.
– Прости. – Рыцек коснулся ее плеча. – Я, наверное, чего-то не понимаю. Это же про листья, да? Не про настоящие…
– Ты – дурак! – выкрикнула Эльга.
Рыцек вздохнул.
– То же самое мне говорил мастер Изори.
– И правильно!
– Не злись, – виновато сказал Рыцек и скуляще зевнул. – Я просто ничего не соображаю. Я даже не знаю, что со мной будет дальше.
– Пойдем!
Эльга взяла Рыцека за руку и повела его наверх, в комнату с приготовленной постелью. По пути он несколько раз запнулся.
– Прости.
Улыбка его сделалась совсем мягкой, сонной.
– Ложись.
– Сюда?
Он плюхнулся на тюфяк, через голову снимая поддевку вместе с безрукавкой.
– Укройся. – Эльга набросила на него лоскутное одеяло.
Рыцек натянул его до подбородка, повернулся на бок и, по-детски сворачиваясь калачиком, поджал ноги.
– Долгой жизни, – сказал он уже с закрытыми глазами.
– Добрых снов.
Рыцек заснул сразу же. Эльга посидела на стуле рядом, разглядывая его усталое лицо, царапины и шрам, и вздрогнула, когда внизу нарочито громко хлопнула дверь. Она тихо вышла из комнаты и спустилась вниз.
Мастер на пороге встряхивала полушубок. Рядом с ней вился кот, облизываясь на завернутую в тряпицу и перевязанную тесьмой куриную тушку.
– Как Рыцек? – спросила Унисса.
– Спит.
– Ну и хорошо.
Мастер отнесла курицу на кухню. Эльга принялась убирать со стола – кружки в миски, миски на блюдо. Крошек почти не было – Рыцек все подобрал.
В кухонной печи потрескивали поленья. В чугунке бурлила вода. Унисса разделывала курицу, награждая четвероногого Рыцека требухой.
Эльга составила грязную посуду к наполненной водой кадке.
– Рыцек – неплохой парень, – сказала Унисса. – Но у вас ничего не получится.
Эльга вспыхнула.
– Я вовсе об этом и не думала!
Мастер вздохнула.
– Все равно. Люди, выбравшие мастерство, не самые счастливые люди. Оно гонит их, как листья по ветру, по чужим домам. А семья – это свой дом.
Эльга с шумом погрузила в воду одну из мисок.
– Ну и что? У вас же дом есть!
– Дом есть, а семья? Нет, у каждого мастера его единственной семьей являются ученики.
Бумс!
Унисса ножом отделила от курицы крылья. Со следующим ударом птица распалась на две половинки.
Бумс!
– А я у вас первая ученица? – спросила Эльга, смывая жир с шершавых глиняных стенок.
– Первая. И, скорее всего, последняя.
– Почему?
– У мастеров листьев – редкое, уходящее мастерство. Видимо, мало кому интересное. Я пять лет ходила по краю, прежде чем нашла тебя. Может быть, ты станешь последним мастером.
– А других разве нет?
– Не знаю. Я не видела. Может, где-то в Элемхоме или Саатуре есть, но сомневаюсь.
Унисса отправила в горшок порубленную курицу.
– Но это неправильно! – запротестовала Эльга. – Мы же спасли Дивий Камень! Вызвали дождь! Люди стоят за букетами…
Унисса улыбнулась.
– Значит, на твой век работы хватит. Кстати, ты сегодня еще ничего не сделала. А твои пальцы должны иметь дело с листьями каждый день.
– Они – страшные ворчуны.
– Кто?
– Дубовые, осиновые. Вообще все. То им не то, это им не это, пальцы им холодные, а руки медленные.
– Ты ворчишь как они.
Эльга фыркнула.
– Вовсе нет!
Унисса поставила горшок в печь.
– Может, тебе стоит набить Рыцека?
– Кота?
– Нет.
Эльга покраснела.
– Ой, я как-то… Я же раньше никогда…
– Возможно, пора попробовать. Ты быстро все схватываешь. Поверь. Мое обучение шло куда как медленнее.
– Почему?
– Наверное, я была глупее тебя.
– А людей тоже, как животных, надо любить, чтобы они получились?
Они перешли в комнату, и Унисса подошла к марбетте.
– Вот ты мне и скажешь.
Эльга покраснела еще больше.
– Я просто… Я его вижу.
– Кого? Рыцека?
Девочка кивнула.
– Оба слоя?
– Вяз, дуб, – стала перечислять Эльга, – яблоня, клен, одуванчик, лук.
– Так?
Унисса повернула марбетту.
Рыцек исподлобья взглянул на Эльгу с доски. Он был и вяз, и дуб, и клен жилкой дрожал на шее, и одуванчик желтел под горлом. Но все это сочеталось неправильно. Рыцек получился насмешливый, озлобленный, колючий, как еж. Лук змеей свивался под сердцем.
Смотреть на него было больно.
– Это не Рыцек! – крикнула Эльга.
– Нет, это он, – сказала Унисса.
– Он не такой!
Мастер повернула букет к себе.
– Ты думаешь, я не права?
– Да!
– Может, хочешь исправить?
– Я сделаю свой.
– Уверена?
– Я смогу! – сказала Эльга.
Унисса вдруг улыбнулась.
– Я беру с тебя обещание. Ты понимаешь, что должна сделать?
Эльга кивнула.
– Да. Это как с женщиной из жимолости и лимонника. Вы показывали.
– Я показывала, – согласилась Унисса. – Но знаешь что? Ты не должна воплощать в букете образ, который создала в своей голове. Он не имеет ничего общего с реальностью, понимаешь? Будь честной и с Рыцеком, и с собой.
Эльга поджала губы.
– Он все равно не такой, как у вас.
– Значит, я просто набила неудачный букет, – сказала Унисса.
Пальцы ее легли на доску.
Ф-фыр-р! – листья полетели из-под руки, обнажая деревянную основу. Лицо Рыцека исказилось, лопнули лиственной крошкой бровь и глаз.
– Зачем? – прошептала Эльга.
– Тебе же не понравилось.
Унисса провела ногтем, и клок светлых, слегка рыжеватых Рыцековых волос осыпался на пол. Еще проход – и не стало подбородка.
– Мастер Мару! – крикнула Эльга.
Ей вдруг стало чуть ли не физически больно от уничтожаемого букета. Тогда Унисса отбросила доску – та грохнулась и, кажется, треснула – и шагнула к Эльге по осколкам листьев. Хруп-хроп-хроп.
– А что? Ты же лучше меня разбираешься в людях и в мастерстве! – сказала она гневно. – И поднимаешь голос на учителя!
Эльга опустила голову.
– Простите, мастер Мару. Но Рыцек…
– Что – Рыцек?
– Он все равно не такой.
– Сядь, – сказала Унисса.
Эльга села на лавку, сложив руки на коленях.
– Рыцек именно такой, – с нажимом сказала Унисса. – Он видел смерть и сам был смертью для кого-то. Это очень изменило его, как меняет всякого. Лук – это горечь потери, и весь мир для него теперь имеет оттенок горечи. Даже ты. Одуванчик – это легкость. Но эта не та легкость, что позволяет не замечать неудачи. Это легкость, с которой можно творить страшные вещи. Легкость не принимать ничего близко к своему сердцу. Ни чужую привязанность, ни чужие любовь или горе.
Эльга почувствовала, как слезы подступают к горлу.